Геннадий Гор - Корова
И чтобы не забыть французский язык, она повторяет французский язык! Она показывает пальцем на какую–нибудь вещь, на стол, на стул, на окно, на дверь. И спрашивает себя, как будет стол, как будет стул, как будет окно, как будет дверь. И сама себе отвечает, что стол будет стул, стул будет окно, а окно будет дверь.
— Нет, это не стол, а стул, это не стул, а стол, это не окно, а дверь, это не дверь, а окно, — поправляет ее сын.
— По–русски это, может быть, и стул, — возражает ему мать, — а по–французски это стол.
— Нет, это стул, — спорит сын.
— Нет, это стол, — спорит мать.
— В доказательство, что это стул, — говорит сын, — я могу на него сесть.
И садится.
— В доказательство, что это стол, — говорит мать, — я могу на нем пить чай.
И пьет чай.
— А все–таки это стул, — говорит сын.
— Нет, стол, — говорит мать.
— Нет, стул.
— Нет, стол.
— Стул!
— Стол!
— Стул!
— Я тебе мать, — говорит мать, — и приказываю тебе, что это стол.
— Слушаю, маман, — говорит сын, — но это стул.
— После этого ты, — говорит мать, — мне не сын, а революционер.
— Нет, я вам сын, а не революционер.
— Нет, ты мне не сын, а революционер.
— Почему же я вам не сын, а революционер?
— Потому что до революции это был стол, а ты говоришь, что это стул.
— В таком случае я согласен, — говорит сын. — Это стол. Теперь я сын? — спрашивает сын.
— Теперь ты сын.
— Надо работать, — думает сын. И плетет лапти. Он делает это так, точно играет на фортепиано. И что же, призрак музыки появляется из–под его пальцев и стучит в его голове. Тень музыки носится по комнате. И сын насвистывает песню «Гром победы раздавайся».
— Мне кажется, что я слышу музыку, — думает фрейлина.
Ей кажется.
И она мечтает. Вот дворец ее славы, слуги и почести. Достаточно пожелать, и желание исполнится.
И балы, балы, балы…
Но сын прерывает ее мечты.
— Маман, — говорит он, — наши крестьяне организовали колхоз. Ты знаешь, что такое колхоз?
— Такого слова не существует, — говорит мать, — следовательно, они не могли создать того, чего нет. То, чего нет, может создать только бог.
— Нет, такое слово есть, — говорит сын, — я слышал. И видел.
— Такого слова нет.
— Есть.
— Нету.
— Есть.
— В таком случае принеси мне словарь. Если мы найдем это слово, значит, оно есть. Но его нету.
Сын долго роется в своих книгах, наконец приносит старый пожелтевший словарь на букву «К». И они ищут.
— Кол. Колода. Колпак. Колхоза нет, — говорит мать.
— Нету, — говорит сын.
Но вот он вышел во двор, и что же — это был не двор, а тень двора. Деревья — не деревья, тени. Трава — не трава, тень. Даже река была не река и не речка и не тень реки, а тень речки.
— Везде одни тени, и потому я пойду в дом, — говорит сын. Но вместо дома он находит тень.
— Это ничего, — думает он, — раз есть тень дома, значит, есть и дом.
Но там вместо вещей стоят тени. На столе тень колбасы, на стуле тень матери. Он смотрит на себя, но вместо себя видит тень.
— А где же я? — думает он.
А где же он?
— Но раз меня нет, — думает он, — то это думаю не я, а думает моя тень.
Но раз его нет, то это думает не он, а думает его тень.
— Но разве тень думает? — думает он. — Тень не думает. Следовательно, я не думаю.
Следовательно, он не думает. И как доказывают теорему, так он доказывает, что его нет.
— Меня нет, — говорит он.
Его нет.
И вот тень сидит на берегу реки и ловит рыбу. На берегу бежит тень реки. На песке растет тень травы. А на траве лежит тень рыбы.
— Кого же я напоминаю? — думает тень.
Кого же она напоминает?
— Я напоминаю свою тень, — думает тень.
Но у тени нет тени.
— Следовательно, я никого не напоминаю.
Следовательно, она никого не напоминает.
Глава шестая
Веселый ветер весны!
Дул ветер социалистического соревнования.
Утром вышла стенная газета «Голос колхоза». Это был голос еще не вспаханных полей, крик огородов, насмешка садов, голос молодежи и Молодцева, призыв к наступлению.
