Андрей Коржевский - Вербалайзер (сборник)
Юля не простила мне до тех пор, пока не отомстила – элегантно, изящно и жестоко. Мы продолжали поддерживать непонятные никому и нам самим отношения: так белка прячет на всякий случай мильон орешков, из которых половину потом не найдет; так хранишь старые телефонные книжки, хотя давно уж кто ПМЖ поменял, кто помер, а кто возвысился; так не списывают в расход непроданных заложников, – вдруг да найдется радетель, – ну что же, любят, наверное, и про запас. Мне было восемнадцать лет, я учился на втором курсе института, а Юлька, не поступив сразу в Мориса Тореза, – на первом, и как-то позвонили они мне с Женькой, пригласили на посиделки к некоей подружке, велели прихватить с собой еще мальчугана – для хозяйки, и я – «рассиропился, разлимонился, раскис», «утратил бдительность» – согласился. Придя, я обнаружил, что на отвратную в меру хозяйку может претендовать не только запасной мальчуган – могу и я, потому что и при Женьке, и при Юльке было по здоровенному лет под тридцать красивому мужику, на фоне которых я мог блистать разве что саркастическим от обиды остроумием. Вот этого не простил уже я. Когда мы с приятелем уходили, побыв из вежливости, Юлька глядела мне вслед так , что я едва не вернулся. Может, и стоило. Юлия Несравненная – единственная женщина, которую я люблю всю жизнь, – второю первою любвёй.
«Праздник, который всегда с тобой» – я весьма почитаю эту хэмингуевую книгу, из-за Парижа и за название. Всегда жалел, что «По ком звонит колокол», а не «Праздник», основана на цитате из Джона Донна, ну вы же помните: «Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол. Он всегда звонит по тебе». Вот бы Хэму это объединить, и получилось бы что-то вроде «Колокол, который во всякий праздник звонит по тебе» – и снова выяснилось бы, что конец света у каждого свой, и не один, и всегда при себе, что свет меняется с каждым уходом, для уходящего – особенно, ха! с уходом хотя бы со школьной вечеринки, но не с тобой. Я сейчас думаю, что, не расстанься я тогда с Юлькой, я бы уже в то время начал переделывать мир не только для себя, но и для нее, а так это случилось гораздо позже, и демиургом я был уже не таким вдохновенным, как мог бы, и жить бы вам всем, всем людям – братцам и сестрицам, в ином, совсем ином антураже. Не шучу. Зачем? Кто его знает – зачем…
Мы с Юлией Богом-Данной-и-Взятой встречались несколько раз и потом, и мог бы я все устроить, и она была вовсе не против этого, а вот не вышло ничего. Почему? Кто его знает – почему…
Третью и последнюю свою первую любвю я изложу как раз в приблизительно хэмингуэевском стиле, и пусть меня после этого чураются – возле птицы (англ.), собственно. Я был влюблен в исключительно сексуальную шлюшку, редкую по убойной силе. Маленькая подмосковная шлюшка. Она была подобна прибойной волне серебристой, несущей в себе серфингиста. Серфингистов вот только очень много было. Она мне морочила голову долго. Хотела, чтоб сразу – и дачу, и «Волгу». А у меня их не было. Мои друзья убеждали меня, что ее не стоит любить, что я дурак. И она говорила, что я дурак. И я себе говорил то же самое, но не соглашался со сказанным, – почему это я должен соглашаться с первым встречным? Потому что кого ты встречаешь первым, когда просыпаешься утром – себя. Вот я и выпивал много стаканчиков крепкого хереса, мутной своей коричневой сладостью и тоскливым похмельем напоминавшего мне о неизбежных неудачах первой любви. Лучше бы я пил мансанилью. Вот все.
Вы, конечно, думаете, что, вспоминая о первых любвях, я тихо подвываю не в такт «Лунной сонате» ? Что при звуках «Баркаролы» первые любви из невообразимого далека трогательно и загадочно улыбаются мне, а я бреду им навстречу по усыпанным палой листвой осенним аллеям и никак не могу добрести? Первые любви не потому первые и неудачные, что они – как первый снег, первый блин или первый шаг, а потому, что я и теперь, под начинающимся листопадом, нисколько о них не грущу, – вот еще. Они были. Они были прекрасны. И теперь они будут со мной всегда. Теперь я их не отпущу.
