Корнель Макушинский - Скандал из-за Баси (журнальный вариант)
— Тетя Стася!
— Что, Басенька?
— Я тебе что-то скажу. Почему ты на нем не женишься?
— На ком? — сдавленным голосом вскрикнула панна Стася.
— На нем... На дяде... Я же говорю тебе: женись!
Сделалось так тихо, что был слышен стук чьего-то сердца.
Пан Ольшовски странно побледнел и легко, нежно положил свою руку на руку панны Станиславы.
— Я всегда делаю то,— сказал он взволнованно,— что велит Бася.
— Я тоже...—прошептала девушка.
— Ну, тогда я уже буду спать! - заявила Бася.
Ой,
Бася,
Басенька!
Панна Барбара Бзовска официально стала приемной дочерью Олыиовских, которые любили ее так же, как и появившегося на божий свет к радости бабушки Таньской собственного сына. Пани Таньска не смогла до сих пор прочитать книг прославленного мужа своей внучки, потому что здоровье служило ей неизменно. Могучим сердцем бабки можно было бы забивать гвозди в стенку, как железным молотком. Она жила в большой дружбе со старым актером Балицким, внимательно следя, однако, чтобы ее любимый правнучек, Тадик, не увидел его мрачной физиономии вблизи.
— Не подходите к ребенку,— говорила она сердечно.— При виде такой злодейской рожи у мальчика могут быть судороги, а может и язык отняться от страха.
— Вы тоже должны надевать маску, когда берете его на руки, — отвечал Балицкий.
— Правильно,— отвечала бабка — Но ко мне он уже привык. Как вам не стыдно выглядеть как привидение? Разве это лицо? Это катастрофа. Вы придете завтра на обед?
— Лучше я пойду на кладбище, там веселее. А что будет на обед?
Бася приходила к бабушке каждый день и должна была давать подробный отчет о том, что было в школе. Пани Таньска жадно слушала, чмокая от удивления.
— И всему этому вас учат? И ты это все понимаешь? И голова у тебя от этого не болит? Страшные вещи сейчас делают с женщинами... Меня столько не учили. Мне старались объяснить, что Земля круглая, но я тебе скажу по секрету, что я до сих пор в это не верю. А что делает Тадя?
— Кричит! — смеялась Бася.— Кричит и таскает Кибица за хвост.
— А что дядя?
— Дядя кричит на Тадю, что он кричит, а тетя кричит на дядю, что он кричит на Тадю. Вы, бабушка, тоже могли бы прийти, чтобы накричать на тетю, потому что дядя кричит, что не может писать, а он как раз сейчас пишет новую книжку.
— О чем снова?
— О любви! — с восторгом воскликнула Бася.— Никто в мире не умеет так писать о любви, как дядя Ольшовски.
— А откуда ты, сопливая, можешь об этом знать? — удивилась бабка.
— Я? Бабушка, золотая моя, мне ведь пятнадцать лет!
— А мне восемьдесят... Марцыся! Сколько мне точно лет?
— Откуда я знаю? — отвечала Марцыся, пожимая плечами. — Наверное, сто...
— Скройся ты, несчастное создание! Мне восемьдесят, и долго еще будет столько. Слышишь? А о любви я ничего не знаю.
— Дядя говорил,— смеялась Бася,— что пан Валицки в вас влюблен.
— Валицки? Это возможно. Он все время закатывает глаза и так вздыхает, словно у него терновник в желудке. Иногда он на меня так смотрит, будто хочет перерезать мне горло, а сейчас мне понятно, что это от любви.
— А весь наш класс,— открывала тайну Бася,— влюблен в дядю Ольшовского.
— Хо-хо! Ну, а ты в кого?
Бася превратилась в малиновый пион.
— Я? — сказала она с невинной рожицей — Я еще не знаю, потому что не уверена. Не могу выбрать, потому что их двое...
— Двое? — с внезапным интересом спросила бабка.— Ты морочишь голову двоим сразу? Сумасшедшая девчонка...
— Это не я им морочу, это они... Один — это Юлек, он почти гениальный, потому что умеет ремонтировать приемники и электрические звонки, а другой — Зыгмунт, который пишет стихи. Дядя читал...
— И что сказал?
— Немного грубо. Он сказал, что Зыгмунт не пишет стихи, а привязывает рифмам козьи хвосты. А ведь это в самом деле замечательные стихи... Замечательные! Все про меня! Я это вам говорю по большому секрету... Не говорите ничего тете, бабушка.
— Ничего не скажу, но двое — это слишком много. Могла бы одного уступить Марцысе, от нее как раз сбежал тридцать шестой жених.
— Э, вы шутите, а у меня сердце кровью истекает. Бабушка! Они друг друга ненавидят! Может случиться какое-нибудь несчастье. Юлек, тот, который любит радио, сказал, что из «этого виршеплета» он выпустит дух. А он очень сильный, а Зыгмунт очень хрупкий, потому что каждый поэт должен быть худеньким. Я недавно всю ночь не могла заснуть, потому что получила от Юлека письмо. Он мне пишет: «Выбирай, потому что черная кровь прольется!»