Тотчас же изба–читальня наполнилась народом, десятки читающих глаз, сотни ушей, приготовившихся сдушать. Газета живет. Она принимает вид Михаила Ковригина и громким Мишкиным голосом разговаривает с читателем. Грамотные и малограмотные читают сами, малограмотные стараются обогнать Мишку, прочитать раньше его. Их голоса сливаются с его голосом, и они читают хором:
— Садовница Наталка Курочка вызывает на соревнование птичника Николая Яблоню.
— Им нужно сначала поменяться фамилиями, — предлагает какой–то шутник. — От этого выиграет дело.
Хохот следует за его словами.
— Курочка на яблоне.
— Зачем им менять фамилию, — возражает Петрован серьезным голосом, — им нужно поменяться местами. Где это видано: баба — садовник, мужик — птичница!
— Женить! Женить!
Но вот кто–то невнятным голосом спрашивает, что такое социалистическое соревнование. Многие спохватились, они тоже не знают. Социалистическое соревнование, что же это такое?
Ковригин объяснил, путаясь и запинаясь, будто отвечая урок.
И вот Наталка Курочка и Николай Яблоня, птичник и садовница, вырастают на глазах у удивленной толпы. Социалистическое соревнование!
И мисс Виандот, американская курица, частица соревнования, распустив хвост, появляется во дворе в виде иллюстрации.
Сегодня ее день. Сегодня день курицы. В газете портрет курицы и надпись: «Красавица Виандот». Куриное интервью начинается так:
«Я, несущая в год 150 яиц и дающая замечательное белое мясо, берусь поднять производительность труда до 200 яиц в год».
Но позвольте представить и остальных.
Вот Орнингтон, английская курица, вот Фавероль, французская курица, вот Род–айленд, американская курица, вот леггорн, итальянская курица, курицы всех стран, целый интернационал куриц. И во главе петух Орнингтон, оранжевый президент разноперой республики.
Теперь для колхозников соревнование — это дом, который еще предстоит построить, поле, которое еще нужно вспахать.
— Но какой же толк, когда садовница вызывает на соревнование птичника. Садовник садовника, птичница птичника — это другое дело. Нельзя же огурцы делить на яйца.
— Правильно. Правильно. Но это первое начинание: вы уже будете вызывать только товарищей по работе, огородник огородника, кухарка кухарку, пахарь пахаря.
Вызов за вызовом под открытым небом. Соревнование расцветает, как куст. Соревнующиеся бьют друг друга по рукам. Кто кого?
И вот уже соревнующиеся плуги пашут на соревнующихся лошадях, управляемые веселыми руками соревнующихся колхозников. Трактор против трактора, плуг против плуга, поле против поля.
Поля состязаются. Теперь труд напоминает игру. Он стремителен, как погоня, и плодотворен, как труд. Но главное, работа состязающихся людей почти не знает утомления. Утомление появляется только тогда, когда человек занят неприятной работой. Разве игра знает утомление? Но в игре важен выигрыш, остальное ерунда. Все — чтобы выиграть. Цель оправдывает средство.
Вот два парня, Петр Соловьев и Петр Самоваров, едут в лес по дрова. И они вызывают друг друга на соревнование. Кто больше? Проигравший платит выигравшему. И Петр Соловьев ворует дрова из поленницы Петра Самоварова и кладет в свою, а Петр Самоваров из поленницы Петра Соловьева.
Петр Соловьев поймал на месте преступления Петра Самоварова, а Петр Самоваров Петра Соловьева. Два Петра, как два врага, стоят друг против друга. Друзья или враги? И враги, и друзья. Ругань, как пар, поднимается к небу. Но вот, отяжелев, она спускается на их спины и головы ударами кулаков, ударами палок. Удар за удар. Соревнование кулаков. Малыши собираются посмотреть — кто кого, Петр ли Соловьев Петра Самоварова или Петр Самоваров Петра Соловьева?
И два Петра валяются на земле, как два полена. И как дрова, их заносят в дом.
— Где доктор?
Вот доктор. Через две недели они смогут работать.
И многие поняли соревнование, как Петр Соловьев и Петр Самоваров. Они портят друг у друга плуги, ломают бороны, делают все, чтобы «он» проиграл, а «я» выиграл, «я» проиграл, а «он» выиграл. Вода на мельницу кулаков. И социалистическое соревнование принимает вид вредительства. Социалистическое соревнование по–кулацки! Раздаются голоса против социалистического соревнования. И вот один мощный голос голосом всех кричит:
— Долой социалистическое соревнование, воду на мельницу кулаков! Спасем колхоз от полного развала.
Ячейка партии и комсомола спохватилась.
Но это бывает: когда лучшее, революционное начинание в руках врагов, бюрократов или несознательных товарищей превращается в орудие контрреволюции.
