Василий Земляк - Родная сторона
— Уже уродилась Вот чертово зелье! Где не сеешь, и там уродится! — выругался Товкач.
В это мгновение на цветок упала пчела, повертелась на нем, перекинулась вниз головой и засосала… «А что будет, когда зацветет гречиха? Все замысловичские пчелы будут на ней, — подумал Товкач. — Мед тяжелый, Замысловичам хороший привес будет…»
Он смахнул пчелу с ромашки:
— Кыш! Иди на свой мед, а нашего не трогай!
Но пчела опять упала на цветок, опять засосала.
— Ишь, упрямая! — Он со свистом срезал кустик ромашки кнутом. Белые цветы упали на гречиху, а пчела звонко загудела, полетев к Замысловичам. Это его не удивило, он знал, что пчел в Талаях нет. Редко у кого есть дуплянки, да и те в лесу.
Товкач еще долго стоял в гречихе и с завистью глядел в ту сторону, куда понесла свою драгоценную добычу чудом спасшаяся пчела. Туда же из Вдовьего болота возвращались аисты…
Замысловичи
Въезжали в Замысловичи… Из-под ворот выскочила желтая лохматая собачонка, лошади шарахнулись в сторону, а она отрывисто залаяла и, поджав хвост, кинулась назад. Яша щелкнул ей вслед кнутом, отпустил вожжи: пара мышастых, шедшая до этого неторопливо, побежала легко и быстро.
Внешне Замысловичи мало чем отличались от Талаев. По обтесанным наспех столбам, от которых еще пахло смолой, во все концы тянулись провода. На тихих улицах толпились деревянные, в сруб, хаты. В центре тесно-тесно, видно мало было когда-то в Замысловичах земли, а на околице — привольнее. Хаты здесь наряднее талаевских, с большими окнами, с добротными черепичными крышами, заборы все новые, кое-где покрашенные. Там стройные ели рассыпались по тесным дворам и озабоченно смотрели в затянутое порванным покрывалом небо, а здесь, на околице, на раздольных прилужьях одиноко стояли облупленные бронзовые сосны да старые березы устало покачивали ветвями, словно пришли сюда откуда-то издалека и остановились отдохнуть. Сама жизнь провела в Замысловичах эту линию: по одну сторону — старые, тесные Замысловичи, по другую — светлые, просторные. Старое даже не прихорашивалось. Никто не трогал трухлявой стрехи в зеленых лишаях, не прорубал больших окон, не чинил покосившегося плетня, не ставил нового журавля, хотя старый вон уже как износился. Дескать, хватит… И в этом чувствовалось великое разрушение старого, тихое, спокойное, без скрипа и треска, но неумолимое.
Нет-нет да и выглянет из-за тучки, весело заиграет и вдруг исчезнет предвечернее солнце. Снова темно в старой-престарой хате, доставшейся кому-то от деда-прадеда. Да уж недолго и до новоселья. Вон вставляют оконные стекла в новом доме. Окна большие, чтобы света в доме было много.
На колхозном подворье то визгливо брала высокую ноту, то дребезжала лесопилка. А когда стихла, что-то громко бросил в предвечерье репродуктор, и поплыла по селу трогательная музыка Глинки.
Легкий вздох поднял грудь Пороши, словно в ней зазвенела ответная струна. А Зоя в это время искала глазами хату Бурчака. Ага… нашла! Вон у самого леса мирно дымит веселая хата-мать Бурчака готовит ужин. Зоя заметила возле колодца девочку в школьном фартучке. Она припадала к журавлю, но набрать воды никак не могла — видно, не по ней груз навесили. Казалось, еще мгновение, и девочка поднимется над колодцем вместе с пустым ведром. Пороша выхватил у Яши вожжи и остановил лошадей.
Когда вытащил полное ведро, девочка озорно сказала ему:
— А я вас знаю.
Но он будто не расслышал ее слов.
— Ты еще мала по воду ходить.
— А я вас знаю, — упрямо повторила она, тряхнула упругими косичками и, оставив ведро, со всех ног побежала к хате. — Бабушка, бабушка! — кричала девочка. — Талаевские артисты приехали!
На порог вышла высокая худощавая женщина, повязанная белым платком, погрозила девочке:
— Ну и баловница! Попадешься ты мне под горячую руку. — Шутя сказала Пороше: — Возьмите ее в Талаи, никак не могу уследить за ней.
Пороша улыбнулся и, поставив ведро на траву, пошел к подводе.
— Погоняй, — сказал он Яше, — надо еще забежать к дяде Ване, посмотреть, какую он бороду смастерил для театра.
