Надежда Нелидова - Мачо
Но он стискивал зубы и дрожал, слушая рассказы одноклассника, вернувшегося с родителями из командировки в ЮАР. Многие его сверстники успели побывать за границей. Но он смотрел на них свысока: рослых, спортивных, дёргающихся и топчущихся на танцульках с красивыми глупыми одноклассницами.
Мальчик презирал танцы. Впрочем, изредка у себя за шкафом он делал телодвижения, напоминающие танцевальные па, и даже напевал под нос «ру-ри-ра». Но он бы умер от стыда, если бы кто-нибудь увидал его за этим занятием. Чем больше он презирал одноклассников, чувствуя свою исключительность, тем больше страдал, зная, как сутул, прыщав, бедно одет и одинок…
В эту ночь он читал «Жизнь среди слонов». Читал он очень быстро, но в отдельных местах, словно слепой, водил по строкам пальцем. Потом охватывал руками голову и задумывался.
«Мы могли мечтать, ставить на карту жизнью. Мы умели встречать трудности, удары судьбы, могли бросить вызов миру и смеяться над ним. Мы жили в гуще жизни. Со сладострастием умывались первым дождём. Ветер бросал нам в лицо пыль. Солнце палило нас от зари до зари. Но они несли нам музыку дикой жизни…»
Его поразило: как до сих пор такая простая, простейшая, как амёба, мысль не пришла в голову раньше?! Мальчик возбуждённо вскочил, начал ходить. И точно споткнулся, обвёл комнату взглядом. Ему пришло в голову, что последнюю ночь видит продавленную раскладушку, приёмник, этажерку. И он подошёл к платяному шкафу, отделяющему его комнату от детской, где посапывали малыши, и прижался к нему лбом, как маленький.
На антресолях было душно. Накинув куртку, мальчик сбежал вниз и вышел на тёмную холодную лестничную площадку. Такие площадки точно задолго предчувствуют гибель домов под снос.
Напротив пыльная соседняя дверь была заперта. Она была заперта почти всё время, сколько помнил мальчик. Здесь жил геолог, и приезжал он раз в год. Тогда лестничная площадка оживала. Приходило много шумных высоких мужчин и красивых душистых женщин, и даже во дворе пахло жареным мясом, апельсинами и мужественным дымом сигар.
Мальчишки во дворе хвастались друг перед другом выпрошенными у геолога штучками, компасами, волнистыми минералами. А мальчик стискивал зубы, отворачивался и уходил. Он ни за что в жизни не стал бы попрошайничать. И втайне мечтал, чтобы тот заметил кроткую красивую мать…
Мальчик вспомнил, как несколько лет назад, в сбитой набок шапке, размахивая ранцем, взлетал по лестнице, и на нетерпеливый стук открывала мать. Он радовался, что у неё сегодня отгул, и она не проводит в своей библиотеке нескончаемые читательские конференции, и дома вкусно пахнет ягодными киселями и компотами, которые она такая мастерица варить, и которые они так любят с отцом!
И та же площадка была свидетельницей совсем иных времен. Тогда он потерял ключ и упрямо стоял под дверью, чтобы только не идти в библиотеку и не чувствовать на себе отвратительного ласкового взгляда. Она всегда смотрела на него так, что он сам себе начинал казаться голеньким младенцем в ванночке. Он простоял тогда четыре часа, плача от жалости к себе и гнева на мать. И чем больше понимал, что мать не виновата, тем больше злился. И выколупывал в штукатурке большую дыру.
Мальчик присел на корточки, чтобы ощупью найти эту дыру. И сразу услышал из-за стены негромкий, несмотря на поздний час, звук работающего телевизора у соседей.
Это были молодые парень и девушка, поженившиеся не так давно. И больше всего на свете они боялись выглядеть немодными. Но так как в моде нынче было богатство, то им, бедняжкам, туго приходилось. Они питались картошкой, жаренной на маргарине, не заводили ребёнка.
Последним «писком» с их стороны была цифровая плазма, купленная в кредит. Они с головой влезли в долги, ахая, удивляясь собственному безрассудству и храбрости. Зато теперь включали в выходные телевизор на полную мощь, начиная с утренних передач и до ночи.
Они были жалки и достойны безусловного презрения, они были убоги и нищи, по сравнению с Иэном и Орией Дуглас-Гамильтонами. Слониха в лепёшку топтала их автомобиль, они в джунглях разбивали свой самолёт и жалели лишь потерянное время, в которое могли сделать новые открытия в тяжёлом слоновьем мире.
Мальчик ещё посидел на корточках, прислушиваясь. Скоро молодая пара поднатужится и купит подержанную иномарку. «Тужьтесь, тужьтесь, да не пукните», – пожелал добродушно соседям. Он встал и тщательно отряхнул брюки на коленях. Лирического настроения как не бывало!
В комнате его встретила кутавшаяся в пуховую шаль мать. Она сказала, виновато улыбаясь: «Вот… Не спится, сынок». Ещё вчера он, передёрнув плечами, обошел бы её, буркнув: «Шпионка. Всё бы ей шпионить». Но сейчас только нагнул голову, как бычок.
