Сергей Юрьенен - НЕМЕЦКИЙ ОХОТНИК
Обзор книги Сергей Юрьенен - НЕМЕЦКИЙ ОХОТНИК
Сергей Юрьенен
НЕМЕЦКИЙ ОХОТНИК
рассказ
Она теперь к нам в Прагу приезжает не с востока.
Темно-зеленый “БМВ”.
·
Но все, как прежде. Чистит нас тут всех, включая недоверчивых девчонок. Травы привозит собственного сбора. Кишечник. Печень. Ушные каналы – вытягивая серу с помощью горящих раструбов из хлопковой ткани, пропитанной натуральным воском с медовым запахом. Своими руками делает там, в экологически чистой зоне своего бытия. Мечту осуществила. В специализированном магазине на Виноградской. Странно было слышать, как объяснялась – с баварским акцентом, который вызывает на поверхность сознания концепт Blut und Boden1 (и сразу за этим, что неуместно до кощунства, И дышат почва и судьба). Расплатившись кредиткой, приобрела профессиональный стол с дыркой для лица, который мы в шесть рук прикатили с холма Виноградской улицы к нашему дому посреди Вацлавской намнести – тот самый, над которым круглые сутки вращается реклама. Черно-зеленый диск с малоузнаваемой птичкой и словом “Шкода”, при виде которого нам, славянам восточным, так хочется вздохнуть. Будто что-то потеряли. Когда совсем напротив. Все приобрели.
Со свободы начиная…
·
Родилась в год Лошади. И не простой, а Огненной.
Как Солженицын.
Казалось бы, что общего? Но есть. Оба всю жизнь не покладая рук. Не говоря о том, что без титанических усилий рязанского коня судьба нашей савраски – да и наша тоже – сложилась бы иначе. Феномены. Сокрушитель себя от рака горла излечил. И наша тоже – от своих преждевременных проблем. Чудо природы. Хрупкая и стройная, как парижанка. Один из нас тут возникает против этого сравнения, но что поделать? Только уточнить: как парижанка, каких себе мы представляли в той жизни – казавшейся пожизненно невыездной. Где и остались эти парижанки – на киноэкранах провинциальной юности. Обнаружилась эта грация, когда через голову она сняла самосшитый балахон, который привезла с собой в виде выходного платья. Тем первым, жарким летом. Грация, в основе которой кость пусть не голубая, но тонкая. Руки же при этом мало сказать, что золотые. С виду не скажешь, но руки как из стали.
Ставит стол на тормоз, фиксирует высоту, мы попеременно поднимаемся и, распростершись в голом виде, укладываемся лицом прямо в дырку – с нелепым чувством, что сейчас нас будут фотографировать на фоне нашей мануалистки.
Жизнь до сего момента?
Деды с войны вернулись, но отец чуть не погиб на острове Даманском. Была ведь не только с немцами. Была неизвестная народу. Прямое китайское попадание. Весь расчет в куски, папу контузило. Может, поэтому разъебайкой и родилась.
На Камчатке, кстати. Где в каждом классе тоже, что смешно, своя “камчатка”, откуда она не вылезала, чувствуя себя дебилкой в квадрате. Потом разрешили дзюдо для женщин, и записалась в секцию. На краевых первое место среди юниорш. Будущему мужу по фамилии Зарембо до свадьбы ни-ни: садясь на колени к нему, раскаленному, тут же вскакивала, вся пунцовая. Справляли под эгидой райкома комсомола с лимонадом – условие спонсоров, проводивших в жизнь антиалкогольную политику нового лидера Кремля. Водка наливалась из-под полы. Заждавшийся Зарембо в качестве супруга нажрался так, что отключился в ванной, где и провел свою первую брачную ночь. После медучилища работала в роддоме на ночных. Родилась Виктория. Муж, радист на гражданских, уходил в моря на девять месяцев. Хранила верность, тем не менее. Он же напротив: возвращаясь, гулял настолько размашисто, что, когда разводились, не мог вспомнить, с кем же тогда сходил налево?
(Сейчас усмехается: “Зарембо… Первая кровь!”)
Тем временем папа, закончив службу мичманом, уволился в запас. Всех увез на материк, маму, любимую дочь-красавицу, ее сестру, а ей оставили однокомнатную в районе “Семи ветров” (вид из кухни прямо на Тихий океан). Школьная подруга, которой она, кажется, совсем недавно объясняла значение слова “мошонка”, привела портового фарцовщика по кличке “Перпетум мобиле” . Подруге Перпетум не понравился, а ей так даже очень. Он что-то принимал, до утра мог не кончать. Сказал, что разрешили аварийную стоянку иностранцам. Нашим, конечно. Полякам. Что уже завел знакомство там с механиком. Подруга сказала: “Познакомь!” Усатый оказался. Щедрый, обходительный. По имени Анджей. Потом была целая история. Два брата-молдавана. Капитан Петро, который, прибыв морем с секретной базы, появился у нее с пайком и своим колли, заболевшим чумкой. Потом, с той же базы, лейтенант Ришат.
