Корнель Макушинский - Скандал из-за Баси (журнальный вариант)
— По-моему, мысль неплохая,— ответила бабушка — Далеко ходить не надо: я сама была влюблена во француза. .
— В кого?
— В Наполеона Третьего. Даже хотела написать ему письмо, но не знала французского. А Бася знает. Увидите, что из этого может получиться большой скандал.
У Баси в самом деле были любовные проблемы, но на родной земле. Они занимали южную сторону ее сердца., но на северной его стороне собирались тучи и скапливались разные заботы.
Вся школа знала о «смертельной» любви и кровавом соперничестве гениального Юлиуша, который умел чинить звонки, и поэта Зыгмунта, поливающего потом каждую рифму бесчисленных стихотворений. Бася забыла о них обоих в пасмурные дни, среди которых был один, продутый осенним ветром и размазанный дождливым мраком,— день отлета журавля-странника, бедного Ирода, в небесные края. Однако скоро они оба снова выскочили, как два чертика из коробочки. Две тени неустанно бродили за ней и затаивались на ее дороге — один по правой, другой по левой стороне улицы. Она делала вид, что не замечает их, но иногда — очень редко! — бросала загадочный взгляд левым глазом гению по звонкам, а правым — гению по стихам. Такой милостивый взгляд был навеки засушен в поэме Зыгмунта, отрывок из которого дошел до нас:
Улыбнулась ты мне — мое сердце ликует!
Что такое улыбка? Эго — полпоцелуя!
Так как из-за сумасшедшей радости по тому же самому поводу Юлиушу было трудно починить все звонки в городе, этот несчастный человек решил облечь в истекающую кровью плоть все свои угрозы. Подробности этого мрачного дела вышли наружу благодаря кузине Юлиуша. Она отчаянным шепотом рассказала всей школе о сердечных муках повелителя звонков, который однажды, мрачный, как ночь и Ахиллес в первой песне «Илиады», изо всех сил ударил кулаком по столу и воскликнул словами Мицкевича: «Надо с этим покончить! Бог нас или дьявол связал— надо расстаться!»
После этого он послал секундантов к Зыгмунду.
Их пришло двое, и, хотя день был солнечный, у поэта потемнело в глазах. Секунданты были такими мрачными и так от них веяло смертью, как несет квашеной капустой из старой бочки.
— Ты знаешь, в чем дело... Не будем тратить зря слова, тем более, что Юлек запретил нам произносить имя одной особы, которое для него свято. Ты стал у него на дороге, а значит, один из вас должен исчезнуть.
— В таком случае исчезнет он! — воскликнул поэт, но правда заключается в том, что это не он воскликнул, а страх, который в него вселился.
— Это мы еще увидим,— засмеялся один из секундантов и смерил поэта внимательным взглядом, словно бы снимал на глазок мерку для гроба.
— Раз козе смерть! — заявил другой.
Неизвестно, при чем тут была коза. Это грозное заявление на первый взгляд звучало совершенно бессмысленно, но суровый посол, равнодушно упомянув о козе, с таким нажимом выговорил слово «смерть», что восклицательный знак после него приобрел форму кипариса, печального дерева, растущего над могилой. Вот что он имел в виду!
Все дело происходило в большой тайне, поэтому только один из одноклассников не знал о нем, да и то потому, что болел. Оно тянулось две недели. Обсуждали выбор оружия, которое убивало бы насмерть без всякой надежды на спасение. Каждый день кто-нибудь из добрых друзей подсовывал новый способ уконтрапупить соперника. Одной из лучших, но, к сожалению, невыполнимой, была идея засунуть в коробочку ядовитую кобру, после чего оба смертельных врага должны были одновременно на пять минут сунуть руки в страшную коробочку. Кого выберет змея — это дело ее и судьбы. Невозможно было устранить соперника и с помощью холодного или огнестрельного оружия, потому что не было способа его Достать. Отпал замечательный замысел — чтобы оба врага одновременно погрузили головы в воду; выиграл бы тот, кто умел дольше задерживать дыхание. Такой поединок, подходящий для лета, был довольно рискованным в ноябре. Ясное дело, от любви можно умереть, но зачем простужаться?
Глухая весть начала бродить по школе:
— Кончено! Будет американская дуэль! Страшный поединок!
Уже не четверо, по двое с каждой стороны, а тридцать шесть секундантов, по восемнадцать на голову, выдумали один из ужаснейших поединков, какой когда-либо был отмечен в криминальных хрониках мира. Оба соперника принесли присягу, что с тринадцатого ноября, с утра, они перестают принимать пищу. Им нельзя брать в рот ничего, кроме воды. Всякие возможные жульничества были учтены. Вода должна быть прямо из-под крана, и с ней нельзя хитро протаскивать никаких растворенных питательных веществ. Кто погибнет, тот погибнет. Что поделаешь? Кто выдержит — тот победил. Каждый из противников имеет право на капитуляцию. Он может встать перед трибуналом и объявить: «Больше не могу! Сдаюсь!» После этого он уходит с дороги победителя, и ему уже никогда нельзя будет вступать в соперничество «в известном деле».
