Виктор Баныкин - Андрей Снежков учится жить.
— Чистая случайность, старик, не горюй!
Было уже три часа. Тронулись в обратный путь. Когда вышли из рощи, Максим сказал:
— Ребята, а ведь мы осенью тут работали... Помните, свеклу совхозу копали?
Оглядевшись, Борис направился к запорошенному снегом холмику. Раз ткнул ногой, другой, и — что вы думаете? — из-под снега показались те самые «крысиные хвостики», которые мы выкапывали в один из воскресных дней октября.
— Видите? — сказал нарочито строго и назидательно Борис. — Ваши, понимаешь, труды, товарищи учащиеся!
Глянув по сторонам, я увидел еще множество таких же запорошенных снегом кучек.
Правда, свекла не удалась, но в совхозе тогда сказали, что собираются скормить ее скотине. Почему же она осталась зимовать здесь?
А Борька все острил:
— Не вешайте носа, понимаешь! Это чудо агротехники — неприкосновенный фонд!
Он преотлично передразнил нашего Голубчика, и при других обстоятельствах я бы рассмеялся. Но сейчас при взгляде на эти грустные холмики мне стало обидно. Оказывается, мы напрасно трудились...
— Учтите, понимаешь, это один из видов производственного обучения! А наша артель «Красный мебельщик», понимаешь?.. — начал было снова острить Борис, но его оборвал Максим:
— Перестань! Сами виноваты. Надо было потом проверить и взбучку закатить совхозному начальству.
Уже спускались по крутояру к воложке, когда Борька, шедший все это время молча, стал хвастаться своими успехами у девчонок.
— Знаете, ребята, то одна — пригласи в кино, то другая — возьми на танцульки, — как-то легко и небрежно говорил Борис. — Умора да и только. Или еще записки... столько разных получаю! И во всех объяснения в любви!
— Н-неужели? — чуть заикаясь, спросил Максим. Он всегда заикался, когда сердился. — Так уж н-непременно все в любви объясняются?
— Телок ты, Максим! — снисходительно усмехнулся Борька. — Если хочешь знать... извините, но одна особа прямо-таки на шею вешается. Из нашего класса. Такая, с кудряшками. Совсем неинтересная. Догадываетесь? Только у меня к ней никаких чувств!
— 3-зойка? — бледнея, выкрикнул Максим. — Ты... ты врешь!
И он замахнулся, собираясь наотмашь ударить Бориса кулаком по лицу. Я вовремя схватил его руку.
— Пусти! — вырывался Максим. — Пусти меня, я морду набью этому хвастунишке! Как он смеет... как он смеет такое говорить!?
Борис тоже побледнел. У него дрожали губы. Поправив за спиной ружье и не проронив ни слова, он с опаской обошел Максима и чуть ли не трусцой засеменил по белому от снега льду воложки.
На той стороне, в окружении сизо-синего бора, стоял на высоком песчаном берегу наш древний Старый посад с многочисленными куполами церквей.
Весь путь через воложку мы прошли с Максимом молча. Я шел и думал: «Неужели Борька не врал? Прямо-таки не верится... чтобы Зойка да вешалась на шею!..»
Как только поднялись в гору, Максим тут же, на набережной, попрощался. Ему идти налево, а мне прямо.
Когда я проходил по Советской, меня окликнула Маша Горохова. Она сидела на лавочке у калитки и щелкала семечки.
— Андрей, ты с охоты? — спрашивает Маша, смешно как-то щурясь.
— Ага, — киваю. — Двух зайчишек убил.
— Ой, правда? — визжит она. — Покажи!
И надо ж — поверила дуреха! Приосаниваюсь для солидности и машу рукой:
— Максимка Брусянцев забрал. У него свежевать будем.
— Ой, какой же ты! — опять восторженно визжит Маша. — А шкурки покажешь?
— Отчего не показать? Покажу! — отвечаю, не моргнув глазом: врать так уж врать!
И шагаю дальше, совсем развеселившись.
Около кинотеатра «Буревестник» стоит наш химик Юрочка. Я еле-еле его узнал: он в шляпе и модном пальто. Ну прямо жених да и только! Стоит и во все стороны вертит головой. Ясно — ждет кого-то. Неужели Елену Михайловну?
И мое веселое настроение как рукой сняло...
А дома ждала еще одна неприятность. Вхожу во двор, а из-за угла дровяного сарайчика кто-то несмело и робко зовет:
— Андрюха, подь сюда!
Приближаюсь к сараю и... глазам не верю: «Чи это Иван, чи не Иван?» Морда будто Ванькина, а одежда... горьковские босяки и то богаче одевались.
— Не дивись, Андрюха, это подлинный я... собственной персоной! — стуча зубами, заговорил Иван. — С кем грех да беда не случается, не дивись!
— Да что с тобой стряслось? — спрашиваю. — Раньше так, говорят, только на святки наряжались.
— Э, какие там святки, бис их подрал бы, — Иван вздыхает. — Если б это было понарошку, а то... Поди посмотри, есть ли кто дома? Пуще всего Глеба Петровича боюсь. Я ведь, Андрюха, тут часа два торчу... скоренько сосулькой от холода стану. Право слово!
