Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда
– Опохмелюся и на сборную частю пойду, – говорит Александр. – Уж так надо…
Она шагает молча, глядя под ноги.
– Мало мине, мало… Ишо бы надо покрепче вдарить.
– Ай бредишь?
– По греху и расправа.
– Какой грех-то, где грех? – Он останавливается.
– Дак венчанная я… – горько улыбается Варвара.
– Что ж, что венчанная? Сама пречистая Иосифу обручёна была, а принесла от Духа Свята…
Она испуганно крестится:
– Чего брешешь? Бог накажеть…
– Накажеть – на то его святая воля…
Увидев вывеску трактира, Александр оживился:
– А я чаю – нету никакой вины. Все одного отца дети. Али господу веселей, ежели ты с тоски вянешь?
Слышится крик и улюлюканье. Толпа гонится за девчонкой-нищенкой. Зажав в ладони рыбину, она мчится вдоль рядов, ловко уворачиваясь от преследователей.
– Держи воровку!
Краснорожий мастеровой, колдовавший над телегой, выпрямился, привлеченный шумом. Девчонка оглянулась на бегу и врезалась ему в брюхо. Он упал, она полетела на него, послышался звон разбитого стекла.
Из трактира вывалилась компания мужиков поглазеть на происшествие. Истошно вопит нищенка. Александр морщится, беспомощно оглядывается на Варвару.
– Затопчуть, окаянные… – бормочет он. – Чисто собаки…
Он бросился в толпу. Варвара услышала его крик:
– Православныя!
На мгновение Варвара увидела окровавленное лицо нищенки, выпученные глаза. В рот ей запихивали кусок мыла, она судорожно икала.
– Хватай их, ребята, одна шайка!
Александру удалось вырвать девчонку, он загораживал ее, отталкивая чьи-то руки.
Варвара видела, как сзади него вырос краснорожий мастеровой. Мутный недоумевающий взгляд его шарил по толпе, он взмахнул рукой, в которой блеснул железный шкворень.
Варвара вскрикнула.
– Варькя, ты, што ль? – окликнули ее. – А мы с Крячихой приехали… Наших-то никого не видала?
Перед ней стояла Домашка, рядом с ней сгибался под тяжестью мешков ее муж Игнаха Слизень. Варвара тупо посмотрела на Домашку и отвернулась.
Толпа растаяла, появился городовой. Вокруг него стояло несколько зевак, сиделец в кожаном фартуке что-то объяснял ему, встряхивая рыбиной. Нищенки нигде не было видно, пропал и мастеровой.
Темное пятно расплылось на дорожной пыли вокруг головы Александра.
На рассвете Варвара идет по пустынной дороге.
Поля тонут в тумане. Она прислушивается – где-то журчит ручей.
Она спускается к берегу, укладывает на землю пехтерь со спящей Палашкой. Скидывает рубаху и юбку, забирается в воду. Она трет подмышки, грудь, спину, погружает лицо в воду. Выходит на берег, отжимает волосы.
За поворотом дороги открывается хутор. Туман редеет, клочья его поднимаются к небу. Варвара останавливается, увидев, что лошадь бродит по усадьбе. Она вытаскивает Палашку из пехтеря и пускается бежать.
Дым – а не туман – стелется по двору. Курится крыша шалаша над землянкой. На месте новой избы торчит закопченная труба печи. Бледным пламенем догорает на земле крыша сарая, искры вспыхивают в головнях.
На почерневшей траве посереди пепелища, раскинув руки, храпит Иван. Лицо его в саже, волосы и брови опалены, на лбу сочится ссадина. Варвара трясет его, кричит. Палашка плачет.
Иван открывает глаза, налитые кровью, бессмысленно смотрит на Варвару и, пробормотав ругательство, валится как подкошенный.
Землянка залита непривычно ярким светом – низкое закатное солнце светит в провалы крыши. В горнице беспорядок, следы пожара. Под лаптями Ивана хрустит битое стекло.
Варвара с Палашкой на руках стоит у печки, глядя, как Иван засовывает в мешок рубанок и стамески. Он берет каравай хлеба, режет пополам. Втискивает топор за подпояску, вешает на плечо связанные сапоги.
Варвара с Палашкой смотрят вслед Ивану, уходящему по дороге. У поворота он оборачивается. Варвара едва различает вдали темный силуэт на светлой дороге.
И Ивану видны только смутные очертания бабы с ребенком у ограды, белое пятнышко платка на Варваре и синее на Палашке.
А потом на дороге никого нет.
