Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди

– А вдруг меня кто‐нибудь увидит? – ерепенюсь я.

– Вряд ли найдется другой такой безумец, чтобы выйти сейчас на улицу.

Так что я ныряю за Джеком под ливень. Капли совершенно ледяные, и на мгновение у меня аж дух перехватывает от холода. А потом мы босиком бежим вниз по тропинке, к маленькому пляжу – точно так же, как убегали детьми. Мокрый песок забивается между пальцами. Море бушует. Сверху доносится такой‐то грохот, словно кто‐то рвет небеса пополам. Мы останавливаемся у самой кромки пенных волн. Промокшая шелковая пижама липнет к телу.

Волосы у Джека тоже намокли и теперь похожи цветом на мокрый песок у нас под ногами. Мой друг превратился в темный силуэт с широкой белозубой улыбкой. Он хватает меня за руку и заставляет сделать шутливый пируэт, и я хохочу, ведь глупо выскакивать под такой сильный дождь. А Джек кружит меня и привлекает к себе, и кладет руку на талию, как будто мы танцуем под песню Фрэнка Синатры, но вместо музыки у нас – рычание неба и вой ветра. Над горизонтом сверкают золотые вспышки, и я пытаюсь подобрать подходящее слово, чтобы описать капли дождя, подсвеченные молнией. Не блестки, но что‐то очень близкое. Они падают между нами.

Джек притягивает меня поближе.

Вся веселость куда‐то улетучивается. Его тело такое теплое. Я прижимаюсь к нему. Напряжение между нами искрит и гудит, и меня раздирают одновременно восторг и ужас – потому что я не знаю, что будет дальше.

Я хочу ощущать его руки на собственной коже. Хочу ощущать тяжесть его тела, прижимающего меня к песку. Хочу ощущать его между ног.

И тут он целует меня.

Но это не те неловкие поцелуи юности, когда стукаешься зубами, а парень слишком усердно орудует языком. Этот поцелуй виртуозно умелый, и я чувствую себя электропроводом под водой, гудящим, искрящимся под руками Джека, которые оглаживают мне спину и плавно смещаются вперед. Он стонет мне в рот, и я чувствую привкус горячего шоколада и секса, и я хочу его. Хочу его. Хочу.

Мы кое‐как поднимаемся обратно по тропинке, прямо на ходу целуясь и лаская друг друга. Нога скользит на мокрых камнях, я пошатываюсь, и Джек ловит меня, легко поднимает на руки, перенося через порог «Глицинии». И уже в холле ставит на ноги, а потом запускает пальцы мне в волосы, касается губами шеи, легонько кусает чувствительное место между шеей и плечом.

И лишь когда мы оказываемся возле одной из спален, туман страсти в голове рассеивается – и мозг, воспользовавшись моментом, кричит: «Какого черта вы творите?!» Но голос принадлежит не мне. Это голос Джеффри. И я неловко отшатываюсь от Джека.

– Что‐то не так?

– Я не могу.

– Элоди, – умоляет он, – ну перестань.

Но я и правда не могу.

– Джек… мы же друзья. И всегда были друзьями. Ты для меня как брат, и…

– Хватит! – орет он, вскидывая руки. – К черту это все! Ты больше чем сестра. Гораздо, гораздо больше. – В один шаг преодолев разделяющее нас расстояние, он берет мое лицо в ладони. – Ты все, что я хочу.

– Так ты всем своим случайным подружкам говоришь?

– Значит, вот как ты думаешь? Перепихнемся разок – и привет?

– Очень в духе Джека Вествуда.

– Только не с тобой. – Он прижимается лбом к моему лбу. – Ты и я – так будет правильно.

Я все еще хочу его. Желание трепещет внутри. Но если мы сейчас пойдем до конца, возврата уже не будет.

– А если окажется не так уж и правильно?

– Не может быть. Ни один твой поступок не вызывал у меня ощущения неправильности. А я знаю про тебя все.

– Так уж и все? – Я улыбаюсь из-под ресниц. – А вдруг окажется, что во мне полно загадок?

– Я знаю тебя, – отвечает Джек, чеканя каждое слово. – Знаю, что ты всегда завязываешь волосы, прежде чем садишься сочинять текст. Знаю, что ты не можешь уснуть, не накрывшись одеялом с головой. Знаю, что ты всегда фальшивишь, когда поешь, зато улыбаешься и делаешь книксен с таким видом, словно осчастливила своим выступлением Королевский театр «Ковент-Гарден». – Он гладит мне щеки подушечками больших пальцев. – Я знаю про тебя все до капли, Элоди, и эти знания – мой мир. Ты для меня – целый мир.

