Константин Кропоткин - … и просто богиня (сборник)
Крепыш зашуршал пластиковыми пакетами, выудил что-то вроде скатерти из плотной материи, расстелил ее на земле, на самой плоской грядке, где еще ничего не выросло. Стал выкладывать какие-то судки, пластиковые стаканы, тарелочки – неужто и готовил сам?
Дева готовить не умеет. Питается полуфабрикатами. Однажды у нее на кухне мы пельмени сожгли – слушали ее любимую музыку, оравшую из ее любимого музыкального центра, ради которого она взяла кредит на год. На Деву в милицию жаловались соседи, а ей хоть бы хны.
А сейчас прилегла на скатерть, чуть на бочок, рыбой на блюде.
Раздеваться вслед за ней я не захотел: нелепо как-то сидеть в пыли в купальных плавках. И крепыш обнажаться не стал – только расстегнул пару пуговиц у льняной рубашки.
– С огнем играешь, – сказал я. – Вот придет его мать да выдерет тебе все волосья.
– А у меня еще остались? – Она сделала любимое свое движение, будто оправляя длинную-предлинную гриву; тюрбан величаво качнулся.
Полежав немного, Дева села – приняла другую картинную позу: скрестила ноги, а лицо к солнцу подняла. Под прямыми солнечными лучами она казалась белее и старше. Руки незагорелые, а ближе к плечу как из сырого теста сделаны. Нет, некрасивая.
Пили, конечно, вино. Открывал его, конечно, крепыш. У него, кстати, ловко получилось: зажав между ног бутылку, он сильно рванул штопор, пробка подалась с легким хлопком.
– Маленьким нельзя, – категорично сказала Дева, плеснув ему в стаканчик воды из пластиковой бутылки.
Вот, значит, как. Спать с маленькими можно, а пить с ними нельзя.
Совсем скоро принялась бегать. Прижав локти к телу, она перебегала от грядки к грядке, повизгивала, а крепыш брызгал на нее из бочки грязной водой.
Прекрасное было на десерт. Мы снова уселись на скатерть, водку стали пить, закусывать салатами (покупными, как выяснилось). Она включила плеер, в котором уже был диск, пощелкала кнопкой, нашла нужную песню:
– Вот! Слышишь? Ты послушай!
Верхняя губа ее поднялась, обнажая десны. Дева запела гулко, сильно в нос, пытаясь имитировать английский. Иностранных языков Дева не знает – получалась тарабарщина, но она, как всегда, не замечая, пела громко, сильно.
«Woman in love», «Влюбленная женщина» – так называлась песня. Я специально запомнил.
В долг
Домой почти бежал – боялся забыть. Еще в метро злился, что нет с собой ни ручки, ни листка – затверживал ее речь в уме, но, конечно, всего не запомнил. Истории целиком, готовые, являются редко; обычно они понемногу составляются из кусков, фрагментов, деталей; чтобы разглядеть сюжет в случайных впечатлениях, необходимо расстояние, так из кучи цветных точек на большом плакате картинка складывается, только если отодвинуться на метр-другой. Тоже чудо, в общем-то, но другое, не обдающее жаром.
А тут обдало. И даже ошпарило.
Она рассказала:
– …пришла. Он не встал, не улыбнулся. Мазнул взглядом и дальше в газетку. Присела. Заерзала. Мне было неловко. Я хотела посмотреть с ним «Красотку», ее по третьему каналу показывали. Представляла себе, как мы лежим вместе на его большой кровати и смотрим старое кино. У меня от этой сцены разливалась нежность.
Он сказал, чтобы принесла ему пива из холодильника. Поискала, но холодильник не нашла. Он заворчал. Встал, пошел в кухню, дернул дверку где-то понизу, там оказался маленький холодильник, как в гостиницах. Ничего внутри не было, кроме пива. Одну бутылку мне дал, сам взял. Вернулся в кресло – к газеточке.
У него в комнате дорогие лампы, ненавязчивые, тонкие, благородные. Музыка играла. Какая-то певица пела итальянские арии – весело пела. И тоже благородно.
Он сказал, что сейчас освободится, только дочитает про курорт в Америке. Я сидела с пивом на диване. Мне казалось, что пришла наниматься на работу и жду, когда вызовут.
Он читал. Головой качал музыке в такт. Я попивала пиво. Спросил, читала ли я большую статью про его работу. Ответила честно: «Нет, не читала, но мне и не интересно». Он взглядом мазнул. Второй раз за последнее множество минут. Объяснилась: «Ты раньше мне говорил, что я должна быть знакома с тобой, а не с твоими рабочими функциями, вот я и вычеркнула твои функции из списка моих интересов».
Дочитал. Сказал, что в кровать пойдем. По пути спросила про фильм. Согласился. Нежность у меня не разлилась, хотя по идее уже должна бы.
Телевизор у него старый. Стоит в спальне прямо на полу. Он говорит, что смотрит только новости. Покрутил у телевизора колесико, нашел нужную программу. Снял рубашку, оставшись в одних домашних штанах. Лег на кровать. Я присела рядом.
