Владимир Орлов - После дождика в четверг
«Ничего у нас не было», – сказала ему Надя, и Терехов теперь знал точно: у них на самом деле ничего не было. Еще вчера он не позволял себе думать о прошлом, а теперь думал о нем легко и спокойно, словно вспоминал чужую жизнь, события и волнения, его никак не касающиеся. Ему доставляло радость это спокойствие, оно веселило его.
Он возвращался к старому без боязни… Он знал Надю уже лет пятнадцать, а то и больше, помнил ее еще девчонкой с голубыми бантиками, «терчонком», как звали Надю из-за ее исковерканного ею словечка «чертенок». Пацаны вились вокруг Терехова долгие годы, дрались из-за права носить его коричневый чемодан со стадиона и до дома, бегали вместе с ними и девчонки, похожие на мальчишек, вот и Надя была с ними. Он на нее не обращал внимания, он вообще снисходительно и без интереса относился к своей свите. Но Надя была дочерью отцовского друга, и когда в пятьдесят втором арестовали Надиного отца, врача-терапевта Белашова, семья Тереховых на год приютила Надю. Терехов был к ней заботлив и внимателен. Он верил, что ее отца взяли правильно, спорил со своим стариком из-за ареста доктора Белашова, а к Наде относился по-братски.
Через год Надин отец вернулся, и она ушла домой. Но теперь Терехов выделял ее из своей свиты, улыбался ей, и сверстники Наде завидовали. Десятки лет их городок жил спортом, где-нибудь в Палехе самыми именитыми людьми становились мастера лаковых шкатулок, на Магнитке – сталевары, во Влахерме же популярность создавали успехи на стадионе. С Тереховым раскланивались на улицах, как с большим человеком, а старички, помнившие выступления в их городе Канунникова, Бутусова и братьев Старостиных, шептали ему в спину: «Андрея Павловича-то сынок… Года через два в сборной играть будет… Такой удар…»
Потом, когда Терехов стал постарше, Надя все время вертелась около него: и на танцах, и на стадионе, и на улице. Терехов не удивлялся этому, он привык, что она была все время рядом, а почему – это его интересовало мало. Терехов рано узнал женщин, все получилось просто, это про их городок, наверное, позже написали песню, прилипчивую, как семечки: «…населенье таково: незамужние ткачихи составляют большинство». Терехов считал себя человеком взрослым и опытным, и длинная худая девчонка, всегда бронзовая и словно бы звонкая от солнца и ветров, была в его глазах обыкновенной мелюзгой, чуть ли не воспитанницей детского сада. Терехов очень удивился, когда кто-то ему сказал, что эта босоногая девица гордость их школы, что она наверняка получит золотую медаль и у нее большие математические способности. Терехов тогда даже присвистнул, сам он сбежал из школы уже после шестого класса и ко всем, кто продолжал учиться, относился с презрением и вместе с тем с завистью. «А, отличница!» – улыбнулся при встрече Терехов. То ли с издевкой, то ли с одобрением. Потом он еще сказал ей пару слов, и это был один из самых долгих разговоров, которыми он ее удостаивал.
Иногда Терехов между прочим чувствовал Надины взгляды, она тайком любовалась им, а поняв, что открыта, вспыхивала и готова была наговорить Терехову грубостей, но он делал вид, что ничего не заметил.
Когда его провожали в армию, дни были жаркие, и Терехов жадничал, старался любую свободную минуту поваляться на травяном истоптанном берегу канала. Оказавшись на плоту, Терехов растянулся на шершавом стволе сосны и закрыл глаза. Рука его, упавшая в воду, тащилась за плотом, Терехов отключился от мира, почти дремал, и все звуки, которые он слышал, казались ему неестественными и неземными. И в этом нереальном его существовании кто-то дотронулся до его плеча. Терехов открыл глаза и увидел Надю. Она лежала рядом на бревнах, черная, вся в взблескивающих каплях. Лицо у нее было серьезное и сердитое, словно она собиралась сказать ему что-то важное. Но она молчала, и Терехов закрыл глаза. Сколько времени прошло, Терехов не знал, только потом он услышал шепот: «Павел… Терехов… я тебе назначаю свидание… сегодня вечером… на танцах…» Терехов кивнул, дернул головой, а может быть, только собрался кивнуть, он тут же услышал всплеск и потом шлепки по воде. Он открыл глаза и никакой Нади рядом не увидел, наверное, ее и не было раньше, просто она ему приснилась или прислышалась.
Вовсе и не собирался вечером Терехов идти на танцы. В других местах обещал он быть, во многие хмельные компании был приглашен – не одного его брали завтра в армию. Но Терехов не мог не зайти на стадион, просто так – попрощаться.
