Павел Гельбак - ...И вся жизнь
— Если он имеет право подписывать газету, которую читают десятки тысяч человек, то бумажку, которую прочтет двадцать человек, — тем более.
Едва за Виктором Антоновичем закрылась дверь, Соколов спросил:
— Не знаешь, какая его муха укусила?
— Сам удивляюсь.
— Странный он какой-то, — поддержала разговор Тамара, — наверное, неприятности.
— Кстати, почему он развелся? — спросил я.
Соколов пожал плечами. О семье Урюпин никогда ни с кем не говорил.
— Эх вы, друзья-приятели, — напустилась на нас Тамара, — рядом работаете, а ничего о человеке не знаете.
2В эту ночь я не думал ни о «третьей фазе», ни о газете, ни о типографии. Я просто радовался приезду любимого человека. Временами мы, перестав шептаться, прислушивались к неспокойной тишине ночного города. Казалось, где-то далеко ухают орудия, пыхтят паровозы, ревут моторы бомбардировщиков, идущих или возвращающихся с задания. Совсем близко, в развалинах, по ту сторону улицы, в тишине раздались один за другим три выстрела.
Тамара вздрогнула, плотнее прижалась ко мне:
— Часто так стреляют?
— Бывает.
Утром нас разбудил стук в парадную дверь. Принесли телеграмму, посланную Тамарой из Москвы четыря дня назад.
— Вот мое алиби, — торжественно заявил я.
— Может, сходим на базар? Ты меня проводишь? Завтракать будем дома.
— Нет, пойдем в «Розу». Я угощаю.
Столовая была почти пуста. В дальнем углу за столиком сидел Владас Рудис. Я предупредил Тамару, что это и есть тот самый секретарь обкома, к которому она хотела идти жаловаться на меня. Он интересный и смелый человек. Недавно его наградили орденом Ленина за организацию партизанской борьбы в тылу врага.
— Он что, оставался на территории, занятой немцами? — спросила Тамара.
— Кажется, несколько раз его сбрасывали с парашютом… Культурный человек. Мне говорили, что он владеет чуть ли не пятью иностранными языками.
Рудис расплатился с официанткой, подошел к нашему столу.
— Что же вы, дорогой мой, реформу в армии произвели? — укоризненно спросил он.
— Какую реформу? — не понял я.
— Читайте сегодняшний номер «Зари», фамилии командующих фронтами перепутали. Невнимательно у вас газету читают. Разберитесь.
Завтрак мне показался невкусным. Не терпелось пойти в редакцию. Как же Виктор Антонович так невнимательно читал полосы. Ведь опытный журналист.
Стараясь отвлечь меня от невеселых мыслей, Тамара излишне восторженно хвалила каждое блюдо, которое приносила нам официантка — красавица Ядя.
Когда мы уже собирались уходить, Ядя, смущаясь, сказала:
— Товарищ редактор, извините, мне надо отчитываться. Ваш заместитель вчера взял литр коньяку и сказал, что вы утром отдадите мне талоны.
— Конечно, конечно, — я достал торжественно врученную мне Урюпиным книжечку с талонами на напитки, — вот, пожалуйста.
На улице я дал волю словам:
— Гнать его надо, подонка. Пьяница несчастный. Сегодня же пойду в обком.
— Считай до тысячи, — посоветовала Тамара. — Вспомни, как поступал в подобных случаях Сергей Борисович.
— У него же не было в заместителях забулдыг. Здесь каждый человек на учете. Он редакцию разлагает.
— Ты отлично видел, в каком он был вчера состоянии.
— Видел, видел, — недовольно проворчал я. — Ты уж лучше, Томка, не вмешивайся…
Взрыв потрясает Принеманск
Статью мне дали уже в гранках. Прочитал ее с удовольствием. В ней есть и сердечность, и страсть, и наблюдательность, и раздумья. Настоящая публицистика. Тамара никогда раньше не выступала с публицистическими статьями. Неужели на нее такое благотворное влияние оказало содружество с Региной Маркевич? Возможно, они дополнят друг друга. Что ж, как говорится, дай бог…
Тему они взяли острую, волнующую — о женщине на войне, о верности и любви, о семье и ее прочности. Основой для статьи послужило письмо, полученное редакцией. Речь в нем шла о разбитой семье фронтовика. Жена советского офицера, оставшись в оккупированном Принеманске, пошла на содержание к гитлеровцу. Соседи презрительно называли ее «немецкой овчаркой».