Весь класс с волнением следил за ходом поединка. На Басю же смотрели с ревнивым удивлением.
— Какая ты счастливая! — говорили ей.
— Зеленоглазка уже вся зеленая от зависти!..
— Но все это бессмысленно,— отвечала Бася без особой убежденности.
Однако ее охватило беспокойство, когда на третий день по школе стали ходить бюллетени.
— Зыгмунт чуть не упал...
— Юлек бледный, как смерть...
Зеленоглазая Ванда снисходительно улыбалась и пожимала плечами.
На четвертый день Эва Шчепаньска принесла в школу ужасную весть:
— Вы знаете? Зыгмунт при смерти!
— Боже! — воскликнула Бася — Что делать, скажите мне, что делать?
— А что ты можешь сделать? Это дело чести. Не вмешивайся!
Бася побежала к пани Таньской и рассказала ей обо всем.
Пани Таньска глубоко задумалась и произнесла:
— Лучше всего, если бы оба померли, потому что двумя идиотами на белом свете стало бы меньше.
— Как вы, бабушка, можете так говорить?
— Могу, потому что сама знаю такой случай. Когда я была молодая, в меня влюбился один брюнет, на которого я не хотела смотреть, потому что не терплю брюнетов. Тогда он поклялся, что будет стоять на одной ноге под моим окном, пока я не сжалюсь над ним. И стоял пять дней и пять ночей! Один день на левой ноге, другой — на правой.
— И что, и что?
— И ничего. Когда я уже хотела выйти за него замуж, этот дурак встал на обе ноги и женился на моей подруге, которая плакала от его самопожертвования.
Утром у мальчиков был скандал, потому что поэт в самом деле упал в обморок в школе и его отвезли домой. Ни на какие вопросы он, однако, не отвечал и, стиснув зубы, отказывался от еды.
— Я пойду к его родителям и все расскажу! — заявила Бася.
— Может, это лучше всего,— согласились перепуганные девочки — Но подожди до завтра... Он сдастся.
Зеленоглазка легкомысленно заметила:
— Или поумнеет.
— Сдался! Зыгмунт сдался! — кричали все на следующий день.
Но это была не капитуляция, это было нечистое дело. Лежащий на ложе голодовки поэт получил с нарочным загадочное письмо. Он прочитал его затуманенным взглядом, потом зарычал: «Есть! Есть!» Но он не встал перед трибуналом и не подвергся торжественной церемонии. Он просто набросился на еду — жадно, как тигр.
— Фу! — сказал Басин класс.
— Он наверняка скажет, что еда вкуснее...— заметила прекрасная Зеленоглазка.
— Ванда что-то знает...— пошел по школе шепот.
Зеленоглазка вынула из сумки лист бумаги и небрежно сказала:
— Он написал мне стихотворение...
Одна из подруг жадно схватила стихотворение и прочитала его удивленному обществу. Бася слушала со сжавшимся сердцем. Она знает это стихотворение... Оно было написано для нее. Подлый поэт, как сердце, вырвал из него ее имя и на это место втиснул Зеленоглазку. Ах, так? На минуту ей захотелось расплакаться, но стоит ли плакать? Почему же он так поступил?
Может, от голода у него помутилось в голове? — подумала она.
Весь класс удивлялся триумфальной улыбке Зеленоглазки; шептались, что она должна быть замешана в этом «коварстве и любви». Наконец все выяснилось! С незапамятных времен еще не случалось, чтобы что-то могло остаться тайной в школе. Верные подруги Баси провели следствие, долгое и терпеливое. Сестра Зыгмунта, лупоглазая девчонка из четвертого класса, выдала тайну за двенадцать шоколадок. Множество сердец содрогнулось от возмущения, когда стало известно, что Зеленоглазка написала письмо несчастному поэту и передала ему через его лупоглазую сестру. В этом письме она жестоко высмеяла его безумную любовь к Басе и вместе с отравленными цветами слов послала ему собственное — видимо, зеленое — сердце. Она не старалась завоевать его, а сделала так, чтобы досадить Басе. Ах! У некоторых девочек на глазах были слезы. Священная женская солидарность попрана. Осквернена дружба. Растоптано сердце. Зеленоглазка, однако, не обращала внимания ни на что. Она даже осмелилась заявить при трех перепуганных девочках:
