Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Митя Горелов, самый заядлый футболист, вывихнувший уже не один палец на ногах, приладил к резиновой камере насос и быстро надул его.
Шурка ловко зашнуровал покрышку.
Ребята прошли за овин, на выбитый скотиной прогон, разулись, засучили штаны и принялись делиться на команды. В свою команду Филька отобрал Шурку и еще двух рослых, сильных мальчишек.
— Ты как по футболу — спец? — вполголоса спросил он Степу.
— Играл малость...
— Тогда ко мне пойдешь, — распорядился Филька.
— А может, по жребью разобьемся? — предложил Степа.
Филька сказал, что им надо сыграться и привыкнуть друг к другу на тот случай, если придется выступать против команды соседнего села. Но мальчишки в один голос закричали, что Филька всегда подбирает в свою команду здоровяков, которые только и знают, что толкаются и сбивают с ног. Фильке пришлось уступить.
Кинули жребий, и Степа оказался в одной команде с Афоней, Митей и Шуркой. Нюшка тоже напросилась играть в футбол и попала по жребию в команду к Фильке.
Филька раскричался и заявил, что лучше он сейчас же спустит мяч, но с девчонкой играть не будет.
Чтобы не срывать игры, Степа согласился заменить Нюшку Шуркой Рукавишниковым.
Перед началом игры Филька не удержался и сделал «свечку». Он с силой ударил по мячу, и тот так высоко взвился вверх, что, наверно, достал бы до облаков, если бы только они плыли в это время в небе. Так, во всяком случае, казалось Мите, которому никак не удавалось сделать такую же «свечку».
— А ты так умеешь? — вполголоса спросила Нюшка у Степы.
— Куда нам, малярам... — усмехнулся Степа.
Мяч, побывав в голубом небе, наконец с пушечным уханьем упал на землю, попрыгал, поскакал и, как собачонка, покорно улегся у Филькиных ног.
Филька с торжествующим видом поглядел на Степу — ведь это он приучил кольцовских ребят к футболу.
Случилось это после того, как Филька прошлым летом побывал в городе у тетки. Там он познакомился с мальчишками и научился у них играть в футбол.
В деревню Филька вернулся с новеньким мячом и поразил всех набором необыкновенных слов: пасс, аут, форвард, голкипер.
Особенно ему нравилось, поставив кого-нибудь из ребят в ворота, бить по мячу с близкого расстояния. Мяч летел, как пушечное ядро, сбивал неловкого вратаря с ног или расквашивал ему нос. Филька от души веселился, уверял, что каждый мальчишка должен быть мировым вратарем, а тех, у кого от удара мячом вспухали носы или под глазом появлялись синяки, он щедро одаривал орехами, семечками и пирогами.
Договорившись сейчас, что состязаться будут на «интерес» — проигравшая партия везет победителей от овина до сарая на закорках, — мальчишки начали игру.
Ее сразу повела команда Фильки. Вернее сказать, играл один Филька. Захватив мяч, он гнал его через все поле, стараясь во что бы то ни стало прорваться к воротам противника.
Широко расставив локти, он лез напролом, всех толкал, лягался, сбивал игроков с ног, подправлял мяч руками и, когда ворота были совсем близко, наносил свой смертельный удар.
Вскоре Нюшка, стоявшая в воротах, пропустила первый гол. Дрожа от негодования, она принялась кричать, что гол забит неправильно: Филька оттолкнул защитника Афоню и подправил мяч рукой.
— Жаловаться потом! — хохотал Филька, подмаргивая своей команде и вытирая подолом рубахи распаренное лицо. — Сейчас мы вам нашвыряем полну коробочку — будете нас на закорках таскать!
— И впрямь нашвыряют! — шепнул Степе Митя Горелов, когда мяч улетел далеко за границу поля. — Филька же — он, как бугай, прет... и толкается не по правилам.
— Ничего... Мы свое возьмем, — успокоил его Степа. — Ты пасуй побольше...
И тут случилось что-то непонятное.
Тяжело сопя, Филька бросился к Степе, который только что захватил мяч. Но Степа не стал обводить Фильку, а передал мяч бежавшему с правого края Мите. Филька метнулся к Мите, но тот, выписав ногами какой-то замысловатый крендель, просунул мяч между Филькиных ног. Мяч вновь очутился у Степы. И опять Степа не задержал его, а перебросил в сторону, только теперь уже на левый край.
Мяч словно издевался над Филькой: обходил его стороной, проскакивал у него между ног, пролетал над головой.
Вскоре счет сравнялся.
Филька разорался на своих игроков: они лодыри, не хотят бегать, боятся за свои белые ножки, — и, захватив мяч, решил отыграться.
Но тут у овина показалась старшая сестра Фильки и позвала Ковшовых завтракать.
