Фрэнсис Гарт - Фидлтаунская история
Хотя и не наделенная его способностью ощущать производимое впечатление, Кэрри почему-то тоже почувствовала неловкость. Перед ней был, как выразилось бы большинство представительниц ее пола, «приятный мужчина», то есть отвечающий обычным требованиям, предъявляемым к одежде, манерам и внешности. Но все же в нем явно чувствовалось что-то необычное: никого, хоть сколько-нибудь на него похожего, Кэрри еще не приходилось встречать, и поскольку оригинальность одних привлекает, а других отпугивает, он ей не особенно понравился.
— Я не смею надеяться, — непринужденно заговорил он, — что вы меня вспомните. Мы встречались одиннадцать лет тому назад, и вы тогда были совсем маленькой девочкой. Я даже не могу похвастаться, что между нами существовали хотя бы те дружеские отношения, которые возможны между шестилетним ребенком и двадцатидвухлетним молодым человеком. Я тогда не любил детей. Но я очень хорошо знал вашу мать. Когда она увезла вас в Сан-Франциско, я был редактором газеты «Эвеланш» в Фидлтауне.
— Вы хотите сказать, мою мачеху — она ведь не была моей родной матерью, — поспешно перебила его Кэрри.
Мистер Принс бросил на нее испытующий взгляд.
— Да, я хочу сказать, вашу мачеху, — серьезно подтвердил он. — Я не имею удовольствия быть знакомым с вашей матушкой.
— Конечно, нет, мама вот уже двенадцать лет как не бывала в Калифорнии.
Нарочитое ударение на слове мама неприятно поразило мистера Принса.
— Поскольку я сейчас приехал к вам по поручению вашей мачехи, — продолжал он, слегка усмехнувшись, — прошу вас на минуту мысленно вернуться к событиям тех лег. После смерти вашего отца ваша мать — я хочу сказать, мачеха — признала, что по справедливости, а также по закону права на вас принадлежат вашей родной матери, первой жене мистера Третерика, и передала ей вас на воспитание, хотя она была к вам очень привязана и ей было совсем не легко с вами расстаться.
— Мачеха вышла замуж через месяц после смерти отца и тут же отослала меня домой, — вызывающе заявила Кэрри, слегка тряхнув головой.
Мистер Принс улыбнулся столь располагающей и как будто даже сочувственной улыбкой, что Кэрри почувствовала к нему больше расположения, и продолжал, словно не заметив ее последних слов:
— Осуществив этот акт элементарной справедливости, ваша мачеха обязалась нести расходы по вашему воспитанию до тех пор, пока вам не исполнится восемнадцать лет, когда вам будет предложено самой выбрать, кто из них двоих будет вашей опекуншей и с кем вы захотите жить. Как я понимаю, вы знаете об этом соглашении и оно даже было заключено с вашего согласия.
— Я тогда была совсем ребенком, — сказала Кэрри.
— Совершенно верно, — с той же улыбкой отозвался мистер Принс, — но, по-моему, его условия не были обременительными ни для вас, ни для вашей матушки и могут представить для вас затруднение разве что в тот момент, когда вам надо будет сделать окончательный выбор. Это должно произойти в день вашего восемнадцатилетия — то есть двадцатого числа сего месяца.
Кэрри молчала.
— Не думайте только, что я приехал затем, чтобы выслушать ваше решение — даже если вы его уже приняли. Я просто хочу сообщить вам, что ваша мачеха, миссис Старботтл, завтра приедет сюда и несколько дней проживет в гостинице. Если вы захотите ее увидеть, прежде чем принять окончательное решение, она будет очень рада с вами встретиться. Но она отнюдь не намерена как-нибудь влиять на ваш выбор.
— А мама знает о ее приезде? — торопливо спросила Кэрри.
— Не знаю, — с глубокой серьезностью ответил Принс. — Мне только известно, что, если вы захотите увидеться с миссис Старботтл, вам надо получить на это разрешение вашей матушки. Миссис Старботтл будет свято соблюдать этот пункт соглашения, заключенного десять лет назад. Но у нее очень слабое здоровье, и перемена места и деревенская тишина могут пойти ей на пользу.
Мистер Принс устремил на девушку свои живые, проницательные глаза и, чуть ли не затаив дыхание, ждал ее ответа.
— Мама должна приехать сегодня или завтра, — поднимая на него глаза, сказала она.
— Вот как! — отозвался мистер Принс с ласковой усталой улыбкой.
— А полковник Старботтл тоже здесь? — помолчав, спросила Кэрри.
— Полковник Старботтл умер — ваша мачеха опять вдова.
— Умер, — повторила Кэрри.
— Да, — подтвердил мистер Принс, — вашей мачехе выпало на долю пережить все свои привязанности.