Дощатые трибуны были темны, и поле измазали черной краской, и гаревая дорожка, истыканная шипами, вела прямо на черное небо. Только над асфальтовым кругляком горели лампы, и пары двигались под лампами резво. Терехов хотел было прошмыгнуть мимо танцев к выходу, но не смог. На скамейке, у асфальтового кругляка, он увидел Надю.
Надя была в белом платье невесты. Она выделялась среди всех, собравшихся на танцах. Терехов вспомнил о гадком утенке и Золушке. Но одной феи тут было мало, сто волшебниц, наверное, отмывали эту чумазую девицу, драили ее, сто кусков пемзы и сто обрывков наждачной бумаги понадобилось им, сто добрых портняжек шили ей платье.
Терехов смотрел на Надю из ночи, видел, как подходили к ней парни и приглашали ее танцевать и как она качала головой. Она словно бы светилась в толпе, такая она была неожиданная и красивая, и на скамейку ее никто не присаживался.
Не имел Терехов времени, и ни к чему ему было шаркать подошвами, но он почувствовал вдруг жалость к этой девчонке, сбежать от нее было бы сейчас нечестно, и Терехов шагнул в световой круг.
Надя увидела его сразу. Она быстро поднялась и пошла ему навстречу. Идти надо было через асфальтовый пятак. Она пробиралась к нему, и ломаные движения танцующих не могли остановить ее. Она шла к нему, как шел Бобров с шайбой к чужим воротам, ловкая, длинноногая девчонка, глаза ее были счастливыми, все смотрели на нее и обсуждали ее, а она видела только Терехова.
– Ты пришел… – сказала Надя.
– Да… – пробормотал Терехов, – задержался я…
Она ждала его часа три, а может быть, и все пять.
– Будем танцевать? – спросила Надя.
– Танцевать? – растерялся Терехов. – Ну давай…
Крутили «Рио-Риту» или другую довоенную румбу. То был год первого легкого прощения джаза, и радиоузел к рентгеновским пленкам «на костях» с записями блюза «Сан-Луи» и песен Лещенко, сысканных у спекулянтов, прикупил новые пластинки Апрелевского завода. Там были престарелые фокстроты, румбы и танго, долгие годы предаваемые анафеме, и теперь переименованные в медленные, быстрые и очень быстрые танцы.
– Платье кто шил? – спросил Терехов.
– Я сама, – быстро сказала Надя, – из маминых…
– Из маминых… – буркнул Терехов и подумал: «Пороть тебя некому».
Танцевать с ней было легко, и Терехов даже пожалел, что пластинка так быстро кончилась. Потом завели новую, и Терехов пригласил Надю. Он глядел на нее и любовался ею и думал: «Вот вырастет, королевой станет, первой красавицей во Влахерме». Он даже пожалел на мгновение, что сам он такой старый, и позавидовал Надиным ровесникам.
Как дань уходящим вкусам завели падеграс, и, конечно, площадка тут же стала пустой, только двое пацанов-семиклассников дурачились под музыку стилем да они с Надей начали танцевать. Терехов понимал, что это глупо и завтра во Влахерме поползут всякие разговоры и больше всего достанется Наде, но остановиться он не мог, шел за Надей в танце, завороженный ею. А она забыла обо всем, двигалась плавно и красиво и озорно, черт-те знает откуда взялся у нее этот талант – как он ее расцветил! Терехов чувствовал, что все вокруг притихли и глазеют на них восторженно. Им даже захлопали, и Надя, смутившись, потянула его за руку к скамейке, и тут она шла павой, и всем в голову могло прийти, что она на самом деле невеста. «Только чья?.. – подумал Терехов. – Ясно чья…» Он рассердился и сказал:
– Ну я, пожалуй, пойду…
– Никуда ты не пойдешь. Танцы еще не кончились…
– Привет тебе, – сказал Терехов. – у меня времени видимо-невидимо…
В той сказке, которую она себе напридумала, ему, видно, отводилась особая роль, но он эту роль не выучил, и Надя обиделась.
– Ну тогда, ну тогда… – сказала она, нахмурившись, – мы сейчас погуляем и поговорим. Так все делают после танцев.
– Все взрослые, – сказал Терехов.
Но она пропустила мимо ушей его слова, взяла за руку и потянула за собой. Терехов, пряча улыбку, поплелся за ней, увидел в толпе зрителей Олега и подумал: «Дура ты, дура, тебе бы вот этого парня уводить, а не меня…»
Надя вела его быстро, по пепельной тропинке шагали они к притихшему каналу. Это была обычная дорога гулявших после танцев, Терехов не раз проходил по ней, но откуда она узнала ее? Терехов боялся, как бы они вдвоем не наткнулись на парочки, были тут укромные места, и не этой малолетке видеть ночную любовь. Берег канала был в цветных пятнах, электрические бакены в стальных кожухах заступили на свою вахту.