— И пролилась?
— Еще нет... Но я говорю, что может случиться что-то страшное, потому что настоящей любви без несчастья не бывает. В последней повести дяди двое умерли от любви, поэтому та повесть такая интересная. Весь наш класс плакал!
— И что сказали на это учительницы?
— Тоже страшно плакали.
— Какая-то удивительная школа,— сказала бабушка с сомнением.
— Другой такой нет на свете! — воскликнула Бася в восторге. — А меня все уважают, потому что я ближе всех к дяде. Вы не представляете себе, сколько его фотографий в нашем классе.
— Откуда?
— Везде продают дядю по пятьдесят грошей, а если покупаешь дюжину, то по тридцать.
— Это слишком дешево,— сказала бабка.— Кило телятины стоит столько же, сколько дюжина знаменитых писателей. Впрочем, правильно. Ну-ну. Значит, дядя такая знаменитость... Смотрите-ка...
— Вы ведь об этом знаете.
— Знаю из вашей болтовни, а я привыкла верить своим суждениям. Надо мне, в конце концов, прочитать его книжки. Сколько их всего?
— Не знаю, наверное, больше двадцати.
— Двадцати? Нет, столько я не одолею. Я одну книжку читаю целый год. А он во всех книгах пишет о любви?
— Конечно! О чем еще стоит писать?
Басины подружки с должным уважением слушали ее рассказы о том, как и когда пишет знаменитый литератор. Она должна была рассказывать им обо всем. Делала она это с гордостью. Ей казалось, что и на нее падает один лучик его большой славы. Басе очень нравилось, что каждое слово о дяде одноклассницы слушают раскрыв рот. Нужно было как-то отблагодарить их.
С некоторых пор пан Ольшовски, садясь за работу, начинал с большого скандала.
— Куда девалась моя ручка?
Известно, что солдат не может стрелять, если у него нет ружья, а писатель без ручки не может писать — пальцем, что ли?
Начинались поиски ручки.
— Может, Тадя куда-нибудь девал? — спрашивала пани Ольшовска, сама не веря в свои слова.
— Тадя не залезет на стол! — кричал пан Ольшовски.
Кухарка не пользовалась ручкой, потому что была неграмотной, а любовные письма за нее писал один студент с пятого этажа.
— Может. Кибиц?..— робко подсказала Бася.
— Кибиц. С какой стати Кибиц? Может, он стихи стал писать на старости лет?
Долго искали орудие труда знаменитого писателя, однако оно как сквозь землю провалилось. И это не раз, три новые ручки тоже три раза провалились. Еще большим изумлением переполнило пана Ольшовского открытие, что черная кровь, котооую люди скучно называют чернилами, у него в чернильнице постоянно убывает. Можно было с большой натяжкой обвинить Кибица, у которого имелись врожденные воровские инстинкты, в пропаже ручек, но решительно нельзя было предположить, чтобы он с наслаждением пил чернила. У собак бывают самые странные склонности, но такого ненормального пса, который бы пил чернила, наука еще не знает.
— Это начинает становиться непонятным! — кричал пан Ольшовски.
С этого момента чернил убывало столько, сколько он расходовал сам, но зато странные истории начались в другом месте.
Растерянная пани Ольшовска в один прекрасный день сообщила, что необъяснимым образом дематериализовались или исчезли с этого света шесть воротничков великого писателя, номер 41, с надписью «8р1епсИсЬ, поношенных, приготовленных в стирку. На Кибица подозрение упасть не могло. Нельзя было подозревать в этом вредительстве и жильцов человеческого рода: зачем бы понадобился мужской воротничок Басе, или Таде, или изысканной кухарке?
— Может, ты сам куда-нибудь их засунул? — безнадежно спрашивала пани Ольшовска.
Знаменитый писатель спокойно заявил, что, может, у него и есть кое-какие странности, но у
него нет привычки снимать воротнички в городе и бросать их на улице, тем оолее — шесть раз. Дело осталось невыясненным. Как это произошло, не знал никто. Иан Ольшовски махнул рукой, сначала левой на ручки и чернила, потом правой на воротнички, но вскоре он схватился за голову одновременно и левой, и правой рукой.
— На милость божью! — громко кричал он.— У меня куда-то пропали шесть страниц рукописи !
Это было уже серьезное дело, может, даже уголовное. Бася, вернувшись из школы, застала землетрясение, дом был перевернут вверх ногами. Шесть бесценных страниц искали даже на лампе, свисающей с потолка. Как раз в этот момент шло следствие. Так как кухарка всегда с полным безразличием относилась к предметам, исписанным или покрытым печатным текстом, сейчас из ее сонного тела вынимали дремучую душу и спрашивали, не использовала ли она случайно небольшую часть творчества знаменитого автора для своих личных нужд, например, для накручивания волос? Эта уважаемая особа клялась и божилась, что была бы полной идиоткой, если бы использовала для этих целей исписанную бумагу, ведь у нее есть чистая.