Кэрри не поняла, что он этим хотел сказать. В ответ на ее недоуменный взгляд мистер Принс ободряюще улыбнулся.
Вдруг Кэрри начала тихонько плакать.
Мистер Принс подошел и участливо к ней наклонился. Его глаза посветлели, а концы усов как-то странно опустились.
— Мне кажется, — проговорил он, — что вы все принимаете слишком близко к сердцу. У вас еще есть время подумать. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Надеюсь, вы вчера не простудились?
Лицо Кэрри просияло улыбкой.
— Мы, наверно, показались вам ужасными чудачками. Извините, что мы доставили вам столько беспокойства.
— Вовсе нет. Возможно, что я и счел бы несколько предосудительным помогать трем молодым особам вылезать из школьного окна поздно вечером, — добавил он елейным тоном, — но я был искренне рад возможности помочь им влезть обратно.
В дверях раздался громкий звонок, и мистер Принс поднялся со словами:
— Советую вам не спешить и хорошенько подумать, прежде чем принять решение.
Но Кэрри прислушивалась к голосам, которые раздавались из прихожей. Через мгновение дверь распахнули к и служанка объявила:
— Миссис Третерик и мистер Робинсон!
Четырехчасовой экспресс только что негодующе возвестил, что его опять вынудили остановиться в Генуе, когда мистер Принс въехал в город и направил лошадь к гостинице. Он был утомлен и недоволен человечеством: проехав десяток миль мимо безликих деревенек, одиноких ферм и аляповатых вилл, против которых восставал его изысканный вкус, этот джентльмен пришел в весьма дурное расположение духа. Он предпочел бы даже не встречаться с немногословным хозяином гостиницы, но тот поймал его на дороге.
— В гостиной вас ждет дама, — сообщил он.
Мистер Принс взбежал по лестнице и вошел в гостиную. Навстречу ему бросилась миссис Старботтл.
Минувшие десять лет произвели в ней самые плачевные перемены. Она исхудала наполовину; округлые плечи стали острыми, пышная грудь — впалой, когда-то полные руки иссохли, и золотые браслеты чуть не соскользнули с ее истонченных запястий, когда ее длинные, худые пальцы судорожно сжали руки Джека. На ее щеках играл лихорадочный румянец; где-то во впадинах этих щек были похоронены знаменитые ямочки далекого прошлого, но их могилы были давно забыты; ее лучистые глаза все еще были красивы, хотя и запали глубоко в глазницах; рисунок ее рта еще был изящен, хотя губы чаще и больше прежнего приоткрывались над ее ровными зубами — даже когда она ничего не говорила, а только дышала. Ее золотистые волосы были по-прежнему пышны, только стали более шелковистыми, тонкими и воздушными, но даже их масса не могла скрыть углублений на пронизанных голубыми венами висках.
— Клара! — укоризненно сказал Джек.
— Прости меня, пожалуйста, Джек, — проговорила она, падая в кресло, но все еще не отпуская его руку, — прости меня, дорогой, но я не могла больше ждать. Я бы умерла, Джек, я бы не пережила еще день ожидания. Потерпи уж — осталось совсем недолго — позволь мне остаться. Может быть, я ее и не увижу, может быть, мне не придется с ней поговорить, но так отрадно сознавать, что наконец-то она близко, что я дышу одним воздухом с моей голубкой, — мне от одного этого уже лучше, честное слово, Джек. Ты ее сегодня видел? Как она выглядит? Что она сказала? Расскажи мне, Джек, расскажи мне все подробно. Она хорошенькая? Говорят, она хорошенькая! Она выросла? Ты ее узнал? Она придет, Джек? Может быть, она уже приходила? Может быть… — Они поднялась, дрожа от волнения, и смотрела на дверь. — Может быть, она здесь? Почему ты молчишь, Джек? Скажи мне правду!
Устремленные на нее проницательные глаза светились невыразимой нежностью, которую никто, пожалуй, кроме нее, не ожидал бы в них увидеть.
— Клара, — мягко заговорил он, — успокойся, пожалуйста. Ты вся дрожишь — ты слишком устала и переволновалась за дорогу. Да, я видел Кэрри — она здорова и очень хорошенькая. Больше я тебе пока ничего не скажу.
Его ласковая твердость, как всегда, оказала свое действие: она успокоилась и затихла. Поглаживая ее худую руку, он спросил:
— Кэрри тебе когда-нибудь писала?
— Два раза — благодарила за какие-то подарки. Так, обычные письма, какие их учат писать в школе, — добавила она, отвечая на вопрос в его глазах.
— А она знала о твоих затруднениях — о твоей бедности, о том, какие жертвы тебе приходилось приносить, чтобы платить за ее учение, о том, как тебе пришлось заложить свои платья и драгоценности, о том…
