Федор Абрамов - Трава-мурава
Обзор книги Федор Абрамов - Трава-мурава
Федор Абрамов
Трава-мурава
— Куда это, Еремеевна, с чайником?
— На дачу. Не слыхал разве, у меня дача завелась?
Дача, дача… Это суседи так зовут, а я-то: татино пепелище. Три года назад Митрий переехал в середку деревни — надоело жить-то на отшибе. У нас, в верхнем конце, сам знаешь, и вода далеко — кажное ведро надоть в гору, и комары летом — заживо съедят, а зимой опять дороги к нам нету, болотом ездим. Там теперь главный-то тракт у нас, где молотилки, да пилорама, да мастерские.
Сама, сама парню-то посоветовала переехать. Буде, говорю, я помучилась, а ты давай в середку гнезда людского. Переехали. Дом Митрий построил — не знаю, есть ли лучше-то во всей деревне. Варанда, наверху избушечка, три комнаты, мне комната отведена. «Мама, говорит, ты всю жизнь в старье жила, покрасуйся хоть на старости, хоть под конец жизни свет увидь». А я знашь как в хоромах-то новых стала жить? Заболела. Какая-то болезнь пристала — сохну, аппетиту нету, и все на лежку, все на лежку тянет.
Митрий — не последний человек в деревне — дохтуров из района вызвал. Те наехали со всякими лекарствами. «Что, бабка? Чем болешь?» Надавали всяких порошков. Нет, не лучше. С фунт але боле за зиму выпила. Ну весны дождалась, вези, говорю, парень, матерь на старо пепелище. Хочу, говорю, перед тем, как глаза закрыть, на свое подворье поглядеть.
Ну приехали. Посидела я на бревнышке — изба раскатана, дом раскатан, потом попила водички из своего колодца. Мне и лучше. Я назавтра сама встала да и пошла. Вот с тех пор и хожу чуть ли не кажный день. У людей как бы робить да как бы что сделать, а я с утра чай пить на свое подворье. Митрий от дождя и сараюшку поставил. «Делай, мати, как тебе надобно, хоть каждый день ходи на свое подворье чай пить, только не помирай».
1981
ВЗАПЯТКИ ПОСМОТРЮГлинковская старуха превыше всего любила лес. Люди, бывало, в церковь, а она в лес.
Под старость обезножела. Но каждый раз, когда домашние или соседи шли в лес, выходила на крыльцо проводить их. Даже сама будила их, торопила, посылала в лес пораньше, пока роса не обсохла. И при этом каждый раз приговаривала:
— Идите, идите, а я вам взапятки посмотрю.
БОБЕР-ХОЗЯИНИдем по лесу со старым охотником. Впереди — просвет.
— Сейчас потише. Речка будет, а на речке плотина бобровая. Может, и самого бобра еще увидим. Нет, не увидим. Тихо этот бобер живет. Хозяин. Все у него в аккурат.
Да, вот как жизнь устроена. Мы думаем, только середь людей — хозяин, не хозяин. Нет, парень, и звери на разный манер.
Вот за тем мысом бобер живет. Дурак дураком. Корму — ивняка, березы было на десять — одиннадцать лет. Живи припеваючи. А он что сделал? Плотину сразу поднял на два метра — сколько поел не поел затопленного кустарника — тот обсох за год. А раз обсох — все: ищи другое место да строй новую нору.
А умный-то бобер, хозяин-то который, он до десятка лет, а то и больше одной плотиной пользуется. Как пользуется-то? А по-хозяйски объедает. Сперва маленькую плотнику поставит, чтобы вода залила берег — чуть-чуть, чтобы ровно на год еды (кустарника) хватило. Объел осинку, березу, ивняк затопленный, снова приподымал плотину, и так раз десять. Так делает-то хозяин-бобер.
То же и лось. Иной пройдет мелкий сосняк как хозяин, объест столько, сколько надо. А другой весь поломает. Шлепает, пасть не закрывши, — на все ему наплевать.
ЗА СЛОВАМИ К БАБУШКЕ— Теперека всё к фершалице. По случаю и без случая. Чирей вскочил — к Маньке, брюхо заболело — к Маньке… А у нас, бывало, отец даже похмелялся словами. Утром проснется, голову не поднять.
— Девки, сходите за словами к Митрофановне.
Мы возьмем ведерко але ковшик — побежали.
— Бабушка, выручай тятю, голова разламывается с похмелья.
Бабушка зачерпнула водички из ушата, чего-то пошептала: идите с богом.
Тятя выпьет весь ковшик до капельки, только крякнет:
— Ну вот теперь и я человек.
1981
ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВОАнтон Егорович, великий труженик, из тех, на ком держался колхоз, заболел. Местный фельдшер и вызванный из райбольницы врач навыписывали старику кучу всяких лекарств. Да еще дочери из города прислали.
— Дедушко, — спросил маленький внучек, с которым обычно Антон Егорович коротал дома дни, — а какое лекарство всех лучше?
