Марина Болдова - Шанс (Коммуналка)
«Только не передумай!» – мысленно заклинала она, собирая вещи, – «Иначе мне конец!»
Сколько кругов у ада, Аля толком не знала. Но, понимала очень отчетливо: если она останется, Буров опустит ее на самый нижний. И это будет ее персональный круг, с изощренными пытками и нестерпимой болью. Круг, с которого не сойти.
Глава 7
Торопиться было некуда. Он проснулся, как всегда, в семь. Многолетняя привычка к четкому распорядку дня, к режиму, когда все расписано поминутно. И все повторяется изо дня в день. Повторялось. Нет работы – прореха в расписании. И заполнить ее нечем.
«Накормлю матушку и засяду за телефон», – подумал Георгий, вытягивая ноги из-под одеяла. В старых тряпичных шлепанцах протерлась дырка. Георгий посмотрел на свой торчащий из нее большой палец ноги и ухмыльнулся: вспомнился давно умерший сосед с первого этажа, спившийся главный инженер номерного завода, который в последние годы своей жизни ошивался у помойки в таких вот рваных тапках. «Мое будущее?» – пока еще не веря своему предположению, подумал Георгий, пряча палец внутрь обувки.
– Мам, проснулась? – он вошел в комнату матери и остановился у порога. Что-то было не так. Да, запах! К ставшему уже привычным запаху лежачего больного примешивался еще какой-то. Пугающий своей новизной.
Он боялся сделать этот шаг. Один шаг, остававшийся до кровати матери.
«Кому-то нужно звонить. Кому сообщают в таких случаях? Какую службу нужно вызвать? Скорую помощь? Зачем приедут врачи? Чтобы констатировать? Да, ведь нужен документ. Даже после смерти без бумажки мы никто», – Георгий смотрел на спокойное лицо матери, неживое в своей восковой бледности.
Вот когда выясняется, как ты прожил жизнь. И, любили ли тебя, или так, терпели. Глядя на почти неузнаваемых подруг матери, он вдруг подумал о том, что стареет. И, что смысла копошиться в этой жизни нет. Просто ничего нового, того, чтобы было незнакомо, будоражило, заставляло куда-то бежать, торопиться, чтоб успеть, не опоздать! Ничего такого в его, Георгия Полякова существовании, не предвидится. Он не находил в себе сил хоть на какие-то шевеления, словно заснувши в крепком сне, когда не хочется просыпаться. И не потому, что сон хорош. А потому, что, реальность все равно окажется хуже.
– Сочувствую, Жора, – он все-таки приехал на похороны, друг его детства, Васька Голод.
– Спасибо.
– Помощь нужна?
– Помощь? Да, то есть…Да все уже сделано… Ты останешься на поминки?
– Конечно. Держись, не раскисай. Все там будем, – почему-то эта банальная в своей откровенности фраза показалась Георгию кощунственной. Но, он только молча кивнул.
Голод отошел в сторону. Тут же с двух сторон к нему пристроились двое мордастых и при галстуках охранника. «Раньше галстук был признаком интеллигентности», – некстати подумал Георгий, заметивший настороженные взгляды, которые бросали на Голода и его охрану мамины подружки – старушки. Их откровенный страх смешил его. Только Полина Яковлевна, их соседка, смотрела на бывшего голодранца Ваську с нескрываемым пренебрежением. И с осуждением – на Георгия. Как и тридцать лет назад, когда умненький Жора Поляков водился с хулиганом – сынком «этой профурсетки» Вальки Голод.
А вечером он сидел за кухонным столом и опять пил водку. Думалось почему-то только о том, что теперь некому его даже упрекнуть в этом. Он может пить, сколько хочет, без остановки, не таясь и не отчитываясь, сколько выпил «в граммах».
Он все время чего-то ждал. Понял он это, когда поймал себя на мысли, что прислушивается ко всем посторонним звукам. Он ждал, чтобы кто-то позвонил в дверь, пусть Полина Яковлевна! Или зазвонил бы вдруг телефон, который он поставил прямо на табурет возле кухонной двери, туда, куда дотянулся шнур. Но было так тихо, что от напряженного ожидания мутило в голове. Или это от выпитой без закуски водки? Одиночество стало таким невыносимым, что Георгий не выдержал. Шатаясь, он добрел до прихожей, натянул прямо на домашнюю футболку ветровку, автоматически сунул в карман ключи, вышел из квартиры, просто захлопнув за собой дверь. «К людям, хочу к людям!» – повторял он мысленно, пьяно шагая по круто спускающейся к набережной улице. Там, на набережной, в летних кафешках, попивая пивко, заедая его кавказским шашлыком, толпились беззаботные горожане.
Он прошел прочти до речного вокзала, протрезвев на свежем ветерке с Волги, повернул обратно и остановился. Какая-то тревожная мысль вдруг пронзила его, почти трезвого, надвигающейся бедой. Георгий побежал обратно. Толпу, гомонящую любопытством и восхищением (хорошо, видать, горит!), он заметил не сразу. Сначала он увидел столб дыма, поднимающегося над крышами домов. И услышал усиливающийся вой пожарных машин. Одна за другой, они промчались по набережной и, завернув на ту улицу, по которой Георгий недавно спускался, ехали дальше.
