Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди

– Их сделал твой папа?

– Ага. Когда он прочитал мой текст, я почувствовала нечто… совершенно особенное. Папа даже не поленился достать старенькую шариковую ручку и вписать похвалы и замечания. Вот так я нашла занятие, которое помогло нам сблизиться, особую связующую нить, видимую только нам двоим. И дальше я каждую неделю писала новую историю, оставляла на столе, а на следующее утро, как по волшебству, лист покрывался папиными заметками.

Что‐то такое мелькает в глазах Джека, но он тут же отводит взгляд. Кажется, мои слова его расстроили. Отношения с отцом – тема болезненная. Кэтрин изо всех сил старалась помочь Джеку и Джеффри наладить отношения и на каждую Пасху отвозила их обоих в «Глицинию», чтобы они смогли провести друг с другом побольше времени, но все тщетно: они продолжали грызться до того самого момента, пока Джеффри не покончил с собой. Отец часто бил Джека, Джек, в свою очередь, чудил ему назло, стараясь привлечь внимание и всякий раз надеясь, что папа решится поговорить с ним по душам, вместо того чтобы отвесить очередную затрещину.

Джеку было восемнадцать, когда мы обнаружили тело его отца. И, несмотря на все случившееся, мой друг сумел взять себя в руки и начать жизнь с чистого листа. Нелегко это признавать, но после смерти отца общаться с Джеком стало куда легче.

Каждое лето с тех пор, как мне минуло шесть лет, наши семьи приезжали на две недели в Корнуолл, в коттедж «Глициния» – сложенный из песчаника дом на пять спален, с круговой верандой, увитой зарослями сиреневых глициний, и видом на море с двух сторон. Обычно мы загружались в две машины и ехали в коттедж все вместе. Однако в тот год Кэтрин вместе с Чарли, старшим братом Джека, отправилась чуть раньше, собираясь пару дней погостить у своей сестры в Таунтоне. Джеффри и Джек должны были ехать с нами, но за день до отъезда мои родители получили электронное письмо: Джеффри сообщил, что из-за рабочих проволочек не сможет приехать в «Глицинию», и попросил нас взять Джека с собой. Тогда мы не знали, что никаких проволочек у него не было – он собирался покончить с собой сразу же после нашего отъезда и в верхнем ящике рабочего стола у него уже был припрятан пистолет. Спустя две недели мы с Джеком и нашли тело Джеффри. И, честно говоря, мне до сих пор иногда кажется, что я чую запах мистера Вествуда, густую удушливую вонь разлагающейся плоти, которая мерещилась мне еще несколько месяцев после его похорон. Лето было в самом разгаре, и от жары труп испортился очень быстро. Настолько быстро, что судмедэксперты даже не смогли определить, сколько он пролежал. Зато причину смерти удалось выяснить сразу: в руке у Джеффри обнаружился пистолет, а на компьютере – прощальное письмо. Тут даже гадать не пришлось. Меня куда больше огорошил выбранный им способ, слишком жуткий и грязный: разлетевшиеся во все стороны мозги, кровь… Не знаю, о чем именно говорилось в предсмертной записке, но Джек обмолвился, что отец уже давно страдал психическим расстройством. К тому же за пару месяцев до того старший брат Джеффри неожиданно скончался от инфаркта, и, видимо, это тоже повлияло на его состояние.

– Нельзя просто взять и бросить писательство, Элоди. Я тебе не позволю, – заявляет Джек. – Слушай, мне надо отправить пару писем, так что я спущусь вниз и поработаю. А ты оставайся здесь и занимайся планом новой книги.

– Вообще‐то, мне уже через час надо быть в «Кружке»… – начинаю я, но умолкаю на полуслове. От одной мысли о том, чтобы торчать полдня в душном кафе, у меня начинается клаустрофобия.

– Возьми отгул по болезни.

Я колеблюсь – за год работы я еще ни разу не брала отгулов.

– Ты должна писать, – повторяет Джек. – Вот это – съесть, – тыкает он пальцем в круассан, затем передает мне воду: – Вот это – выпить, а вот это, – он забирает с тумбочки таблетки и ссыпает мне их в ладонь, – проглотить.

Я закидываю таблетки в рот и беру под козырек:

– Так точно, сэр.

Джек направляется к двери, но у самого выхода оглядывается:

– Мы добьемся выхода твоей книги. Обещаю.

– Даже если это будет стоить тебе жизни?

Мой друг улыбается.

– Даже если это будет стоить жизни нам обоим.

