Владимир Шаров - Возвращение в Египет
Сегодня дядя Валя привел к маме своего отчима Константина. До революции он мечтал строить Божьи храмы, однако вышло, что оформляет станции метро. Говорит, работы много, строят их одну за другой, так что грех жаловаться. О подземке Константин рассказывает много странного, но я ему верю.
Коля – дяде Петру
В старости мать подпала под влияние тети Вероники. Та с детства боится замкнутых пространств; лифт, в дверцах которого нет окошек, может вогнать ее в ступор. О метро Вероника и слышать не хочет. Если есть возможность, берет такси, чаще же, не жалея времени, пересаживается с трамвая на троллейбус или автобус, потом на другой автобус, так, шаг за шагом, и добирается, куда ей надо.
В отличие от мамы, попавшей в Москву уже взрослой, тетя Вероника коренная москвичка, и во всём, что касается города, мать свято ей доверяет. Нередко как свое повторяет, что от нее слышала. У Вероники отчим – дядя Константин. С детства ревнуя, она отчаянно его ненавидит. До революции в подмосковных ткацких городах он построил несколько известных храмов, в частности церковь Св. Владимира в Павловском Посаде, в тридцатые годы стал проектировать станции метро. Так вот, имея в виду очернить отчима, Вероника объясняет, что язычество, как в свое время христианство, ушло в катакомбы. Что станции метро – это подземные капища, сама душа адского города, украшенные с неимоверной пышностью статуями и мозаиками. Чтобы завлечь колеблющихся, антихрист решил возвести город еще прекраснее Небесного Иерусалима и тратит на это человеческие жизни, не скупясь и не чинясь.
Если станции метро – это языческие храмы, возведенные в честь того или иного большого демона, слуги антихриста, то подземные туннели – корневая система страшного города, а бешено мчащиеся по ней поезда – змеи, отродье того райского гада, который когда-то соблазнил Еву и погубил человеческий род. Как чудище, пожиравшее девиц в Галилее и убитое Св. Георгием, они живьем заглатывают человеческие души, только на этот раз не невинные, а падшие и, доставив по назначению, изрыгают на станции их греха. Говорит, что человек спускается в подземный мир не просто так: несчастный добровольно едет работать на антихриста, строить его город и, чтобы он окончательно проникся дьявольским духом, навсегда забыл Господа, весь его путь – поклонение одной языческой святыне за другой, издевательская пародия на паломничество по святым местам истинного христианина. Спускаясь в метро, кидаешь жетон – это лепта, приношение нечистым богам; в ответ около каждого подземного храма языческий поезд на несколько секунд замирает, чтобы ты мог поклониться мерзкой святыне, затем во весь опор несется к следующей.
Наслушавшись Веронику, мать и меня стала уговаривать не ездить на метро. Теперь каждый раз, как я собираюсь уходить, она сует мне пару-тройку рублей и уговаривает взять машину. Москву, какой она ее знала маленькой девочкой, Вероника называет зеленой поляной, усеянной колокольчиками, шарами, золотыми и серебряными маковками церквей, а сейчас, говорит она, нечистый город прочно укоренился под землей и лезет, буквально прет вверх, чтобы и здесь уничтожить Божий мир. Объясняет маме, что всё живое в Москве давно вытоптано, и, как всякий пустырь, она зарастает бурьяном, колючим кустарником. Небоскребы и вовсе кажутся ей языками адского пламени, которые вырвались из-под земли и на солнечном свете застыли, сделались холодными и безжизненными.
Вероника тоже думает, что эти несчастья свалились нам на голову оттого, что люди не послушались Гоголя, и мать права, что понуждает меня дописать «Мертвые души». Без поэмы мы погибнем, окончательно попадем под власть сатаны. Последнее матери, конечно, льстит. Она ценит и то, что Вероника каждый день ходит в храм Св. Петра и Павла, единственный уцелевший в округе, и молится там за всю нашу родню и за то, чтобы спасительный труд общего прародителя все-таки был завершен. Вероника верит, что буквы с тех страниц, которые Гоголь сжег незадолго перед смертью, не погибли в огне, а улетели на небо. Скоро как откровение они вернутся, откроются людям, которые иначе противостоять злу сил не имеют. Это собственные слова тети Вероники.