Его квартира выгорела вся. Он стоял на пороге, оглядывая тлеющие среди ошметков пены остатки мебели, и плакал. Ревел в полный голос, как в детстве. Когда еще не стыдно, когда и ревешь-то для того, чтобы пожалели. И, детским умом понимая, что после слез наступит облегчение.
Глава 8
– Где сын? – Василий сидел в кресле и сцепленными в замок руками старался угомонить желание хорошенько тряхнуть тощую шейку жены. И надавить покрепче на выступающий, как у мужика кадык. Чтоб до конца! И не видеть больше! Виноватых влажно глаз, дергающихся губенок ниточкой и ручек – ножек толщиной с канат. Как его угораздило жениться на этом недоразумении, мало похожем на женщину? Спьяну не женишься! А он ей руку и сердце! Ладно, не деньги! Правда, по тем временам не такие уж и большие. Но, хватило ума диковинный в его годы брачный контракт подписать, по которому в случае развода ей – шиш! А она возьми – и сына роди. А он возьми – да полюби его неожиданной для самого себя отцовской любовью. Бывает безумная материнская любовь, а вот с ним приключилась отцовская! И это несмотря на то, что внешне Марк был больше похож на его, Василия, нелюбимую жену.
Он гордился им, как своим творением. Только своим! Что могла ему, парню, дать эта курица с засушенными мозгами? Да он и не подпускал ее к сыну с первых же дней, как привез их из роддома. Нанял кормилицу. Из деревенских, плотно сбитую, грудастую и здоровую. Лилька, жена, вроде сначала совалась в детскую, что-то улюлюкала мальчику на своем птичьем языке, раздражая и кормилицу и самого Василия. Девка Маша разговаривала с первых дней с ребенком уважительно, по-взрослому, как же – сын хозяина. А эта, мать его, «сюси-пуси»! Короче, добились они с нянькой, чего хотели – она носа к сыну больше не казала.
И вырос Марк мужиком. Даже будучи телом худоват и не красив совсем, источал мужскую харизму, девицы к нему так и липли. А он, Василий, еще и машину ему– супер и карточку золотую. Хоть тот и не просил. Сам работал, сразу, как из Лондона вернулся, так к нему, отцу, в дело. Гордился таким сыном Василий безмерно. А вот мать его не прогонял из жалости. Одно только и требовал от убогой – знать, куда сын пошел. Тот иногда говорил с ней, не то чтоб делился сокровенным, но, если спрашивала, отвечал.
Только один раз в жизни Василий за сына всерьез испугался. Когда в новую школу его перевел. Влюбился Марек в одноклассницу, да так, по – взрослому! Болел даже, таясь ото всех, даже от него, Василия. Случайно просек отец ситуацию, учительница проговорилась, краснея – бледнея под взором грозным. На девочку показала, ничего – хорошенькая. Он быстро выяснил, кто папа, остался доволен (не из последних!) и успокоился, наивно полагая, что его-то сыну она рано или поздно сдастся. Но – Марик мрачнел все больше, а в душе Василия зрела обида.
Тот день он будет помнить всю жизнь! Вот она, связь по крови. Сидя на совещании, он вдруг дернулся, словно от толчка. Сердце стучало у горла, стало холодно и липко по позвоночнику. А перед глазами – он, Марк, сын! Рванул к машине, расталкивая всех на пути, ехал три квартала, не обращая внимания на дорожные знаки (в центре – то движение почти везде одностороннее!) Успел! Дверь в ванную сына ногой вышиб и замер на секунду на пороге. Сердце остановилось. Уверен потом был: не жил он этот миг вместе с сыном! Ушли они оба, на доли секунды, но ушли из мира живых. Вместе же и вернулись.
Долго он еще не мог смотреть на его запястья. А всю злость и обиду на девочку эту направил. Умом понимал – она не виновата, но сердцем отцовским винил. И посадил отца, за взятку. Мачеха – хохлушка от девочки сбежала, а ее – к тетке с бабкой отправили. Что с ней дальше было – плевать. По-сталински рассудил – нет человека, нет проблемы.
А проблема осталась. Марк забыл, кажется, девчонку. Знал бы Василий, как он ее забывал! Только, когда весу в нем осталось точно в барашке, заподозрил отец неладное. Второй раз за последние полгода чуть с жизнью не расстался. На этот раз сердечный приступ был всамделишный, с вызовом неотложки и реанимацией. Первым, кого увидел, открыв глаза, был он, Марк. Бледный, как и отец, с судорожно сжатыми тонкими в своей худобе пальцами, сгорбившись на неудобном больничном стуле, тот сидел у его кровати. «Я обещал тебе, что больше никогда! Ты просто не слышал, папа. Я, правда, обещал!» – лепетал он, уткнувшись в его ладонь.
