Георгий Любош - Встреча со львами
Обзор книги Георгий Любош - Встреча со львами
Георгий ЛЮБОШ
ВСТРЕЧА СО ЛЬВАМИ
Теплый, облачный осенний день. Я иду по знакомым дорожкам острова, но не узнаю их. Я очень давно не был здесь. Листья всех оттенков — золотистые, оранжевые, красные — шуршат под моими ногами. Над черной эмалью прудов собрались красавицы ивы и гадают, как раньше гадали девушки в Иванову ночь, бросая в воду свои серебристые венки: поплывет — жить, утонет — умереть… И венки не тонут — плывут, плывут… Воздух прозрачен, влажен. Тянет сыростью и запахом прели… А вот и стрелка Елагина острова! Грубо сделанные, цементные, побеленные известью львы с открытыми пастями. Они грубее, топорнее тех, что жили в памяти все эти годы, но, боже, я люблю этих львов, я готов их обнять… Они были такие же и в то утро…
Вот смотрю на них и отчетливо вижу: весеннее утро, большое оранжевое солнце медленно поднимается над яркой зеленью деревьев. Белые, чуть красноватые на заре чайки стелются над алой рябью воды. Даль чиста, и на западе различим силуэт собора в Кронштадте. Наша развеселая группа, пришедшая сюда прямо со школьного выпускного вечера, замерла, любуясь рождением дня. Ведь сегодня для нас начинается новая, свободная, самостоятельная жизнь! И это вырастающее из листвы солнце радостно отвечает общему настроению.
За мною вдруг раздается:
— Гори, гори ясно, чтобы не погасло!..
Мы играли в горелки, еще в начале игры я загадал: если поймаю Лилю — значит, она будет со мною, моей, — и устремляюсь вперед. А впереди, навстречу друг другу, бегут Лиля и Сергей.
Лиля, в светлом платье, с белыми цветами в каштановых волосах, бежит легко, беззвучно, едва касаясь земли. Сергей приближается к ней, мне его не догнать. Но я делаю рывок, мчусь что есть силы, вырываюсь вперед, и вот мои руки соединяются с руками Лили. Я целую ее на глазах у всех, таков уговор, — ведь мы теперь взрослые, вольные люди. Сергей стоит рядом, густо краснеет…
Обратно идем, как всегда, втроем. Птицы перекликаются вокруг. Мы с Лилей не говорим, нам и так хорошо. Сергея сегодня тяготит молчание. Раньше было наоборот. Он любил помолчать, послушать нас и вставить в разговор лишь несколько солидных, веских слов. Сейчас же он, торопясь, говорит о своей будущей профессии электрика: о риске работы на высоких напряжениях, о беспроволочной передаче тока на расстояние и о многом другом. Вдруг, будто что-то поняв, он прощается с нами… А ведь мы с ним обыкновенно провожаем Лилю вместе, вдвоем, вот уже почти год…
Готовясь к экзаменам в вузы, мы по-прежнему занимаемся втроем, и старательный, усидчивый Сережа теперь особенно помогает нам, но наши совместные прогулки прекратились сами собой. Зато мы с Лилей, уже тайком от Сергея, встречаемся почти каждый вечер, и любимым местом наших встреч становится Стрелка. Да! Сколько взволнованных, ярких часов, таких, что никогда уже не повторятся, вспоминается здесь, у этих львов!..
Спасибо вам, львы! Вы слышали все, что мы с Лилей сказали друг другу, — и никому никогда не проболтаетесь. Вы умеете хранить тайны.
Возле львов мы встретились с Лилей — нет, не в последний, в предпоследний раз. Это было 19 октября тридцать девятого года. С севера, из Финляндии дул порывистый ветер. У меня повестка — завтра явиться в часть. Лиля — живая, веселая, как никогда, она старается убедить меня, что мы расстаемся ненадолго, шутит, смеется, но вдруг останавливается, задумывается, а когда я дотрагиваюсь до ее плеча, вздрагивает и виновато улыбается.
Вечер нашего первого расставания — сказочный, темный, звездный!.. По реке, по взморью плывут лодки, и огоньки с лодок и с берега отражаются в воде длинными светящимися змейками. Откуда-то доносится музыка, а рядом тихо плещет река. Мы не можем оторваться друг от друга, и я, перебирая руками густые, шелковистые волосы Лили, целую ее снова и снова в глаза. Смотрю в большие, темные, блестящие зрачки — в них отражаются звезды, — и говорю: «Тебя, Лиля, эти глаза, звезды, губы, волосы — эту музыку, этот вечер — никогда не забуду!»
Лиля что-то загадывает, ловит момент, когда упадет звезда… И предлагает:
— Давай всегда, что бы ни случилось, каждый год в этот день приходить сюда.
Я, конечно, соглашаюсь. Мы остаемся у львов до утра, а утром, прямо со Стрелки, Лиля провожает меня на вокзал.
Финская кампания. Морозы. Госпиталь в Калуге.
Затем снова армия.