Родину бросать не хотелось – в смысле, малую. Все эти перебои со светом, с водой – оно бы ничего. Но трясло. После толчка в семь баллов, продав свою “малосемейку”, улетела.
В письмах, которые приходили с Камчатки, подруга называла ее “Мин херц”, но после первой же истории на материке обидно назвала “Муму”. За то, что две штуки баксов, вырученные за квартиру, вложила в челночный бизнес, поверив дружку сестры (только что освободившемуся), что вернутся сторицей. Сомнения, конечно, были. Но сестрица напирала по своим причинам. Нравился ей рецидивист. Шарики ему там вшили. Собачьи шубы из Турции не пошли. На вкус сибирцев, сшиты слишком грубо. К тому же застудила придатки на базаре.
Долго потом искала к чему руки приложить. С работой плохо на материке. И в один прекрасный день понравилась директрисе профилактория. Потом разонравилась, когда закрутила роман с ее сыном-студентом, но было уже поздно: выгнали с новой профессией на руках. Тогда же сразу в приказ, и чтобы завтра с утра. Сначала только клизмы ставила, потом изучила весь процесс. Неожиданно прихватило – печень. Врачи решили: срочно на операционный. Но она сбежала прямо из-под скальпеля. Решила лечиться чистками. Без отрыва от производствасделала себе четыре за первый год. Вышло камней невероятно. Причем из Вики тоже. А сколько лет девчонке? Вот она, цивилизация. Прогресс, и все такое.
Там она не только расширила квалификацию в смежных областях вроде лечебной гимнастики, но обрела такую витальность, что член сломала колдуну. Он вообще-то холодильники чинил. Но на досуге уходил в астрал. Сломала в региональной позе, называемой “березкой”. Трудноописуемой. Перелом был в двух местах. Стал, как баклажан. Сама вызвала “скорую”, сама отвезла, а после собственноручно выходила. Скэнэром. Такие аппараты ультразвуковые. Раньше для космонавтов делали, теперь каждый может приобрести. Стал колдун, как новый. То есть, как был. И Вике вроде заместо отца, только спустя четыре года безоблачного счастья забрал подаренную кофеварку и экологически чистую кухонную утварь фирмы “Цептер”, чтобы передарить все это дочери, к которой улетел в Москву на свадьбу. Вернувшись, забрал все остальное. Газовую плиту отвинтил и на руках унес. Здоровый был колдун. И очень отговаривал от запланированной на то лето поездки в Европу. Кстати, не он один. Все были против – и папа (из-за НАТО и Радио “Свобода”), и предприятие (с водилами теперь работала, проверяя перед рейсами на трезвость).
В Европе сначала боялась выходить. Могла бросить на тротуар любого, даже двух. Все равно было чего-то страшно. Только когда вместе. За руки нас хватала. Открывала рот на черных (в этом смысле расово гомогенная Прага не Париж, но раза три навстречу попадались). Архитектуру смотрели, ездили в “Икею”, чтобы по-шведски пообедать. Достали однажды ключи от закрытого бассейна, но в голом виде застеснялась. Потом осмелела, но только там, у дальнего бортика. Плавала поперек. Груди стояли, как у девушки (“А чего им не стоять? Я же на лыжах по десять километров”.) Еще заметили, что перед приездом уделила внимание своим интимным. Ничего конкретного вслух при этом не высказывала. Но стрижечка оказалась не просто в соответствии с модой (в ее регионе создаваемой порнокассетами). В виде аккуратно выбритого знака вопроса.
К чему бы?
Может, поэтому возникла мысль.
Она не то, что возражала. Не верила в возможность. Что ж? Passage a l'act. 1
Начали с зубов, конечно. Потому что ведь красавица. Но только если рот на замке. Она же бесконтрольно улыбалась. Тогда, с одной стороны, вся озарялась – и васильковые глаза, и волосы, которые не портила даже жутко дорогая сибирская мелировка. С другой стороны – хомячок золотозубый. Хорошо, знакомый был дантист. Пан Долежал. Сто килограмм активной доброты. Русофил старой школы. Но в кабинете все немецкое. Когда выбивался из сил, пациентка делала ему массаж. Там же, на кушетке. Структура кожи – только кирзачи тачать. Но весь его центнер мотало под ее руками. Субтильная. Ну, просто парижанка (хотя один из нас напоминает, что в Париже больше толстух и огромных африканок в ярких платьях и тюрбанах). Смотришь и не веришь, что на счету тысячи чисток и десять тысяч массажей. Не веришь, что эта хрупкость выживает там при минус тридцать, а иногда и пятьдесят. В процессе труда дантист влюбился. С новыми зубами невозможно было устоять. Высадил у нас почти целую бутылку самой дорогой украинской водки. Мы тогда были после чистки, но тоже чокались за все хорошее. Но наутро позвонил, чтобы отказаться от проекта поездки с пациенткой в Карловы Вары. Робость охватила. Двадцать лет разницы. Не смог преодолеть, и вместо женитьбы на русской улетел на месяц к дочкам в Новую Зеландию.