Я трусцой бегу по дорожке к парку, подошвы кроссовок шлепают по тротуару. Пробежка помогает отвлечься: ровно один час и двадцать восемь минут назад я отправила Ларе аж три сюжета «помрачнее», чтобы она переслала их в «Харриерс». Чтобы не изводиться в ожидании, постоянно обновляя страницу браузера, я отправилась бегать – любимым маршрутом, через парк напротив дома. Здесь меньше подъемов и спусков, чем в других районах, и обстановка поприятнее.

Лавочки и пышные заросли полевых цветов на бегу сливаются в одно красно-фиолетово-желтое пятно. Чуть подальше, на зеленых лужайках, собачники играют в мячик с питомцами, а парочки, выбравшиеся на пикник, наслаждаются погожим летним деньком.

Перед внутренним взором всплывает картина, как мы с Ноа сидели в сумерках на покрывале нежного сине-зеленого цвета, окруженные десятками чайных свечек. Мы тогда приехали на выходные к моим родителям, и Ноа разбудил меня посреди ночи и увел из родной спальни прямиком на улицу. Пока мы тихонько шли в парк, меня потряхивало, как подростка, впервые ускользнувшего из-под родительского надзора.

– Полуночный пикник, – объявил Ноа. – Только для нас двоих.

– Прямо как в кино, – прошептала я.

– Не в кино, а в книге. В твоей книге.

Я уставилась на него, пытаясь разглядеть в полумраке.

– Ты начал ее читать?

– Она восхитительна. Не вздумай отступать, пока не добьешься издания.

Бывают в жизни такие моменты, которые хочется сохранить навеки, прокручивая в памяти снова и снова. Тогда был как раз такой момент. Я до сих пор чувствую сильные руки Ноа, обнимающие меня за талию, как виолончель, и приятную тяжесть его подбородка, который он пристроил мне на плечо, пока мы болтали обо всем на свете.

На меня накатывает волна невыносимой тоски. Отогнав воспоминания подальше, я принимаюсь считать придорожные столбики. Восстановить ритм бега удается лишь через несколько минут, но, поймав его снова, я приободряюсь.

Шаг правой.

Вдох.

Шаг левой.

Выдох.

Заметив беседку, я вспоминаю, как той ночью хляби небесные совершенно неожиданно разверзлись шквальным ливнем прямо нам на голову. Побросав все, мы с хохотом ринулись под ближайший навес, а ледяная вода хлестала нам за шиворот. Устроившись на террасе, мы обнялись покрепче, мокрые и продрогшие, а затем Ноа привлек меня поближе, и его горячее дыхание обожгло мне шею, а потом…

Теперь я невольно улыбаюсь, вспомнив, как он героически бросился обратно по мокрой траве спасать мой телефон, оставшийся в луже посередине одеяла.

Спасительная тень деревьев остается за спиной, и солнце начинает слепить, а жар, исходящий с небес, давит на макушку, как чужая ладонь. Я нарезаю уже третий круг и начинаю уставать, да и похмелье до сих пор напоминает о себе. Включаю музыку погромче и бегу вперед, стараясь не обращать внимания на боль в боку.

Я так глубоко погружаюсь в воспоминания о той ночи, о том, как мы с Ноа занимались любовью, пристроившись на перилах беседки, о том, как ярко светила луна над нашими головами, о поцелуях со вкусом клубники в шоколаде…

…что, свернув за угол, не успеваю среагировать и врезаюсь в человека, оказавшегося на дороге.

– Извините. – Я тут же вытаскиваю из ушей наушники и поднимаю взгляд.

И кровь стынет у меня в жилах.

Это он. Тот мужик в очках серийного убийцы.

Сердце в груди колотится, как у зайца, угодившего в капкан.

Я замираю в ожидании его действий: заговорит или бросится на меня? Но он молчит и не двигается с места. Просто смотрит.

– Извините, – повторяю я, аккуратно отступая на шаг.

А затем разворачиваюсь и бросаюсь прочь.

Если к парку я бежала трусцой, то обратно неслась со всех ног. И тысячу раз оглянулась по дороге, но никто не стал меня преследовать. Не видела ли я преследователя по дороге в парк? Не стоял ли он возле моего дома, дожидаясь, пока я выйду? А может, я так часто стала его замечать, потому что постоянно высматриваю именно его. Проще заговорить с ним и спросить, чего он за мной хвостом ходит. Впрочем, я и сама понимаю, что на это мне не хватит духу.