Зое понравился приветливый тихий дворик, покрытый муравой, одинокая ель у самого порога, поветь с двумя аистами, горделиво глядевшими на улицу. Что-то простое и теплое заметила Зоя в женщине, рядом с которой девочка в фартучке казалась еще меньше. Зоя хотела еще раз посмотреть на хату, но, встретившись взглядом с Порошей, поймала его затаенную усмешку…
* * *Дядя Ваня встретил Порошу, как долгожданного гостя. Отвернулся от клиента, который виднелся в зеркале, и тоном близкого человека шепнул на ухо:
— У меня с вами особый разговор…
— Как говорят, конфиденциальный, — перебил его Пороша.
— Во-во, конфи… конфи… — парикмахер безнадежно махнул рукой.
— Ладно, — сказал Пороша и взял со стола свежий номер «Перца». А дядя Ваня ловко намыливал подбородок клиента, в котором Пороша не сразу узнал агронома МТС Максима Шайбу. На его толстой шее, над самым воротничком, лежали две жирные складки. Казалось, воротничок вот-вот лопнет. Из зеркала светились маленькие острые глаза. Они сузились под рыжими дугами бровей, когда дядя Ваня провел по намыленной щеке бритвой.
— Хорошая бритва, — заметил Шайба, не разжимая губ, чтобы не наесться мыла.
— Это все так говорят: хорошая бритва. Но никто не скажет: хороший мастер. А само собой разумеется, даже наилучшая бритва в руках плохого мастера может стать топором. Я, Максим Минович, когда нет клиентов, люблю что-нибудь почитать. Это нужно мне как агитатору. Один напишет — не оторвешься. А другой о том же самом напишет — прямо читать нечего. Вот оно как — от мастера все зависит. Надо уметь и наточить бритву, и держать ее, да еще знать, какой бороде какая бритва требуется. У вас, к примеру, жесткая борода, так я для нее мягонькую сталь подбираю. А у кого борода мягкая, для того беру сталь потверже. Хе-хе, это искусство! А возьмите хозяйство. Наш колхоз все плелся в отстающих. Стал Бурчак председателем — и дело на лад пошло. Руководить колхозом — это тоже искусство!
— В нашу эпоху надо смотреть в корень… — вздохнул Шайба. — А ваш Бурчак просто-напросто мечтатель.
Дядя Ваня деликатно отвел от бороды кисточку.
— Не возражаю, не возражаю. Эти качества у него имеются. Но без этого теперь нельзя…
Пороша понял, что своим приходом перебил их беседу о Бурчаке, и старался сделать вид, что углубился в чтение. На самом же деле ловил каждое слово.
Слушая, как шипит бритва, Пороша почему-то подумал, что у Шайбы, должно быть, крутой характер.
— Выходить на болото?! — начал Шайба, как только дядя Ваня отвернулся подправить бритву. — С чем выходить? Как выходить? Над этим Бурчак думал?
Пороша не выдержал, воинственно поднялся:
— Сдается, вы тоже должны были над этим подумать.
Шайба вынул ватку из левого уха и, круто повернувшись в кресле, заморгал глазенками:
— Ты откуда такой умный?
Дядя Ваня поспешно отрекомендовал:
— Это Пороша. Знатный птичник и артист местного театра. Перед севом у нас Возного играл, а теперь… читали в афишах? Вот… — Он вынул из шкафчика красивую черную бороду и подал Пороше.
— Знаю, знаю… — промолвил Шайба и заткнул ухо ваткой. Давно, когда он был еще молодым, сделали ему в правом ухе операцию. С тех пор стал агроном носить ватку в правом, а теперь, будучи уже в летах, и в левом ухе.
Закончив бритье, дядя Ваня взялся за пульверизатор.
— Уши просвежим?
— Можно, — согласился Шайба. Он привычным движением вынул сразу обе ватки. Дядя Ваня прыснул в уши одеколоном, протер салфеткой, потом отошел и развел руками, как бы любуясь своей работой.
— А теперь, Максим Минович, можно и свататься.
Шайба поблагодарил и, подав дяде Ване рубль, обратился к Пороше:
— Свататься — нет, а на вашу комедию погляжу. Когда начинаете?
— В девять вечера, — сухо ответил Пороша.
Выбритый, припудренный, Шайба производил впечатление человека добродушного, приветливого. Посмотревшись в зеркало, он вышел. Дядя Ваня поплотнее прикрыл за ним дверь и присел к столу.
— Чувствую, что в атмосфере чем-то пахнет, а чем — не разберу. Бурчак таинственно улыбается. Артем бреется дома, и уже не помню, когда был у меня. Бабы, разумеется, почесывают языки, но я им не очень верю — бабий язык гибкий, как лоза, куда хочешь выгнется. Для меня это не достоверный источник. — Мгновение он молчал, что-то вспоминая. — Ага!.. Разве профессор делал экзамен Филимону Ивановичу?
— Никакого экзамена.
— Вот видишь. А говорят, делал Товкачу экзамен по всем инструкциям, как в школе.
— Выдумка! Профессор колхозом интересовался.