Он смотрел телевизор, а сам меня по спине лениво гладил, будто кошку. Я вспомнила, что ему хочется иметь собаку. Он говорил об этом в прошлый раз: мы тогда завтракали в кафе, он рассказывал про свою жизнь. Был вкусный кофе с молоком, за окном цвело. Я чувствовала внутри себя такой писк – хотелось сразу и плакать, и смеяться, – так подходило одно к другому. Все спрашивала себя тогда: «Мне счастье в долг дали или подарили?»
Попросила еще пива. Он сказал, чтобы сама взяла. Идя в кухню, в зеркало поглядела: элегантный свет мне не к лицу – желтая, сморщенная какая-то.
Принесла пива. Себе и ему. Сняла обувь. Стянула свитерок. Он все глядел в телевизор. Я тоже хотела, но не могла сосредоточиться, что-то мешало. Я не понимала что: может, обстановка, или то, что телевизор маленький, или то, что мы полуголые.
Лежит, чешет мне спинку и наблюдает через скважину за чужим миром. У него на лице ничего не отображалось, и мне было дико, странно думать, что он писал мне любовные письма.
Он сказал: «Ты – телевизионная жертва, этот ящик – единственное, что тебе надо». С ленцой сказал, глядя в телевизор. Мне, наверное, надо было мяукнуть что-нибудь, но я промолчала, потому что поняла очень важную вещь.
Встала. Сказала, что с ним было очень приятно, но надо уходить. Быстро оделась. В щеку его чмокнула на прощание. Он же не виноват, что счастье было в долг.
К метро шла темной улицей, чтобы никто не видел. Выла. Идиотка.
Светлые омуты
– Ты слушай, – усаживая меня рядом, сказала она. – Я не знаю, как это назвать. Нормальным точно не назовешь. – Что «это», было пока непонятно, смотрела она строго и даже немного траурно. Хотя, может, это платье виновато. Подруга любит черное. – Это тянется две недели. Каждую минуту жду. Все мысли вокруг него пляшут танцы. Каждую минуту.
– Какие танцы? – спросил я, чувствуя, что должен спросить.
– У него глаза синие. А рта почти нет. Как у актера Брюса Виллиса. Губы такие. И как он ими целуется?!
– А он не целуется, – произнес я полуутвердительно.
– Еще чего! Он умеет, еще как. У него глаза прозрачные, как вода. Я в них тону. Я буквально тону в них. Как в омуте. Бывают светлые омуты?
Что мне было ответить?
– Бывают, наверное, раз ты говоришь.
– Я в них умираю. В точности умираю. Когда буду умирать, то примерно так.
– Как? – Я заинтересовался. Сам вот не знаю, как буду умирать.
– Буквально бухаюсь. – Строгость сбежала с ее лица, она улыбнулась. Лукаво, вроде. – Я буду говорить, а ты, если тебе будет стыдно, говори «дерево».
– Мне не будет стыдно. Это же твоя история.
– Я сама не знаю, что я говорю. Я не знаю, как себя вести. Не понимаю. Я не знаю, что он обо мне думает. Я ему всегда первая звоню. Он говорит, что рад меня слышать, а я не знаю, он правда рад или только хочет сделать мне приятное.
– Если бы он не был рад, то ему, наверное, наплевать было бы, приятно тебе или нет.
– Он – очень воспитанный человек. А сам вот такого роста. – Она приставила ладонь к своему плечу.
– Карманный мужчина.
– А я не чувствую. Когда лежим рядом в постели, он мне кажется выше. Скажи «дерево», мне стыдно.
– Дерево… А чего стыдиться? Ты – большая девочка, взрослая, можешь лежать с кем хочешь.
– Я не чувствую себя взрослой в последнее время. Все крутится вокруг какой-то ерунды. Он говорит, что много работает, а я ему не верю. Мне кажется, он не хочет, чтобы я к нему лезла.
– С чего ты взяла?
– Смотри. Он сказал, что ему пора в спортзал. Мы лежали, разговаривали. Это в воскресенье было, днем. А ему в спортзал. Я пошла в туалет, а он стал одеваться. Он рассказывал мне про свою мать. Она – страшная сука. Бывают же такие прирожденные суки… – Подруга прищурилась, у нее вышло и хищно, и зло. Прибавила: – У него есть старший брат. Он его старше на семь лет. А мать как бульдог.
– А отец?
– Его, можно сказать, нет. Чиновник чего-то там. Он с ним поссорился. Его отец – настоящий трус. Вякнет из-за угла и убежит. Когда ему было девятнадцать, они круто поговорили.
– Если он тебе такие вещи рассказывает, то это, наверное, что-то значит. Я бы не стал выкладывать посторонним свои семейные тайны.
– А вот не знаю! – сказала она с неожиданным торжеством в голосе. – Иногда такое ляпнешь, потом самой страшно.
– Ну, не пьяный же он был.
