Альберт Беляев - Чайки садятся на воду
— Но ты же видишь, какое море, — неуверенно начал я. И вдруг неожиданно для себя решился: — А, черт с тобой! Попробуем!
— Ну вот, давно бы так. Садитесь, бабоньки, поедете! — закричал он женщинам.
Легко было сказать «садитесь». Катер стоял метрах в тридцати от берега, и добраться до него можно было, лишь шагая по пояс в воде. Матросы спустили на длинном буксире шлюпку поближе к берегу и на руках перенесли в нее женщин. Затем шлюпку подтянули, и мы перетащили наших пассажирок на катер.
Теперь нас было восемь человек. За кормой тянулись на буксире две порожние шлюпки. Сквозь вой ветра доносились частые короткие гудки парохода — нас звали назад, на судно.
Волна и ветер были встречными. Катер тяжело переваливался с одного гребня волны на другой. А волны шли плотным строем, и нос катера то и дело зарывался в них по самую рулевую рубку.
Мы уже не обращали внимания на то, что в рубке было по колено воды. Все молчали и лишь тревожно прислушивались к гулу мотора. Теперь все надежды были на него: если выдержит, не сдаст, значит дойдем до судна. Если не опрокинет — значит будем живы. На женщин было тяжело смотреть: измученные качкой, они сидели прямо в воде, безучастные ко всему на свете, и тихо стонали. Но помочь им мы ничем не могли.
А идти становилось все тяжелее. Ход тормозили шлюпки: захлестнутые волнами, они держались на поверхности лишь благодаря воздушным ящикам. При других обстоятельствах я не посмел бы обрубить буксир и бросить шлюпки в море, ведь я за них отвечал головой. Но усилился ветер, и катер стало тащить назад — слабенький мотор не справлялся. Иного выхода не было, и мне пришлось дать команду обрубить буксир.
Катер снова медленно пополз вперед с горы на гору. Только теперь болтало его еще сильнее. Мы перетащили женщин в крохотный носовой кубрик и наглухо задраили люк. Я знал, что там им будет гораздо хуже, чем на палубе. Но оставлять их наверху было уже нельзя, в любую минуту их могло смыть за борт.
…К судну нам удалось подойти хорошо, — на откатывающейся волне катер легко привалился к борту парохода и тут же, скрежеща корпусом о борт судна, пополз вверх — из-под днища корабля выкатывалась новая волна; она-то и возносила наш катер. С мостика загремел усиленный мощным динамиком голос капитана:
— Застропить катер, и всем людям по штормтрапу подняться на борт судна!
В суматохе мы позабыли выбросить вдоль борта мягкие кранцы, и теперь катер полз вверх, обдирая краску с железных листов обшивки корабля. Исправлять ошибку было уже некогда.
Матросы изловчились поймать спущенные стропы, набросили и закрепили их на специальных крючках в катере и один по одному вскарабкались по штормтрапу на палубу «Липецка».
Я оставался на палубе катера один. Волны мерно вздымали и опускали его у борта судна и временами тяжко стукали об обшивку парохода. Медлить было нельзя. Я делал отчаянные знаки и орал истошным голосом: «Вира!» Но никто не слышал моих команд. Все ждали, чтобы я тоже покинул катер. А я не мог. Ведь внутри, в кубрике, были заперты две женщины! С мостика опять загремел голос капитана:
— В чем дело там, на катере? Почему не идете на борт?
Как я мог покинуть катер, когда в кубрике оставались люди? Но капитан же этого не знает… И матросы с катера почему молчат там, на палубе? Почему не объяснят положение?
Я кричал, подавал знаки, чтобы поднимали катер вместе со мной, но капитан яростно пророкотал в микрофон:
— Немедленно наверх! Выполняйте приказание!
Я выбрался на палубу парохода. И в тот же момент загрохотала лебедка — катер начали поднимать наверх.
Я бросился к боцману.
— Боцман, там две женщины в кубрике остались. Поставь самых лучших лебедчиков.
Он тревожно взглянул на меня и тут же отдал распоряжение.
Мерно грохотали лебедки. Катер, оторвавшись от воды, медленно плыл вверх. Я стоял у борта и не отрываясь смотрел вниз, на катер. В тот момент я никого не видел и ничего не слышал. Только бы не оборвались стропы! Только бы выдержали! А судно раскачивалось с борта на борт, и в такт этой качке медленно плывущий наверх катер то отходил от борта парохода, то глухо стукался об него.
Когда днище катера поднялось над фальшбортом корабля, большая волна вдруг резко положила пароход на подветренный борт. Висящий в воздухе на стропах катер стремительно отлетел от парохода и замер на мгновение. Судно начало переваливаться на другой борт, и катер устремился к судну. Теперь он был словно маятник. Остановить его было невозможно, пока он не завершит свою гигантскую амплитуду. Сейчас он пролетит над палубой, перелетит на другой борт, и тогда… И тогда конец. Стропы не выдержат такой резкой перегрузки… А ведь там, в кубрике, люди, и это я запер их как в мышеловке, это по моей вине они сейчас погибнут.
Не отрывая взгляда от катера, я поднял руку:
— На лебедках! Внимание!
Надо было точно уловить тот единственный миг, когда можно будет подать команду «майна!». Мне нельзя было ошибиться.
Едва только нос катера вышел над фальшбортом корабля, я повернулся к лебедкам и рявкнул:
— Майна!
На «Липецке» всегда были хорошие лебедчики, отличные лебедчики. Открыв клапаны на полный ход, они не опустили, нет, они бросили катер вниз, и он, перелетев над люком трюма, с грохотом и треском бухнул на палубу, у противоположного борта.
Я вытер рукавом пот со лба. Руки у меня тряслись, меня знобило, и я ничего не видел, кроме этого брошенного на палубу катера. Я вдруг почувствовал неодолимую усталость во всем теле… Промедли лебедчики долю секунды, и катер не попал бы на палубу…
Привалившись к переборке, я тупо смотрел на катер, на матросов, что-то кричавших мне, и никак не мог понять, чего им от меня надо. Мне страшно хотелось опуститься прямо на палубу и уснуть.
Кто-то тронул меня за плечо, и я услышал знакомый, чуть хрипловатый голос:
— Закури, Акимыч. Здорово сработано.
Передо мной стоял боцман и протягивал мне раскуренную папиросу. Его всегда недовольные, колючие глаза сейчас смотрели на меня с непривычной добротой. Я жадно затянулся дымом.
— Иди отдохни, Акимыч. Теперь нам ясно, что тут надо делать. Не беспокойся, все будет в лучшем виде.
«Теперь нам ясно, что тут надо делать…» Милый мой боцман, старый ты скрипун! Я готов был расцеловать его небритое, грязное лицо. Да разве я не знаю, что тебе и раньше все было абсолютно ясно?
Медленно поплелся я в свою каюту. Мне стоило больших трудов добрести до нее. Ноги стали как чугунные и не слушались меня. Обессиленный, прямо в одежде я повалился на койку и лежал лицом к переборке в каком-то оцепенении.
В дверь громко постучали. Я не ответил.
В наступившей тишине послышался тихий плеск воды. «Вода… Откуда здесь вода?» — с трудом соображал я сквозь дремоту. Вдруг пальцам рук стало холодно. И я догадался, что вода выливается из моих сапог и, наверное, течет ручейком по одеялу. Но я даже не пошевелился.
Скрипнула дверь. Было слышно, как кто-то вошел в каюту. Я равнодушно ждал, что будет дальше. Мне было все равно. И вдруг послышалось робкое, испуганное:
— Сергей Акимович!
Я стремительно повернулся. В каюте стояла Тамара. Я стал поспешно застегивать пуговицы своей стеганой фуфайки и никак не мог застегнуть — деревянные пальцы никак не могли справиться с гладкими круглыми кусочками пластмассы.
— Не надо, не вставайте!
Тамара шла ко мне.
— Сергей Акимович… Я… — Тамара остановилась посередине каюты.
И снова стук в дверь! Тамара беспомощно взглянула на меня и поспешно села на диван, испуганная и сразу посерьезневшая. Я приподнялся.
— Да, да, войдите.
В дверях стоял капитан.
Мне сразу стало жарко, и я вскочил на ноги.
— Простите, Илья Гаврилович. Я… я…
Капитан сделал вид, что не заметил Тамары.
— Ничего, лежите. Это пройдет. Я советую вам принять горячий душ и хорошо выспаться, Сергей Акимович. — Это в первый раз он назвал меня по имени-отчеству! — Вашу вахту с четырех до восьми я отстою сам. Вы отдыхайте. Спокойной ночи.
И капитан ушел.
Тамара всплеснула руками.
— Ой, что теперь будет! — прошептала она и кинулась к выходу.
Я рванулся за ней, но Тамара уже выбежала из каюты и захлопнула за собой дверь.
…Я еще долго стоял у иллюминатора, смотрел, как волны бились о его толстое стекло и широкими струями стекали обратно в море. Странно, но теперь я не ощущал усталости. Весь был переполнен радостью, ожиданием чего-то необычного.
Снизу доносились ритмичные вздохи работающей машины. «Липецк» шел на запад, к проливу Вилькицкого. Там нас ожидает ледокол. Он проведет нас к Диксону, а оттуда рукой подать до Мурманска…
Вот и кончился мой снабженческий рейс. Не будет больше выгрузок «своими силами»; не надо натягивать на себя не успевшую просохнуть робу и таскать по пояс в воде тяжеленные мешки и ящики; позади беспокойные бессонные ночи, когда не хватает времени, а море штормит, а груз надо вывезти на берег во что бы то ни стало, и приходится принимать самые рискованные решения…
