Михаил Гиголашвили - Толмач
Тут вошел танцующей походкой Зигги и принес груду папок. Всё, работать!
– Я тебе позвоню! – сказал я Фатиме, нехотя отдираясь от нее.
– Позвони. Только меня часто дома не бывает, – с кокетливым сожалением оправила она рукава своего плюшевого балахона.
– Ничего, попробую. Кто ищет – тот всегда найдет!
– Найти, может, и найдет. Но часто совсем не то, что ищет! – не унималась она, дразня меня глазами.
А Зигги уже раздавал дела. Мне досталась папка с фотографией улыбающегося во весь рот полного мужчины с сытыми глазами.
– В приемной сидит. Одет, как от Кардена! – указывая на фото, сказал Зигги. – Парфюм, шик, лоск! Давайте его сюда! С него начнем.
фамилия: Рукавица
имя: Аким
год рождения: 1965
место рождения: с. Кремидовка, Украина
национальность: украинец
язык/и: русский / украинский
вероисповедание: иудей
В приемной он восседал отдельно от курдов и что-то негромко, но с жаром говорил мрачному худому типу в дешевой кожанке, сидящему рядом; тот меланхолично хохлился, оглядываясь вокруг:
– Ну, ты прикинь, Максимка: десять тракторов по двести пятьдесят тысяч гринов каждый. А мне от сделки – шестнадцать процентов. Сколько это выходит, режешь?
Я прервал его вычисления:
– Добрый день! Я ваш переводчик. Буду помогать во время интервью. Вы Рукавица?
– Да, да, я! Очень рад! – расплылся Рукавица и протянул пухлую мягкую теплую большую ладонь. Его приятель тоже нехотя вытащил из кармана свою ледяную лопаточку:
– Максимка.
– Вы вместе?.. – удивился я. – У вас тоже интервью?
– Нет, мы не вместе, мы тут познакомились, в лагере… А интервью у него завтра, – ответил за него Рукавица, расстегивая пуговицы бежевого верблюжьего пальто-колокола. – Ну и топят у вас! У нас даже у мэра в кабинете так не топят, как тут.
– Где это?
– А в Одессе-маме. Слыхали про такой городок?.. Вот в нем самом. Я мэра хорошо знаю. С детства.
Максимка скептически посмотрел на него, но ничего не сказал.
– Ну, ты сиди тут, а я пошел. Куда?.. – спросил Рукавица.
– Сюда, на фото и отпечатки.
А Максимка, косо и коротко посмотрев ему вслед, напутствовал:
– Давай. Большому кораблю – большая торпеда…
Приближаясь к музгостиной, я слышал из коридора, как Зигги учит д-ра Шу:
– Нервничает беженец или нет – установить нетрудно. Надо только внимательно на него посмотреть: если лицо блестит от пота, если он крутится и ерзает на стуле, ногами передвигает, если голос у него ходит туда-сюда, если глаза прячет или слишком много болтает, чушь несет – значит, нервничает…
– Они все чушь несут, – отвечал д-р Шу, поглаживая плешку.
– Или если он часто глаза закрывает – значит, или сосредоточиться хочет, или вообще подсознательно хочет от всего внешнего мира отключиться, избавиться, – продолжал Зигги.
– Они все глаза закрывают, – отвечал д-р Шу, теперь ласково поглаживая брюшко.
Увидев нас, д-р Шу смутился и поспешил выйти, а Зигги жестом попросил Рукавицу раздеться.
Тот со смехом скинул пальто, остался в зеленом полосатом пиджаке и коричневых брюках, дородный и веселый.
– А! – удивился он при виде станка для отпечатков. – Как в кино!
– Вначале фото.
– Подождите, волосы приглажу, негоже так… – И он, по-хозяйски открыв кран и зачерпнув воды, пригладил свои курчавые, но уже с проредью и проседью волосы. – Теперь готов! Можно регистрироваться! Только невесты не видно!
– Кто он по профессии? – спросил Зигги, вытаскивая из аппарата фотографию с четырьмя Рукавицами.
– Профессия?.. Делец! – гордо сказал Рукавица. – Гешефтман, как у них говорят! Сорок и сорок – рупь сорок. Самая лучшая профессия в мире. Базар копейку любит, а копейка – умного. Как в Азии говорят: су мы – в сумму, сумму – в суму, а дальше все по уму!
– Ясно. Мафия, наверно, прижала? – не удивился Зигги.
– Нет. Сама жизнь. Все вместе. Бывает, все вместе в такой снежный ком сходится. – Рукавица жестами показал этот снежный ком. – И падает этот ком на тебя, валится, а ты от него – бегом, бегом, как заяц от орла!..
– Ком до комы доводит, – невольно пошутилось у меня.
– Вот-вот, именно, до комы!
Пока он смеялся, Зигги снимал отпечатки, по одному макая в чернила его короткие мясистые пальцы с узкими полумесяцами ногтей. Из-под рукавов пиджака каждый раз выскакивала на свет божий золотая запонка. Блестели кольца на пальцах, зубы во рту, запонки в манжетах, булавка на шелковом галстуке с алыми цветами.