Кончились бои, вернулся домой муж. Узнал о позорном поведении жены и ушел из семьи. Сейчас он, не оформив развода, второй раз женился. К нему приехала подруга, с которой познакомился на фронте. Скоро у них будет ребенок.
Автор письма напоминает, что и у законной жены есть дети. Кто же им заменит отца? Автор осуждает жену фронтовика за малодушие, но и находит обстоятельства, якобы смягчающие ее вину. Немец, с которым она сожительствовала, спас ее от угона в Германию и не дал погибнуть с голоду детям. Чего женщина не сделает ради детей?
Если автор письма в редакцию, хотя и осторожно, но выражал сочувствие законной супруге фронтовика, то симпатии журналисток явно были на стороне фронтовой подруги.
В статье много обобщений, чувствуется гражданская страстность и ярко выраженная тенденциозность. Они беспощадны в своих выводах, очень прямолинейны и не всегда справедливы. Именно в этом я и увидел недостаток статьи. Если бы автором был кто-нибудь другой, то я вернул бы статью для доработки. Но один из авторов — Тамара. Кто же лучше меня знает ее стиль и мысли, — я решил сам дотянуть статью. Сидел долго, ковырял основательно, пока не убрал все, с моей точки зрения, коварные места.
Прочитав гранки после моего хирургического вмешательства, Тамара и Регина обозлились.
— Товарищ редактор, — начала наступление Тамара, — я отказываюсь от своей подписи.
— Поставим псевдоним.
На помощь Тамаре приходит соавтор. Она говорит, что статья понравилась другим работникам редакции, и Виктор Антонович охотно ее отправил в набор.
— Вот видишь! — с видом победителя заявила Тамара. — А ты просто испугался острой постановки вопроса.
— Возможно. Но газету подписываю я, а не Урюпин. Я отвечаю за каждую ее строчку.
— Все мы отвечаем за газету, — перебила Маркевич.
— Все, но по-разному, — согласился я, — давайте еще раз посмотрим статью. Скажите мне конкретно, что не так выправил, вместе подумаем. Хотите — обсудим с товарищами?
Наконец, редакция становится редакцией. Уже возникают первые скандалы из-за места на полосе, уже редактора обвиняют в трусости, беспринципности и еще в великом множестве грехов. Я рад. Появился запас материалов. Опубликовано несколько интересных статей. Очень неплохо написал Рындин о лесорубах, Урюпин о литовской крестьянке, которая, рискуя жизнью, спасла двух русских офицеров. У Платова прорезаются зубки фельетониста. Он же относится к этому дарованию легкомысленно и без всяких на то оснований мнит себя знатоком партийной жизни.
Но были и серьезные срывы. Перебранка с Тамарой кажется детским лепетом по сравнению с тем «мужским разговором», который я вынужден был вести с Задорожным. Вернувшись из деревни, он разразился пространным опусом о коллективизации. По его словам выходит, что хуторская, разоренная войной здешняя деревня уже созрела для массовой коллективизации, так же как и ее восточные соседи, где Советская власть существует более четверти века. Выводы строит буквально на песке. Один-два случайных разговора с безымянными попутчиками. Я забраковал статью Задорожного. Он без обиняков заявил:
— У партии большой опыт борьбы против предельщиков и оппортунистов.
Я немедленно парировал обвинение:
— Левацкие загибы мы научились отличать от подлинной революционности.
До чего же мы привыкли к политической трескотне, наклеиванию ярлыков. К тому же каждый норовит вытащить из политического словаря прозвище пообиднее, чтобы больнее ударило по самолюбию, по достоинству. А ведь и Задорожный превосходно знает, что я не оппортунист, и я понимаю, что Борис Иванович не «левак», а просто человек, который не смог разобраться в сложной обстановке. Все заскоки Задорожного — результат того, что он переоценивает и свои журналистские способности, и свое знание деревни. Ему втемяшилось в голову, что все мы «дети асфальта» и лишь он один — образованный экономист-аграрник.
Все чаще и чаще приходится мне задевать авторское самолюбие то одного, то другого сослуживца. Это вызывает редакционные бури. Они проносятся в кабинетах секретаря и редактора. Очень редко в кабинете Урюпина. В редакции говорят, что он добрый, я, мол, всех стригу под свою гребенку. Неужели мне больше по душе телеграфный столб, чем елка?
2Тамара прижалась щекой к моему плечу:
— Как придешь, сразу же позвони.
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Нет. Мне всякий раз становится страшно, когда ты ночью уходишь из дома.
— Глупенькая, ничего со мной не случится.
— Слышишь? Опять стреляют.
