Борис Лавренёв - Срочный фрахт
Обзор книги Борис Лавренёв - Срочный фрахт
Борис Лавренев
Срочный фрахт
Талант редкий, самобытный
Советская Россия знает множество отличнейших литераторов из тех, кто начинал вместе с нею, кто в день ее рождения уже дарил ей первые свои произведения. Не затерялся среди могучих самобытных голосов и голос Бориса Лавренева. Он нес свою тему, свое представление о важном в литературе, и важное это состояло в понимании идейной мощи Октября, сознательным и верным бойцом которого он был.
Борис Андреевич любил яркие, сильные драматические сюжеты. Все его произведения построены на захватывающей интриге, на чередовании событий неожиданных, броских, оглушительных. Он интересовался натурами незаурядными, событиями необычными — исключительность вообще была основой его поэтики, исключительность но сама по себе, но как форма особенно наглядного проявления типического в искусстве. Об этом стоит вспомнить сегодня, когда сюжет в литературе кое-кем подвергается опале, объявлен старомодным понятием, не нужным-де для отражения «потока сознания» и «потока жизни». Однако успехи литературы проверяются не теми или иными неоформулировками, по отношением к произведению читающей публики, влиянием на умы поколений. Давно замечено, что бессюжетная повесть, бессюжетный роман не находят отклика в сердце читателя, оставляют его равнодушным.
Лавренев любил крепкий сюжет. Но не просто сюжет занимал писателя. Не согретый идеей, не просветленный мыслью, не овеянный ветром времени сюжет, облаченный даже в изящную художественную форму, превращается в плоское, обывательское чтиво. В остросюжетной литературе Лавренева билась ясная революционная идея, ради новой жизни творятся невероятные события его повестей и пьес, ради борьбы за власть Советов входят на страницы его произведений сильные, необыкновенные люди.
Среди жемчужин не только отечественной, но и мировой прозы нетленной красотой сияет небольшая лавреневская повесть «Сорок первый». По ней ставились и ставятся фильмы, повесть эта — частый гость телевизионных экранов: десятки раз инсценированная, она пленяет все новые и новые зрительские и читательские поколения, потому что острая, захватывающая интрига соединена в ней с четким революционным замыслом.
Лавренева интересно читать — вот, может быть, пусть не самое главное, но немаловажное свойство его таланта. Книги его популярны в лучшем смысле этого слова, они о народе и для народа, и потому народ любит их. Книги, которые интересно читать всем, право же, лучшие книги на земле, и вовсе незачем делить книги на такие, которые пользуются широкой читательской популярностью, и такие, которые доступны-де лишь избранным «интеллектуалам». Самый высокий интеллектуализм состоит как раз в том, чтобы идеи, высказанные в произведении, были понятны массам, совершившим революцию — величайший переворот не только в общественной жизни, но и в мировой человеческой мысли.
«Сорок первый» — творение большого ума, несущее на своих страницах новую мысль, новую эстетику. Во имя конечного торжества дела революции убивает красный боец Марютка своего возлюбленного — белого офицера Говоруху-Отрока. Торжествует долг, погибает любовь. И писатель печалится, повесть его окрашивается в скорбные трагические тона. Писатель печалится потому, что любовь в мире людей не должна погибать. Она нуждается в таком справедливом устройстве жизни, чтобы ее не душили антагонистические конфликты, чтобы не были в страшном, непримиримом разладе долг и чувства — вековые враги буржуазной действительности. Марютка счастлива выполненным долгом, но глубоко несчастна как человек. Эта мысль «Сорок первого» была гуманной, во многом новаторской, звала людей к активному преобразованию жизни на принципах свободы и равенства, братства и справедливости.
Лавренев, верный принципу социалистического реализма, видел и переносил на страницы своих книг дорогих ему матросов и солдат, которые несли в своих сердцах такой горячий огонь любви к народу, что он очищал их от слепых анархических порывов.
Борис Андреевич Лавренев любил и писал людей, горячо боровшихся, горячо строивших, горячо живущих. Среди его любимых героев не было людей равнодушных, успокаивающихся вместе с победой революции. Успокоившихся он — сам вечно молодой, взволнованный и темпераментный — ненавидел.