И за все это время — одни только письма, письма и письма.
Лиля ждет. Она любит меня. Я читаю это не в строчках, а между ними, в знакомом разбеге пера… Она ждет, ждет. Через год нашей разлуки я получаю подробный отчет о дне, проведенном на Стрелке, — без меня, но со львами…
Последняя наша встреча была уже не здесь!
Январь сорок второго года. С Волховского фронта, через льды Ладоги, я попадаю в скованный врагом и холодом город. На улицах вмерзшие в снег машины, завалы, расколотые дома. А в них, на остатках стен, покачивается чудом уцелевшее зеркало или висит над провалом раскрытый рояль… И в этой каменной морозной пустыне — редкие прохожие, в невероятных одеждах, с черными, ссохшимися лицами, как живые мумии, везущие такие же мумии, завернутые в белые простыни, на детских санках, на листах фанеры… Я слышал об этом, но это надо еще и увидеть! И я почти бегу через этот замерзший город туда, на Кировский, в знакомый двухэтажный деревянный дом — единственный на всем проспекте. Мне везет — неожиданно на улице я почти сталкиваюсь с коренастым военным:
— Сергей!
Он рассказывает мне, что тоже сегодня с фронта, но месяц назад был здесь и видел Лилю. Она была здоровой, бодрой и ни за что не хотела уезжать из города. Вспоминаю: ведь я писал ей, что скоро буду на Ленинградском… Мы прощаемся — у меня так мало времени! Вот и дом. Как радостно, громко бьется сердце! По едва протоптанной тропинке, мимо громадных сугробов, подбегаю к парадной. Дверь с трудом открывается — столько льда на крыльце. Ощупью поднимаюсь по темной, заснеженной лестнице и наконец стучу. В ответ долгая, томительная тишина. И только, как разрывы снарядов, громыхает и громыхает сердце. Но вот раздаются медленные шаги, и какая-то незнакомая старая женщина открывает мне. Я спрашиваю Лилю.
— Разве вы не знаете? — удивляется старуха.
— Ее нет? — почти кричу я, и крик мой эхом разносится по пустой квартире.
— Здесь… здесь… только она больна…
Уже не слушая старухи, натыкаясь на вещи, пробираюсь в темноте заставленного коридора к знвкомой двери и рывком открываю ее.
При мигающем, слабом свете коптилки первое, что я различаю в полумраке, — маленькая, серая, бритая голова на подушке, с желтым сморщенным лицом. Неужели это она — Лиля!..
Но она не узнает меня, взгляд у нее мутный, невидящий… Старуха что-то говорит, и вдруг голова на подушке медленно поворачивается ко мне. В глазах появляется огонек, жизнь, и губы чуть слышно шепчут: «Милый… пришел…»
Две длинные, худые и почти невесомые руки тянутся ко мне из-под одеяла. Я, видевший на фронте все, готов кричать, но огромным усилием воли сдерживаюсь, бросаюсь на колени и, целуя эти тонкие косточки, покрытые только кожей, твержу, твержу какие-то слова утешения, и Лиля, я вижу, загорается надеждой, оживляется и уже утешает меня:
— Я поправлюсь, обязательно поправлюсь, мне надо только немного какого-нибудь масла, и я встану. У меня ведь никогда не было подкожного жира, и вот от этого все и случилось…
А старуха в это время говорит мне что-то об украденных или потерянных карточках и о том, что все было бы ничего, но вот уже неделя, как у Лили отнялись ноги. Я отдаю ей свой продуктовый мешок, но в нем так мало! Выбегаю на улицу, ломаю первый попавшийся забор, приношу доски в дом и спешу к единственному хорошо знакомому мне врачу… Когда мы с доктором наконец приходим, в печке уже горят доски, в комнате тепло, и Лиле как будто значительно лучше. Но врач, осмотрев ее, выходит ко мне в коридор и сразу разбивает все мои возникшие надежды:
— Поздно!.. Слишком поздно!..
Что было потом, помню плохо. Знаю только, что я все же еще уверял Лилю в скором ее выздоровлении, обещал быть снова у нее завтра — хотя знал, что и это невозможно!
Пришел я в себя лишь на Невской Дубровке, на «пятачке», единственном нашем кусочке земли, отбитом у немцев, на левом, занятом ими, берегу Невы. За него, за этот мысок, уже много дней идет здесь беспрерывный, яростный бой. И я со своим пулеметом страстно участвую в нем — посылая очередь за очередью в тех, кто сделал это!.. Но скоро тупой удар в голову снова погружает меня в небытие.
Очнулся лишь в госпитале, на Большой земле. Письма на Кировский возвращаются обратно — «за ненахождением адресата». А позднее сообщают, что и дом разобран на топливо…
Снова фронт и снова госпиталь, и вот я опять здесь у дорогих мне белых львов… Вчера был на Кировском, видел заросший пустырь и камни старого фундамента за новым дощатым забором… О Лиле никто ничего не знает. Вчера же мне сообщили, что и Сережа убит под Ригой!..