— Нету его здесь.
— А где оно?
— В сарае.
— В сарае? Дак давай я сбегаю.
— Не принести тебе, родимый. То лекарство работой называется, и взять его могу только я.
— Ну дак давай обопрись на меня да пойдем в сарай.
Старик попервости в шутку (надоело маяться целыми днями в душной избе) оперся на жиденькое плечико внука, потом кое-как не без его же помощи дополз до сарая, пристроился к начатым незадолго до болезни саням (он всю жизнь делал для колхоза сани), кое-как взял в руки топор и начал постукивать.
И вот, что вы думаете, полегчало старику: вечером в тот день он впервые за две недели поел, а еще через неделю и совсем поправился.
1981
КОГДА С БОГОМ НА «ТЫ»Поля Манухина привела к своей бабушке жениха, учителя средней школы, знакомиться.
Бабушка приняла жениха любимой внучки с открытой душой, по всем правилам северного гостеприимства. Все, что в доме есть, даже бутылочку, на стол выставила, Одно не понравилось Поле: бабушка с первых же слов стала называть жениха на «ты». Поля терпела-терпела да и решилась наконец:
— Бабушка, Виктор Викторович, — она нарочно назвала жениха по имени и отчеству, чтобы посильнее пронять бабушку, — из города, а в городе не принято людей с первого раза называть на «ты».
— Ничего, — ответила бабушка, — стерпит. Я с малых лет с самим господом богом разговариваю на «ты», дак уж с человеком-то, думаю, можно.
ТРЯСОГУЗКАНе сложились у Ивана Васильевича отношения с племянником. И это до слез было обидно. Своих детей у Ивана Васильевича нет, племянник Геннадий — самая близкая родня, а вот нет душевной близости, и все тут. По этой причине Иван Васильевич и в деревню-то стал ездить не каждый год.
А было, было время, когда маленький Генка ни на шаг не отступал от дяди.
Утром дядя просыпается, невестка, мать Генки, ушла на колхозную работу, а он, мальчишечка, в избе жарко, терпеливо сидит и ждет, когда проснется дядя.
И весь день до позднего вечера, как хвостик, неотлучно таскается за ним.
И так было до тех пор, пока Ив. Вас. однажды не расстрелял трясогузку.
Трясогузочка резвилась, перебирая своими палочками, возле крыльца, на песочке вышивала свои узоры. И вот Ив. Васильевич, недолго думая, схватил в коридоре ружьишко и выстрелил.
Генка посерел, а потом вдруг закрыл ручонками глазки и с плачем, с рыданьем побежал на задворки.
Неужели вот эта трясогузочка встала между Ив. Вас. и племянником?
С тех пор, что ни делал Иван Васильевич, чтобы вернуть былую любовь племянника, но все напрасно…
АВАГОР И ШАВАГОР— Мелкий пошел народишко. Морошка. Война подкосила людей-то. Голод-то этот затяжной. После войны ребят в армию надо брать — слезы: не вытягивают ростом. Специально на откормку ставили.
А какие раньше-то богатыри на Пинеге жили! Слыхал про Авагора-то да Шавагора? Два брата были. Один на Авой горе жил — километра два повыше Верколы. Там и доселе борозды от полей видать. А другой — у Шавой — ниже деревни два километра.
И вот Авагор все к брату на лодке ездил в бане мыться. Раз шестом толкнется — лодка на сто метров вперед летит. А то опять хватится который — топора под рукой нету: «Брат, кинь-ко мне топорик!»
И кидали. С горы на гору кидали. За четыре версты.
Вот какие на нашей земле люди-то в старину жили!
ГИПЕРБОЛА (Рассказ старого учителя)Гимназия в провинциальном городке. Бюджет: половина от казны, половина — благотворителей.
Одним из первых благотворителей был полуграмотный купец, первый богатей города. Он любил наведываться в гимназию и с особенным удовольствием присутствовал на экзаменах.
Старому учителю, тогдашнему ученику гимназии, из бедной, в прошлом чуть ли не крепостной семьи, учившемуся на казенном коште, выпал на экзамене билет: «Животные Африки».
Учитель заплетающимся языком перечисляет животных и в их числе называет гиппопотама (тогда бегемотом не называли).
— Этот гиппопотам живет в воде и съедает зараз воз сена.
— Ну это ты, голубчик, загнул, — говорит купец.
Учитель гимназии ему шепчет на ухо:
— Так это же, ваше сиятельство, гипербола.
— Читал, читал. Гиперболу-то я знаю. Та и три воза съест.
ОФИМЬИН ХЛЕБЕЦ— Справедливости на земле нету. Бог одной буханкой всех людей накормил — сколько молитв, сколько поклонов. Я еще маленькой была, отец Христофор с амвона пел: и возблагодариша господа нашего, единым хлебом накормиша нас… А про меня чего не поют? Я не раз, не два свою деревню выручала. Всю войну кормила. Мохом.
