Мария Ряховская - Записки одной курёхи
– Это мы, грешные, не понимаем, а вот ты нам скажи, что нам де… – начала Нюра.
– Приеду. Погляжу на твою дочку, – сказала Зинаида.
Надо же, угадала!
– Сейчас мне некогда, может, на той неделе, – продолжила она. – Еду покупать холодильник с моим другом по содружеству, хороший мужик, он мне и стенку купил. У вас в Жердяях колдун был, Мусюн, извозчиком в Москве поначалу служил. Черную книгу имел, потом с помещиком вашим Зверевым спознался…
– Так и есть, извозчик, матушка, да, с помещиком, матушка, да, – зачастила, волнуясь, Нюра.
– Вот как пропала Черная книга! Заковало ее, говорят, на десять тысяч лет в стенах Сухаревой башни страшное проклятие, но, видно, не выдержало проклятие силы Мусюна. Отдалась книга в руки колдуну. Неви-иданную силу получила ваша Крёстная от деда! Сильнее она ведьмы Киевской и сестры ее Муромской.
– Так и есть! – вскрикнула Нюра. – Только не берется лечить Танюшку.
Следующий раз мы с Нюрой ездили куда-то за Подсвешниково.
Адрес дала сама Крёстная. Еле добрались. Пять домов было в том хуторе. Подошли, глядим – а они будто нежилые. Заросшие бурьяном участки. Заборов нет. Зашли в первый дом. Долго стучали, наконец дед открыл нам. Беззубый, в валенках, полосатых штанах и косоворотке – точно такой, какой был у нас на стенде в кабинете истории под надписью «Капитализм в России». От его желтой бороды сладко пахло трубочным табаком, как от папиной. Но в Солнечногорске и тем более нашей деревенской «автолавке» такой табак не продавали. Откуда?..
Дед долго на нас таращился вместо ответа, а потом сказал, почему-то радостно улыбнувшись:
– Старуха Настасья уж год как померла. В доме никто не живет. Вон ее дом…
Мы обогнули дедово жилище и задами подошли к Настасьиной избе.
Из полыни на месте бывшего огорода на нас выпрыгнуло нечто, хрипя. Это был одичавший петух. Повернулся в профиль и стал нас разглядывать злым красным глазом. Подошли к дому с улицы. Стоим и глядим, нас будто притягивают эти крест-накрест забитые окна. И вдруг… из темени на нас глянуло скуластое желтое лицо старухи – кожа и кости!.. Пропало.
Орем, бежим мы с Нюрой, не видя дороги.
Только добежав до автобусной станции, очухались.На время меня увозили в Москву, и я не сопровождала Нюру по колдуньям.
Знаю, одна знахарка велела ей «выкатывать» Танину порчу семь недель подряд – яйцом. Яйцо нужно было взять свежее, с зародышем. Нюра все время путалась: то забудет слова православных молитв, то оторвет яйцо от тела больной, и, стало быть, порча растечется по всему дому. Другая ведунья велела тащить Таню на перекресток. Перекресток, знала я со слов Крёстной, место неладное: на перекрестке черти в свайку играют, яйца катают. Захочешь увидеть не к ночи помянутого – иди на перекресток и становись спиной к месяцу.
Так вот, знахарка сказала посадить Таню на землю, на пересечении дорог – пусть сделает вид, будто потеряла что. Если кто из проходящих спросит, то нужно сказать: что найду, то тебе отдам. Потом стереть рукой болезнь и махнуть в проходящего. Проходящей оказалась Капа, шедшая с поздней стирки от речки. Нюра, конечно, не стала передавать ей болезнь. Она лишь убедилась, что рок неумолимо препятствует выздоровлению дочери.
По совету другой колдуньи Нюра клала на свою дочь запертый замок, чтобы та выкликнула недоброжелателей, но она только невнятно хрипела. И тут убедилась Нюра: «Сильны, проклятущие, не дают выдать их». Вслед за этим Нюра пыталась «отчитать» дочку. Мой отец достал для нее тексты заговоров у одного кандидата наук, специалиста по фольк лору. Я носила их перепечатывать для Нюры, – к машинистке в соседний дом. Вспоминаю такие слова: «Лягу я, раба Божья, благословясь, встану я, перекрестясь, из сеней дверями выйду я в чистое поле. Встану на восток лицом, на запад – хребтом, поклонюсь в восточну сторону. С-под восточной стороны идут три Божьи Матери. Первая идет со святой водой. Вторая Божья Матерь идет со святою пеленою. Третья Божья Матерь идет со демьяном и ладаном. Я поклонюсь первой Божьей Матери: Ты, Божья Матерь Мария, напой рабу Божью святой водой – от притща, от прикоста, от людского переговора, от худой думы родительской…» Помню, поразила меня просьба защитить от отца и матери. Другое заклинание было обращено к другим господам: «Стану я не благословясь, пойду я не перекрестясь, не из сеней не сенями. Из дверей не дверями…» Я никак не могла понять – как же это – не сенями и не дверями: в окно, значит, надо вылезать или в трубу вылетать?.. Дальше следовало ползти и красться «мышиными тропами, собачьими следами», чтоб увидеть «ветряного мужичка», который метко стреляет в твои хворобы, – а потом «без аминя зааминиться». Другой заговор начинался воззванием к Царь-граду: «На восточной сторонке стоит Царь-град, в том Царь-граде Христов престол». А рядом с Христовым престолом, дескать, стоит печь – и как крепко она стоит – так пусть крепко будет мое слово!..