Филька словил мяч руками и принялся его расшнуровывать.
— Шабаш!.. Завтра доиграем, — мрачно сказал он. Распалившиеся мальчишки стали упрашивать Фильку оставить им мяч еще на полчасика.
— Оставь, Филя, — поддержал их Степа. — Не убудет его...
— Им оставь! — хмыкнул Филька. — Потом ищи-свищи, концов не найдешь.
Шурка предложил в заклад свою рубаху.
— Кому она нужна, твоя хламида! — сказал Филька. Взяв мяч, он с шипением выпустил из него воздух.
Степа покачал головой и что-то шепнул Тане. Она помчалась к сараю и вскоре вернулась с небольшим свертком в руках.
Степа сорвал бумагу, и все увидели новую черную покрышку и присыпанную тальком резиновую камеру.
— Вот... обновляйте, — сказал Степа. — Это мне перед отъездом детдомовцы подарили.
Филька фыркнул и направился к дому.
— А насос? Чем накачивать будем? — вспомнил Митя. — Надо у Фильки попросить.
— А ну его! — махнул рукой Шурка.
Широкогрудый, обладающий завидными легкими, он вложил камеру в покрышку, набрал полную грудь воздуху и, сунув в рот черную резиновую трубочку, принялся надувать мяч.
Сморщенная кожаная покрышка быстро расправилась, на ней проступили толстые швы. Но дальше стало труднее.
Лицо Шурки покраснело, щеки надулись, за ушами заболело, на глазах выступили слезы. Но Шурка не сдавался.
Наконец мяч все же удалось надуть, хотя и не так туго, как насосом.
Ребята стали продолжать игру.
Степа с Таней побежали догонять Фильку.
— Это ты зря новый мяч выдал, — заметил наставительно Филька, когда Степа с ним поравнялся. — Ребятам только палец сунь, потом всю руку утянут. Дай, да помоги, да выручи... Попрошайки! Христарадники!
ТРОИЦЫН ДЕНЬ
Ребята вошли в сени и остановились у распахнутой настежь двери.
В доме Ковшовых было полно гостей. Многочисленные родственники дяди Ильи и его жены сидели вокруг сдвинутых впритык столов, густо заставленных закусками и вином.
Все усердно ели, пили, чокались, стучали ножами и вилками. В доме стоял нестройный, разноголосый гул.
— Ого! Уже молотят, — фыркнул Филька. — Так и опоздать можно! — И, дернув Степу за рукав, он втиснулся между гостями и сел на лавку, поближе к огромному блюду со студнем.
Степа и Таня задержались у двери.
— Я, пожалуй, не пойду, — растерянно сказал Степа, вспомнив, что он комсомолец и что в колонии и в детдоме у них резко осуждали религиозные праздники.
— Я тоже... Уж очень гостей много, — согласилась Таня. — Пойдем в другую половину избы...
Но уйти им не удалось.
Из переднего угла поднялся Илья Ефимович и, улыбаясь, нетвердой походкой шагнул к порогу. Был он аккуратно подстрижен, чисто выбрит, лоснящиеся волосы зачесаны на косой пробор, новая ластиковая рубаха коробом стояла на его груди. За утро дядя, казалось, помолодел.
— Ты где ж, племяш, пропадаешь? — радушно заговорил он. — Садись, садись, у нас тут самый разгар... — Дядя потянул Степу к столу и представил гостям: — Прошу любить и жаловать! Григорьев сынок... Из колонии вернулся.
Гости — кто с недопитой рюмкой, кто с насаженным ка вилку кружком колбасы — обернулись к Степе. Послышались восклицания:
— А ведь верно, Григорьев... как списанный.
— Вытянулся-то как! И худущий!
— Не с мамкиных разносолов — из колонии все-таки... А там не зажируешь.
Степа осторожно отвел дядину руку:
— Не положено мне...
— Чего такое? — удивился Илья Ефимович.
— Он же, поди, в батьку пошел... Безбожник... ате-и-ист... — подал голос лысый рыжеватый мужчина с колючими, мохнатыми бровями, особенно старательно выговаривая последнее слово. — У него, верно, всё дурман да опиум, а ты его троицын день неволишь справлять.
— Вот еще что! — рассмеялся Илья Ефимович и кивнул на передний угол, где на резном киоте вместо икон лежали книги и журналы, а над киотом висел красочный плакат: «Если вы не дураки, разводите бураки». — Все мы безбожники, все богохулы. Что ж теперь, ради троицына дня и пить-есть не надо? Садись, племяш, угощайся. Не то достанутся тебе рожки да ножки...
Дядя бросил беглый взгляд на Таню, которая в коротеньком будничном платье стояла в дверях.
— А ты чего замарашкой ходишь? Живо переодевайся!