Есть в лавреневской прозе сторона, присущая всем нашим литераторам, но особенно полно звучавшая у Лавренева: святой, негасимый интернационализм. О чем бы ни писал Борис Андреевич — о русской жизни, о боях за революцию, о трудных послевоенных днях, о жизни советских матросов, — он всегда слышал дыхание планеты, жил проблемами, которые волновали весь мир. Интернациональное звучание литературы социалистического реализма — одна из новаторских эстетических и гражданских категорий. Каждый писатель по-своему расценивает эту категорию, по-своему ее развивает. Для Лавренева интернационализм был живой, каждодневной сферой проявления национального. Стоит вспомнить такие, к примеру, его произведения, как «Срочный фрахт» или «Крушение республики Итль», чтобы понять, как сопрягалась в его творчестве русская революция с заботой об интересах трудящихся всей планеты, как победа Советской России отозвалась в душах всего прогрессивного человечества.
Романтическая настроенность произведений Лавренева тоже была особой, отличной от романтического пафоса других произведений тех лет. Будучи вдохновенным романтиком, Борис Андреевич обладал одновременно и острым сатирическим пером. Юмор его органически соседствовал с героическим образом, соленое словцо уживалось рядом с трогательным лирическим описанием.
Юмор и романтика — эти две неразрывные струи в творчестве Лавренева — венчали и его последние дни. Незадолго перед смертью он начал и, к сожалению, так и не успел окончить сатирическую комедию в стихах «Всадник без головы». Он высмеивал бюрократизм, головотяпство, тщеславие, глупую суетность. Герой этой комедии Петр Алексеевич Великий должен был символизировать все тупое и самоуспокоенное, что ненавидел писатель с первых же своих шагов в литературе. А в пишущей машинке, стоявшей на письменном столе Лавренева, остался после его смерти заложенный и наполовину исписанный лист бумаги, где снова шла речь о революции, о днях гражданской войны.
Влюбленность в революционный шторм и сатирическое обличение всего, что мешало движению вперед, до последних дней жизни писателя оставалось рядом в его творчестве.
Начав как прозаик, Борис Андреевич все чаще и чаще обращался к драматургии. Оно и понятно: стремление к, острой событийности, к действенному сюжету, непримиримым столкновениям сильных натур органически привело Лавренева к самому действенному роду литературы — к драматургии. Среди таких пьес Лавренева, как «Мятеж», «Кинжал», «Братья Шаховские», «Мы будем жить», «Песнь о черноморцах», «Лермонтов», звездой первой величины сверкает «Разлом» — пьеса, давно вошедшая в богатейший арсенал советской классики. В «Разломе» сосредоточено все то лучшее, что драгоценными крупицами сверкает в других произведениях Лавренева, в пьесе как бы сфокусировано все его творчество, и она по праву стала центральной в наследии писателя. В характере матроса Годуна, поднимающего корабль на борьбу с буржуазным правительством, воплотились многочисленные поиски писателя, страстно желавшего создать положительный образ героя-современника.
Борис Андреевич Лавренев, как известно, был не только большим писателем. Общественный темперамент Лавренева был его второй сущностью, еще одной его дорогой к людям. Он работал чрезвычайно много. Немолодой человек, он был председателем комиссии по драматургии, редактором журнала «Дружба народов», членом художественных советов ряда московских театров, редколлегий газет, приемных комиссий. Он часто выступал основным докладчиком на многочисленных пленумах и конференциях, вел семинары молодых драматургов. В Лавреневе были неразрывно связаны писатель, гражданин, трибун.
Борис Андреевич Лавренев был очень красив. Красив не только природной внешностью, но и своим прекрасным духовным миром. Высокий, суховатый, подтянутый, с большими горящими глазами, благородным седым зачесом, в морском кителе, который он носил чаще гражданского костюма, Борис Лавренев был образцом гармонически развитой личности.
Таким он и запомнился. И таким он встает со страниц своих замечательных книг, которым суждена вечная жизнь.
Владимир Пименов
Срочный фрахт
1
В Константинополе, едва «Мэджи Дальтон» отдала якорь на середине рейда и спустила с правого борта скрипящий всеми суставами ржавый трап, к нему подвалил каик. Турецкий почтальон, у которого засаленный хвостик фески свисал на горбатый потный нос, поднялся по дрожащим ступенькам и подал телеграмму.