Я удивилась, что и у Христа на небе тоже есть печь, как у нас в Жердяях. А также решила, поразмыслив, что качество заговора, конечно, от печки зависит: если она хорошо сработана, как у деда, – тогда к ней и обращаться можно. Ну а если как у Крёстной – полуразваленная – тогда лучше не надо.
Когда и «шептанье» не помогло, мы ездили с Нюрой аж в Клин к некоей Маргарите Семеновне. Отыскали коммунальную квартиру. Нюра бросилась к колдунье со слезами, подарила синюю шерсть на платье и купленный в районе набор рюмок.
– Матушка, помоги! Сглазили мою дочушку до паралича… Можешь?
– Я все могу, – отвечала толстущая Маргарита Семеновна басом.
– Не встает уже три года почти что… Можешь? – все рыдала Нюра.
– Уймись, мать, уймись. Могу. У меня это наследственное. Для примера рассказать могу, как моя бабка свою подружку в гроб свела. Они были соседками. Что ни день, то несут друг на друга – на всю деревню слышно. Перекинулась однажды соседушка моей бабки через забор и кричит: ты, говорит, надоела мне, оченьки мои тебя б не видали. Сдохнешь ты завтра мне на радость! А моя бабка, не будь дурой, отвечает, а сама посмеивается: «Я-то сдохну, не боись, да и ты меня только тремя днями переживешь». И правда, отдала концы моя бабушка на следующий день, а через три дня ее соседка на похороны пришла, в лучшее платье вырядилась, идет впереди похоронной процессии радостная. На повороте машину с гробом тряхнуло, моя бабка из домовины вылетела и упала на свою соседку. Пришибла ее до смерти!
На середине рассказа кто-то начал колотиться в стену и рычать. Ведьма озабоченно озиралась, но, когда стук прекратился, она заговорила вновь:
– Слушай, значит. Я знаю верный способ от всякой болезни. Достань черную кошку, если у нее есть хоть три светлых волоса, то выщипи их и жди, пока вырастут новые. У этой кошки в Ивановскую ночь вырви глаза и истолки вместе с травой тирличем… – Тут ведьма вдруг задумалась. – Вот только откуда взять эту траву? Мой запас кончился, а растет тирлич под Киевом, на Лысой горе.
Стук опять повторился, колотили в стену чем-то увесистым. Маргарита Семеновна продолжала:
– Все это свари и дай отвар…
Теперь уже колотили в дверь чем-то увесистым.
– Батюшки! Гантелей колотит! Господи, – взмолилась ведьма, – что мне с ним делать? Сосед мой! Опять напился!.. Сначала гантелей колотит – а потом в дверь трезвонит, пока не откроешь. А откроешь – орет и матюгается, да по морде норовит съездить. Гром его разрази!
Ведьма еще что-то говорила, ругалась, но Нюра стала собираться.
Она сказала мне:
– С каким-то пьянчужкой справиться не может… Тоже мне все могу…
Она взяла назад набор рюмок, потянулась за отрезом, но на ее пути стояла низверженная колдунья и плакала.
Нюра плюнула. Мы вышли.
Ездили еще к одной ведунье. Ничего замечательного о ней сообщить не могу. Обыкновенная старушоночка.
По стенам развешаны пучки трав, укроп, грибы, какие-то ветки. Множество мелких коробочек и мешочков. Образа, за ними тоже какие-то травы.
Нюра рассказала о своей дочери и про то, на кого они думают. Усадила нас хозяйка, сама налила в миску воды, стала капать воск с церковной свечи в воду, приговаривать.
– О-ох, девоньки-и! – произнесла старушка в конце. – Не отговоришь ее. Порча наложена не временная, а вечная. До смерти.
– Сглаз, да, матушка? – спрашивала Нюра, не желая слышать самого страшного.
– Какой сглаз… Опоили твою дочушку водой с покойника.
Нюра аж задохнулась. Колдунья продолжала:
– Обморочили девушку, обаяньем ее усыпили и дали водицы… И фотографию зарыли на кладбище. Вроде как могила у твоей дочки уже есть. Дам я тебе медальон, раба Божья Анна, в медальоне трава, – будешь носить на груди, и куда тебе сердце подскажет, туда и пойдешь. Обходи хоть все кладбища, а для дочери постарайся. Да вот еще: сильно веровали вы, нечистую силу ругали, она вам и помогать не хочет. Смотри, не служи двум господам!О, ЭТОТ ЮГ! О, ЭТА НЕГА!
Лето вышло дождливое, меня привезли из Жердяев и положили в больницу с гайморитом. Делали проколы. Холодная, грязная Морозовская больница. Полчища тараканов. В разгар лета – осень за окном. Чтобы прогреть изгибы внутри моей головы под названием «гайморовы полости», родители решились наконец на путешествие.
