Жорж Санд - Франсуа-найденыш
А шел он так ходко, что не замечал холода и подумал о еде, питье и отдыхе не прежде, чем свернул с шоссе и достиг у Плесси распятия, стоящего на обочине прельской дороги.
Там найденыш преклонил колени и поцеловал деревянный крест с тем чувством, с каким христианин встречает давнего знакомца. Затем он спустился по откосу, который, не будь он широк, как поле, можно было бы принять за дорогу; это, без сомнения, самый красивый общинный участок на свете — просторный, привольный, с великолепным видом, но такой крутой, что в гололедицу по нему даже на волах можно съехать быстрее, чем на почтовых, и внизу неожиданно угодить головой в речку.
Франсуа, знавший об этом, несколько раз предусмотрительно сбрасывал с ног сабо и спустился к мостику, так и не шлепнувшись наземь. Обогнув Монтипурэ справа, он не преминул на прощание полюбоваться большой старинной колокольней, всеобщим другом местных жителей: она — первое, что они видят, возвращаясь в родные края, и она же выводит путника из затруднения, если он сбивается с дороги.
Что касается дорог, то о них я не скажу худого слова — такие они там веселые, зеленые и приветливые в жаркую погоду. На некоторых вам даже не грозит солнечный удар, но именно они и есть самые коварные: по ним, направляясь в Анжибо, можно угодить в Рим. К счастью, славная колокольня в Монтипурэ всегда на виду, и ее верхушка, сверкающая перед вами на севере и заметная сквозь любой просвет в листве, великодушно сообщает вам, куда вы заворачиваете — к закату или к восходу.
Но найденыш в маяке не нуждался. Он так хорошо знал все обходы, тупики, дорожки, тропинки, тропки и даже лазейки в живых изгородях, что в самую темную ночь отыскал бы там, словно голубь в небе, наикратчайшую дорогу.
Уже приближался полдень, когда Франсуа сквозь нагие ветви завидел кровлю мельницы в Кормуэ и обрадовался, что над ней поднимается синий дымок: значит, в доме не одни мыши остались.
Сокращая путь, найденыш обогнул луг Бланше поверху и оставил ручей в стороне; но так как на деревьях и кустах не было листвы, он увидел, как блестит на солнце вода, — она ведь там никогда не замерзает, потому что бьет из-под земли. Зато вокруг мельницы все замерзло, и было так скользко, что спуск с откоса и переход через речку по камням требовал немалой ловкости. Увидел Франсуа и потемневшее от времени и воды мельничное колесо, с лопастей которого свисали длинные и тонкие, как иглы, сосульки.
Однако деревья вокруг дома сильно поредели, да и вся местность изрядно изменилась. Долги покойного Бланше позволили топору погулять здесь: там и сям виднелись свежесрубленные ольховые пни, красные, как кровь доброго христианина. Дом снаружи тоже обветшал: крыша почти всюду прохудилась, печная труба выкрошилась от стужи.
И вот что самое печальное — жилище казалось вымершим. Нигде ни души — ни человека, ни животного; только серая собачонка с черно-белыми подпалинами, одна из тех жалких деревенских дворняг, которых именуют Волчками и Каштанками, выглянула из сеней и затявкала на найденыша, но тут же притихла и подползла к его ногам.
— Эге, да ты узнал меня, Лабриш! — изумился Франсуа. — А я бы тебя не смог — так ты постарел и отощал. Вон как ребра у тебя вылезли да шерсть повытерлась!
Франсуа разговаривал с собакой и разглядывал ее, а на душе у него было тревожно, и он словно оттягивал миг, когда придется войти в дом. До последней минуты он изо всех сил торопился, но теперь ему стало страшно: он боялся, что не встретит Мадлену, что она уехала, что умер не ее муж, а она сама, что известие о кончине мельника окажется ложным, — словом, его снедали все то опасения, которые лезут в голову, когда приближаешься к тому, чего хочешь сильнее всего на свете.
XVI
Наконец Франсуа распахнул дверь, но с порога увидел не Мадлену, а красивую девушку, румяную, как весенняя заря, и живую, как пеночка. Она приветливо осведомилась:
— Вам кого, молодой человек?
Как ни привлекательна была незнакомка, Франсуа удостоил ее лишь беглым взглядом и осмотрелся кругом, ища глазами мельничиху. Но увидел он лишь одно — что полог ее постели опущен и, значит, она там. Он даже не ответил хорошенькой девушке, которая была младшей сестрой покойного мельника и звалась Мариэттой Бланше. Он шагнул прямо к желтой кровати, осторожно откинул полог и увидел Мадлену Бланше: вся вытянувшись, бледная и снедаемая лихорадкой, она забылась тяжелым сном.