Я побежал домой. К счастью Ивана, мама с Глебом ушли в клуб. Об этом извещала мамина записка:
«Обедайте, не ждите, мы с Глебом ушли в клуб строителей на концерт».
Возвращаюсь к Ивану, говорю:
— Драпай, да живее! А то люди увидят, стыда не оберешься!
По моему настоянию, шикарные свои лохмотья Иван сбросил в сенях. А пока я собирал на стол, он отогревался на печке. Потом мы сели обедать.
Иван молчал как рыба. И только когда я, рассерчав, пригрозил обо всем рассказать Глебу, он сдался. Водя ложкой по дну пустой тарелки, подавленно проговорил:
— Всю свою робу, Андрюха, в картишки просадил... Так не хотел, так не хотел, а вот на тебе, бис попутал!
— А в чем же ты, герой, на работу завтра отправишься? — спрашиваю.
Иван еще ниже клонит голову. Молчит. Я тоже молчу. Встаю и начинаю шагать по комнате. Соображаю, как помочь парню, хотя и злюсь на него страшно. Наконец предлагаю такой план:
— Завтра Глебу во вторую. Значит, тебе раньше всех вставать. Надевай мои штаны, лыжную куртку, шубняк... одним словом, всю амуницию. И подобру-поздорову, пока люди спят, улепетывай на земснаряд!
— А ты как же? — все еще не поднимая на меня глаз, спрашивает Иван.
— А я... ну, я больным притворюсь. И буду валяться в постели. А за день что-нибудь да придумаем.
Иван бросается мне ни шею.
— Андрюха, ты меня спас! Право слово, спас! Мне только бы до работы добраться. Завтра спецовку обещали... полное обмундирование. Даже сапоги получу. Стараюсь сохранить на лице прежнюю серьезность.
— Заруби на носу... чтобы твой бис тебя больше не путал. Ясно?
— Есть зарубить на носу, товарищ багермейстер! — сияет Иван.
И валится на тахту. Ему завтра вставать чуть свет. Ну и человечек!..
Просидел до часу ночи, пока не записал в дневник события этого длинного дня.
10 марта, понедельник.
Все разыграно как по нотам. Обманул и мать, и Глеба. Иван удрал на земснаряд, когда все еще спали... Лежу и читаю одну Глебову книжку по электросварке. Здорово занятная книженция!
11 марта, вторник.
Нынче было два события.
Событие № 1. Вызывал Юрочка и поставил по химии четверку (по алгебре двойку я ликвидировал еще на той неделе).
Событие № 2. В большую перемену Елена Михайловна заметила, как Колька Мышечкин обнимал Римку в темном углу коридора. Римка хихикала и только так, для отвода глаз, пыталась вырваться.
После уроков Елена Михайловна оставила весь класс и стыдила нас, мальчишек, за то, что мы будто бы не умеем вести себя с девчонками. А потом нас отпустила, а девчонок оставила. Интересно, о чем она с ними говорила?
12 марта, среда.
Настроение — дрянь. Делать ничего не хочется. И все-таки, придя из школы домой, заставил себя скрепя сердце сесть за уроки.
Начал с трудного — с геометрии. Вызубрил все заданные параграфы. Потом принялся решать задачи. Их было три. Одну раскусил сразу. Над другой пришлось попыхтеть. А третья, сорок шестая, ни в какую не давалась.
Заявился откуда-то Иван. Ему скоро на вахту. Оказывается, в понедельник он все перепутал: надо было во вторую смену идти на работу, а он отправился в первую.
Сели обедать. Разговор почему-то не клеился. Вдруг Ванюшка сказал, грустно как-то глядя на свои новые сапоги (спецовку он, баловень судьбы, и на самом деле позавчера получил):
— По всему видно, Андрюха, в конце месяца я от вас того... с якоря снимусь.
— Как это так? — спрашиваю. — Что-то не пойму.
— Койку в общежитии обещают.
Ловлю себя на мысли, что все мы, пожалуй, — и мама, и Глеб, и я — как-то уже привыкли к Ивану и нам будет жалко с ним расставаться.
Веселый и общительный парень этот Иван. И за что ни возьмется, все сделает. Испортился динамик — починит в два счета. Перегорела электроплитка — пожалуйста, получайте через пять минут в полном порядочке. А какие свистульки из бузины мастерит! Или возьмет два куска хлеба, белого и черного, и такие фигурки из мякишей слепит — прямо загляденье! Тут тебе и собака с длинными ушами, и хитрющий кот с хвостом трубой, и горластый петух-хвастун.
Когда Иван, надев новый ватник, нахлобучивает до бровей шапку, я внезапно решаю идти с ним. Провентилирую мозги, глядишь, и задачку решу быстрее.
— Со мной? — обрадованно говорит Иван, и глаза его вдруг голубеют: точь-в-точь так же, как в тот первый день нашего знакомства, когда он пришел из бани. — Пойдем, Андрюха, пойдем, бис рогатый! Каяться не будешь.