Подруги часто ворчат, что они могут хоть налысо побриться, а их женихи не заметят разницы, но Джек замечает даже самые незначительные мелочи. У меня так кружится голова, что, кажется, я вот-вот взлечу, но ноги по-прежнему тянет к земле цементный блок сомнений. Я прикусываю губу.

– Что такое?

– У меня никого не было с тех пор, как умер Ноа, – сознаюсь я, – и мне кажется, что еще слишком рано.

Джек опускает руки, но не отстраняется.

– То есть раз он умер, то и ты должна умереть? Разве такой ты хочешь быть сегодня? Трусливой. Выжидающей. Ты ведь тоже хочешь этого. Я точно знаю, что хочешь.

Я приподнимаю бровь.

– Того, что обжигает, поглощает, что непредсказуемо и, может, даже слегка опасно?

– Того, чего некоторые всю жизнь ищут.

Я бы и позволила себе поддаться его уговорам, но вдруг что‐то все‐таки пойдет наперекосяк? Сейчас, когда не стало Ноа, Джек – единственный, кто все это время любил меня по-настоящему, и я не могу потерять и его. Просто не могу.

– Джек…

Его лицо искажается от боли. Я обидела лучшего друга. А потом он решительно проглатывает все свои возражения и убирает руки. И добавляет, не глядя на меня:

– Ладно. Хорошо. Я понимаю. Значит… так тому и быть.

Он разворачивается.

И уходит.

Но почему вместо облегчения я чувствую себя так, словно внутри что‐то оборвалось? Я дрожу, наконец‐то осознавая, насколько замерзла под дождем. Дверь за Джеком закрывается. Момент упущен. А потом в голову снова приходит та самая мысль: он единственный, кто все это время любил меня по-настоящему.

– Джек! – бросаюсь я следом. – Джек!

Я врываюсь в комнату и висну у него на шее. И мы снова целуемся – таким поцелуем, от которого, кажется, плавятся кости. Так что спустя пару мгновений я уже лежу на его кровати без одежды, а спустя еще пару – он уже во мне. И мы идеально состыковываемся.

И любим друг друга грубо и невероятно нежно.

До предела и еще дальше.

Поглощая друг друга полностью и не в силах насытиться.

Поэтому мы повторяем с самого начала – еще раз, и еще. И я понимаю, что никогда не перестану желать Джека Вествуда.

Глава тридцать первая

Тридцать пятый день после исчезновения

Элоди Фрей

Озаряемый золотым светом встающего солнца, Джек устраивается у меня между ног. Мы оба раздеты, и он выглядит восхитительно.

– Вот теперь я нашел, что искал, – говорит он и, подцепив прядь моих волос, рассыпавшихся по подушке, вертит ее в пальцах.

– А как же все те прочие женщины? – спрашиваю я, пока моя внутренняя феминистка рыдает.

– Местозаполнители.

Мое облегчение неизмеримо: я не просто «подружка на разок перепихнуться», очередная ничего не значащая блондинка, я нечто гораздо большее. Нечто важное. Нечто долгосрочное.

– Я всегда желал тебя, – продолжает он.

– А я и не знала.

Джек усмехается.

– Правда не знала!

– Я так и думал, что, если бы мы провели немного времени вдвоем – где‐нибудь подальше от Кроссхэвена, только вдвоем, – тогда все встанет на свои места.

– А почему ты мне раньше не говорил о своих чувствах?

– Я собирался, но затем появился Ноа. И я настроился на долгую осаду. Не хотелось рисковать и открываться, пока ты сама не будешь готова меня услышать.

– А мне казалось, что ты как раз парень рисковый, – дразнюсь я.

– Не в тех случаях, когда на кону стоит столь многое. – Он целует меня – долго, со вкусом, заставляя хотеть еще и еще. И шепчет куда‐то мне в губы: – Как далеко ты зайдешь?

– М-м-м… – Я делаю вид, что глубоко задумалась. – Ну, на пару шагов.

– Как далеко ты зайдешь? – Он играючи кусает меня за нижнюю губу.

Я повожу голым плечом:

– Шага на три, может, на четыре… если тебе очень повезет.

Он запускает зубы мне в шею, и меня снова накрывает воспоминаниями о прошлой ночи, о смятых хлопковых простынях, о коже, касающейся чужой кожи, и о бедрах, двигающихся в общем ритме.