Коля – дяде Артемию
Дядя Андроник считает Сталина не вестником, а предтечей, посланным приуготовить народ к страшным бедствиям. Подолгу рассуждает о временах раннего христианства и уходе в катакомбы. Старые храмы сделались безблагодатны, Бог из них ушел, теперь под землей роют, затем освящают новые, как и должно, обращенные к небу. Так он объясняет назначение метро. Сталин, говорит он, погубил миллионы людей, а многие миллионы других, сорвав с привычного места, разбросал по тюрьмам, лагерям, ссыльным поселениям. Он безо всякой жалости рубил то, что соединяет человека с его родными и близкими, потому что скоро от этого так и так ничего не останется: наступают времена, когда никто из нас властен над собой уже не будет. Каждую мелочь станет решать верховная сила, чья воля безгранична и неподотчетна, главное – непознаваема. Сталин был послан воспитать в нас смирение, оно необходимо человеку всегда, но особенно сейчас, когда любую кару мы должны принимать, не противясь и не ропща, принимать, понимая, что это заслуженное воздаяние. Мы законные наследники зла, значит, несем ответственность и за грехи предков, многие, многие их поколения.
Стависский – Коле
С Андроником время от времени встречаюсь и, что он думает, как настроен, знаю. Еще перед войной он говорил мне, что погибшие у нас намеренно сманивают живых, что убитых столько, что те, чья очередь еще не пришла, считают смерть за избавление и торопят конец. При первой возможности заживо погребают себя, будто земля – это материнское лоно, а ты семя, и, если хочешь воскреснуть, возродиться для грядущей жизни, иного пути нет. Я тогда собирался устроиться проходчиком в московское метро, а он, ясное дело, меня отговаривал. Впрочем, в том споре органы государственной безопасности выступили на моей стороне, и я, правда, уже не как друг, а как враг народа семнадцать лет оттрубил на подземных работах. Теперь вот маюсь легкими и ездить предпочитаю на трамвае. Сижу себе у окошка и гляжу на Божий мир. Что же до Андроника, то его победы не вижу.
Я по-прежнему убежден, что сила в земле, именно ее искала в катакомбах апостольская церковь, новая вера сознательно идет тем же путем. Станции с их статуями святых, иконостасами и небесами под сводом пытающегося прорасти купола – это храмы во имя новомучеников, а ежедневные поездки на работу, затем обратно с работы домой – тут я согласен с Вероникой – суть стремительные, будто полет, паломничества. И второе: если народ и дальше будет столь предан своей вере, устоять против нас не сможет никто. Кстати, по опыту той же апостольской церкви, погребальные братства я, в отличие от Андроника, только приветствую.
Коля – дяде Евгению
Дядя Валентин тоже считает, что каждая станция подземки – катакомбный храм своего святого. И мы, будто птицы, летаем под землей, пересаживаемся с ветки на ветку.
Коля – дяде Андронику
В 1930 году Капралов бежал от коллективизации в Москву и здесь несколько лет рыл туннели метро. Вспоминая о подземке, он говорит о страшном ускорении времени, которое и должно быть перед концом всего. Тоже считает, что станции – катакомбные храмы, а наши поездки от одной к другой – суть паломничества между святынями новой лжеверы.
Дядя Андроник – Коле
Перегоны узки, как кротовые норы. Длинные, темные, они чередуются с пространством и светом станций. Их открытыми площадями, сквозными анфиладами. Поверху четким строем горят люстры и канделябры, плафоны и витражи. Причем обрати внимание: свету деться некуда, отражаясь от стен, колонн из мрамора, дорогих сортов гранита, он просто ходит и ходит туда-сюда. Вместе всё это напоминает стихотворную строку, смену ударных и безударных слогов.
Дядя Святослав – Коле
Спасение, будь то Рай на земле или цветущий в Арктике яблоневый сад, возможно только совместной работой. Труд каждой отдельной души должен быть поддержан общиной, коллективом. Иначе всё, как вода, уйдет в песок.
Дядя Святослав – Коле
Лестница Иакова, которую видел уже умирающий Гоголь, есть потайной ход для тех, кого ждет к Себе Господь. Для немногих избранных, кого из нас – многочисленных как морской песок – он выделяет. А Вавилонская башня широкая, общенародная, равно для всех доступная дорога; не узкий, зыбкий настил, а сооруженный на века мост, по которому, ничего не страшась, мы могли пройти над бездной. Все от первого до последнего.
Вообще всегда было два пути спасения и спор между ними. В основе одного вера – труд человеческой души, в основе другого – упорный труд рук человеческих. Первый (и тут, как с Авелем и Каином) угоден Богу, второй же нечист, человек обречен на него в наказание за грех (в поте лица твоего будешь есть хлеб), он печать проклятия и скорби. Бог, сам трудившийся шесть дней, а затем, когда работа была окончена, почивший ото всех дел, равнодушен к другому труду – человеческому. Испокон века и до наших дней здесь ничего не меняется. Во время Исхода из Египта и вода, и манна, и перепела – всё награда за веру, всё не труд, а чудо. Материализм есть убеждение, что при коммунизме труд человеческой души сам собой проистечет из труда его рук.