Найденыш, молча и не шевелясь, долго вглядывался в ее черты; как ни огорчила его ее болезнь, как ни страшно было ему, что она умрет, он был счастлив увидеть ее лицо и сказать себе: «Вот Мадлена!»
Но Мариэтта Бланше тихонько оттолкнула его от постели, задернула полог и знаком велела ему отойти с нею к очагу.
— Послушайте, молодой человек, кто вы такой, и что вам нужно? Я вас не знаю — вы не здешний. Чем могу служить?
Но Франсуа, не слушая ее, вместо ответа сам начал расспрашивать, давно ли недужит госпожа Бланше, опасна ли хворь и хорошо ли ухаживают за больной.
На это девушка сказала, что мельничиха слегла сразу после смерти мужа — она перетрудилась, ухаживая за ним и целыми сутками просиживая у его постели; доктора еще не звали, но пошлют за ним, если ей станет хуже; а насчет ухода за больной, то она сама, с кем говорит сейчас гость, не жалеет на это сил, как, впрочем, и велит ей долг.
При эти словах найденыш внимательно посмотрел на собеседницу и даже не стал спрашивать, как ее зовут: он слышал, что после его ухода от Бланше мельник поселил у жены свою сестру; кроме того, найдёныш подметил в прелестном личике юной красотки отчетливое сходство с неприветливой физиономией покойного. Бывает ведь и так, что хорошенькая рожица неизвестно почему напоминает самую противную морду. И хотя смотреть на Мариэтту Бланше было одно удовольствие, а ее брат отталкивал людей одним своим видом, в них обоих безошибочно угадывалось родство. Но если черты покойного выдавали нрав угрюмый и раздражительный, то Мариэтта казалась одной из тех, кто больше насмешлив, чем злобен, и скорее никого не боится, чем хочет внушать страх.
Что касается ухода, которого Мадлена могла ожидать от столь юной особы, то на этот счет Франсуа не слишком встревожился, но отнюдь и не успокоился. Правда, чепчик у девушки был из тонкой ткани с аккуратной складкой и ловко приколот, блестящие волосы, уложенные, как это в моде у мастериц, опрятно и красиво причесаны, зато руки и передник чересчур белы для сиделки. И вообще, она была слишком молода, щеголевата и бойка, чтобы день и ночь печься о человеке, который не в состоянии сам себя обиходить.
Сообразив все это, Франсуа без лишних слов уселся у камелька: он решил, что не двинется отсюда, пока не узнает, как оборачивается болезнь его дорогой Мадлены.
Мариэтту немало удивила бесцеремонность, с какой он расположился у очага, словно у себя дома. Однако у найденыша, склонившегося над поленьями, был такой неразговорчивый вид, что девушка не осмелилась больше допытываться, кто он и что ему нужно.
Но тут вошла Катрина, служившая в доме уже лет восемнадцать — двадцать, и, не заметив гостя, приблизилась к постели хозяйки, осторожно взглянула на нее, а затем направилась к огню посмотреть, как Мариэтта готовит питье для больной. Вся ее повадка доказывала, что она сильно встревожена нездоровьем Мадлены, и Франсуа, с одного толчка почувствовав это, собрался было дружески поздороваться с ней, но…
— Но, — перебила коноплянщика служанка кюре, — у вас вырвалось неподходящее слово. Вам надо б сказать «мигом» или «в ту же минуту».
— А я вам отвечу, — возразил коноплянщик, — что миг ничего не выражает, а минута слишком долга: мысль приходит в голову куда быстрее. За минуту можно о тысяче разных вещей подумать. А чтобы увидать и понять что-нибудь одно, довольно и толчка. Если хотите, я готов поправить: «с одного краткого толчка».
— Разве можно сказать «толчок», говоря о времени? — запротестовала старая пуристка.
— Ах, вот что вас смущает, матушка Моника! Но ведь в мире все идет толчками — и солнце, когда оно встает в зареве огня, и ваши веки, когда вы моргаете при взгляде на него, и кровь, бьющаяся в наших жилах, и стрелки на церковных часах, которые секунда за секундой отсчитывают время, как сито отсеивает зерно, и ваши четки, когда вы шепчете молитву, и ваше сердце, когда господин кюре где-то задерживается, и дождь, падающий капля за каплей, и даже, как говорят, земля, которая вращается, словно мельничное колесо. Мы-то с вами ничего не замечаем, потому как машина основательно смазана, но без толчков тут не обходится, раз мы за двадцать четыре часа такой большой круг делаем. Вот почему и говорят не «движение времени», а «круговорот». Итак, я сказал «одним толчком» и не беру свои слова обратно. А вы либо не перебивайте меня, либо уж досказывайте сами.
— Нет, нет, — отказалась старуха. — У вас язык тоже недурно смазан. Вот и дайте толчок покрепче этой своей машинке.
![Жорж Санд - Волынщики [современная орфография]](/uploads/posts/books/141636/141636.jpg)