– Что, хорош? – скосил он глаза на галстук. – В Абу-Даби купил. Арабский! А правда, что Америка Афганистан бомбит? – вдруг вспомнил он. – Тут в лагере телевизора нет, а все что-то говорят.
– Бомбит. Каждый день налеты делает.
– Это они хотят там, на месте, опиум и героин контролировать, вот и залезли, – доверительно перегнулся он ко мне (мы уже сидели за столом).
– Может быть. Надо кое-что уточнить. Имя, фамилия, год рождения сходятся? – показал я ему лист с предварительными данными. – Хорошо. Место рождения правильно?
– Да. Село Кремидовка. От Одессы недалеко. Возле Куяльницкого лимана. Не бывали?.. Жаль. Места – только душой отдыхать. Рыбкой классной угоститься можно. Мы часто туда на выходные ездим, с дамами. Душа отдыхает, а тело работает… ха-ха-ха… Знаете, пока есть шары в шароварах… Бодрый бобер попер!
– Ясно. Какие языки знаете?
– Русский главный, мать учительница русского была. Ну и украинский понимаю. Даже белорусский чуть-чуть. Знаете, что это такое – белорусский язык? Это когда в дупель пьяный хохол пытается говорить по-русски! – Он захохотал.
Посмеявшись, я вернулся к данным:
– Тут стоит «украинец». Это правильно?
– Да, батька хохол был, Мыкола. Но дома почти не жил – всю жизнь в сезонниках, строил чего-то…
– А откуда тогда в графе «религия» – «иудей»?
Он вальяжно расправил полы пиджака, обстоятельно объяснил:
– А это мать у меня еврейкой была. В первом лагере спросили, кто я по нации. Я ответил, как есть: отец – хохол, мать – еврейка. А они говорят, что такой нации – «еврей» – нет, что это не нация, а религия. Вот и написали… Хотя синагогу я только издали видел, а в церкви в жизни раза два был – мне в церквях почему-то плохо становится, аллергия на елей или черт его знает на что – на что-то божественное, словом…
Я вкратце передал Зигги этот разговор:
– Какую нацию писать? По советско-русским и прочим законам он – украинец, по вашим и еврейским – он еврей, раз мать еврейка. Но вы говорите, что такой нации нет. Что же в итоге писать?
– Конечно, еврей – это не нация, а религия. Если француз исповедует иудаизм, то он еврей. Перепишите, как есть. А там Тилле разберется. Ну, всё?.. Идите, тут уже новые клиенты ждут.
И он жестом пригласил в комнату д-ра Шу, который тихим цоканьем подгонял наголо бритого и бледного от страха китайца, рукой указывая ему, куда идти.
– Мерси боку! – подхватил Рукавица пальто. Помедлил, вытащил пузырек духов и прыснул себе на лацканы. – Сейчас порядок. Хотите? Зря!
Мы шли по сумрачным серым коридорам. Я слушал какие-то фразы Рукавицы о маркетинге. Он, с его громким смехом, пижонской одеждой, выбритыми брыластыми щеками и сытыми глазами, смотрится как-то нелепо в этих унылых стенах.
– А этот, к кому мы идем – мужик как, ничего вообще? – спросил он, наконец умолкнув о маркетинге и серьезно глядя на меня.
– Вообще ничего. Но это смотря с какой стороны смотреть. Он опытный человек, а это значит, что для беженцев он плох.
– Больше отказов дает? – понял Рукавица.
Я пожал плечами:
– Это мне неизвестно. Нас не информируют ни о чем, мы только переводим. Но он умен. Тут же одни словесные кошки-мышки, все на словах построено, на информации. Даты, числа, адреса не надо путать.
Рукавица задумчиво покачал головой:
– Понятно, понятно. – И вдруг тихо, по-деловому, спросил: – Взятки берет?
– Не знаю, не думаю, – искренне признался я. – Недавно один пытался подкупить чиновника, пять тысяч долларов предлагал, так немец сразу внес это в протокол, – вспомнил я Дубягина.
Рукавица удивленно поджал губы:
– Вот как… Не может быть, чтоб не брали. Нету таких людей… Мало, наверно, было пяти тысяч, вот и все.
Я не стал развивать эту тему и ускорил шаг. Рукавица на ходу поправил галстук, завязанный модным узлом с несколькими ложбинками, пригладил ладонями виски, помотал головой, прежде чем зайти к Тилле:
– Все. Сейчас готов к труду и обороне.
Тилле просматривал бумаги, сверяясь с монитором и прихлебывая из чашки кофе. Любезно поздоровавшись с нами, он предложил садиться, внимательно обвел Рукавицу емким взглядом, и глаза его повеселели. Он отложил папки:
– Приятно видеть культурного человека!
Рукавица склонил голову, потом широким жестом кинул пальто на подоконник (пола придавила цветок) и с размаху сел на заскрипевший стул.