Мать, боясь поверить, протянула руку и нерешительно провела по стриженой макушке. Она едва справилась с желанием сильно охватить ладонями голову и зацеловать. Но, испугавшись, что спугнёт, дала ему уйти… Господи, какая у него старенькая штопаная курточка, рукава лоснятся. Как это, должно быть, мучает и унижает его, особенно его. Немедленно, завтра же занять денег у Клавдии (ах, сколько можно!) И мать озабоченно думала, как ей в очередной раз выкрутиться из положения.
Но эта озабоченность была ей приятна. Её старшенький будет снова с ней, он поворачивается к ней, она чувствует это. Он добрый мальчик, просто у него трудный возраст. Ведь он без напоминаний покупает, по мере истёртости, новые перчатки. И смастерил к табуретам ручки, чтобы было удобнее взбираться.
Утром он позавтракал, как обычно, с книгой, установленной за тарелкой с кашей. Вышел из дома и зашагал прочь, ни разу не оглянувшись. На его плече висел рюкзак, набитый плотнее обычного. А в комнате над раскладушкой, где висели фотопортрет Жака-Иа Кусто и картинка с головкой Нефертити, желтели четырехугольные пятнышки.
Он не сошёл у школы, а поехал дальше на железнодорожный вокзал. Впервые за последние годы ему было легко дышать. Мысль, постоянно тревожившая его и одновременно наполнявшая смыслом его существование, наконец, обещала превратиться в реальность.
«Человек настолько привыкает к жизненному расписанию, продиктованному ему другими людьми, что боится хотя бы в малом нарушить это расписание, выйти из графика, упаси Бог, оспорить или предложить взамен что-нибудь новенькое», – думал он, сжимая и разглаживая в кармане паспорт и конверт с московским адресом отца.
Светило солнце. Пронзительно кричали воробьи. Оттого, что мальчик не поехал в школу, небо на землю не упало, землетрясением и прочими катаклизмами не пахло. «Ничего страшного и необычного в том, что я делаю, нет. Только не стоит задумываться».
У вагона сонная проводница проверяла билеты. Мальчик испугался, что она не пустит его: билет был дорог, он купил его на украденные сегодня у матери деньги из чайной жестяной баночки. Он мысленно легко оправдал себя, и его совесть была спокойна. Проводница надорвала билет и равнодушно отвернулась. Всё было как обычно. Это покоробило его. Ему казалось, что всё, что теперь будет окружать его и входить с ним в контакт, должно быть совсем иным, иметь на себе особый отпечаток. Какой, мальчик и сам толком не знал.
В купе уже сидели два пассажира.
Долговязый, с веснушчатым лицом милиционер («с окружной конференции блюстителей порядка», – усмехнулся мальчик) только что сходил в туалет и вернулся с выстиранными носками, которые аккуратно развесил на горячей трубе. И теперь сидел, вытянув босые белые ноги, и с наслаждением шевелил пальцами. От сохнувших носков и от ног крепко пахло. Полный, корректного вида мужчина читал газету и с неудовольствием поводил носом.
«Это последнее, что я вижу в этом городе», – решил мальчик.
– Каникулы? – подмигнул мужчина и тут же углубился в газету.
Поезд дёрнулся и быстро стал набирать ход. За окном проплывали станционные здания, фигурки в жёлтых жилетах. На насыпи у путей были выложены выщербленные, заросшие жухлой травой каменные буквы полувековой давности: «КПСС НА ВСЕ ВРЕМЕНА!» Тётка в жилете грязной метлой выметала припорошённый углём снег с каменных букв.
Проводница принесла чаю. Мальчик подсчитал на ладони мелочь, прикинул и взял два стакана. Он сидел, глотая горячий горький чай, посматривал за окно и улыбался.
МАЧО
В последнее время с пунктуальной Викторией Евгеньевной стали твориться странные вещи. Подойдет к холодильнику, откроет и задумается. Долго стоит, вспоминает, махнет рукой и пойдет по делам дальше. Через некоторое время вспомнит: да за ветчиной же шла! Пообедает за книгой (выработалась от одинокой жизни такая привычка), завернет ветчину в бумажку и отнесет: книжку в холодильник, ветчину за стекло на книжную полку. И, конечно, наткнется через месяц на позеленевший скукоженный ветчинный кусок, когда в нем червячки заведутся.
Весной на мамину могилку вместо петуньи чуть не высадила семена брюквы кормовой. Бог не попустил: в последнюю минуту надела очки, прочитала на пакетике: «Брюква кормовая». И маме была бы обида, и от людей стыдно… А-то еще: варит суп с фрикадельками. Засмотрится на всплывающие, теряющие центр тяжести, переворачивающиеся, как айсберги, в бульоне розовые мясные кусочки, задумается и в доходящий уже суп вместо приправы возьмет и высыплет чайной заварки. Не раз приходилось выливать содержимое всей кастрюли в унитаз.