На путях пыхтит эшелон под парами. Маршевая рота грузится в вагоны. Офицеры курят на перроне. Топчется в ожидании толпа новобранцев. Гремит гармонь, пляшут двое пьяных. Купеческое многолюдное семейство стоит, окружив двух румяных парней-близнецов. На снегу дымит самовар. Нищенка с ребенком останавливается рядом, низко кланяется:
– Православныя, подайтя Христа ради погорельцам, будьте такие милосливыя…
– Второй батальон – стройсь! – разносится команда.
Все приходит в движение. Пронзительно гудит паровоз, кричат унтера. Рекруты торопливо хватают мешки и скатки, их целуют, крестят, они бегут в строй. Городовой подносит руку к козырьку.
Из церкви выходят люди после службы. Нищенка с ребенком кланяется:
– Подайтя Христа ради, православныя…
Это Варвара с Палашкой на руках.
Часть вторая
Власть народа
В снежном мареве ползет поезд.
Тянется мимо голая степь, холмы и овраги, тощие лозины над замерзшим ручьем.
В теплушке полумрак, сизый рассвет сочится в узкое окошко под крышей.
Мужик вздрогнул от толчка, нащупал мешок под собой, повел мутным взглядом и провалился в сон.
Все пространство вагона забито, сидят друг на друге, стоят в проходе, ноги в валенках торчат из-под лавки. Все спят. На повороте, как по команде, переваливаются от стенки к стенке, никто не просыпается.
Пронзительно свистит паровоз. Лязгают тормоза.
Поезд остановился. Путь завален бревнами.
Из белой мглы налетают всадники.
Варвара сидит в проходе на мешке. Прижавшись к ней, спит семилетняя Палашка.
Снаружи доносятся возбужденные голоса, чей-то отчаянный крик.
– Чего тама? – спрашивают мужика, прилипшего к окошку.
– Ездиют какие-то на конях, – тоскливо говорит мужик. – А кто их разбереть? Командуеть вроде в кожанке…
– Должно, комиссары…
С грохотом отваливают дверь, в теплушку один за другим влезают пятеро с винтовками и принимаются потрошить багаж.
– Полный спокой, граждане! Чего везем?
Поднимается гвалт.
Человек в кожанке спрашивает:
– Доктора есть?
Бородатый господин в шубе невольно дергает головой и отворачивается.
– Доктор? Спирт имеется?
– Безобразие, совести нету!..
Доктор получает по зубам, узлы его обшаривают, достают бутыль.
– Меня в расход пустють! – кричит мужик, повисая на парне в тулупе. – Хлеб казенный, вон она бумага!
– Колечко быстренько, мадам!
Проснулся матрос, схватился за маузер, на него навалились, скрутили.
– А ну, Серый, раздеть да на снежок его, пущай голышом прогуляется…
– Погоди, братва…
Он достает из штанов тряпичный узелок. На свет появляется серебряный портсигар, кулон с камешком на золотой цепочке.
Трогаются по дороге нагруженные сани. Всадники исчезают в метели. Машинист идет вдоль поезда, кричит:
– Путя нету, которые ехать желающие, ступайте завал разбирать!
Люди выбираются из вагонов.
Баррикаду на полотне занесло метелью. Выковыривают из-под снега и скатывают верхние бревна.
В сумерках приближается разъезд. На путях стоят несколько составов, горят костры, греются у огня люди с мешками. Из вагона кричат:
– Давно сидите, православные?
– Пять дён…
В теплушке ропот возмущения:
– Чтоб им повылазило, паразитам!
Лязг, толчок – поезд остановился.
– Ну, где ты, староста? – вздыхает кто-то в тишине. – Давай, чего тянуть…
Поднимается немолодой скуластый мужик в бараньем полушубке, обходит, собирает деньги.
– Мало, – сурово говорит он бабе. – Сказано: по триста.
– На чужом-то горбу много вас, охотников, – ворчит другая баба. – Нету – и ступай пешая…
Варвара, косясь по сторонам, копается в чулке.
С улицы колотят в дверь и кричат:
– Седьмой вагон, иттить собираетесь, ай заснули?
Староста обстоятельно заворачивает деньги в платок, крестится.
– С Богом!
И вываливается в темноту.
– …Пятьдесят седьмой смешанный? Нахальство какое, вы же только пришли! Да у меня тут неделями торчат!
Начальник разъезда, в тулупе поверх формы, сопливый, с распухшим носом, с красными слезящимися глазами, отмахивается от наседающих мужиков. Снежная крупа летит в выбитые окна, ветер гоняет бумаги по углам.
– Договаривайтесь сами. Договоритесь – пропущу сразу, мне зачем… – Деньги начальник сгребает в ящик стола. – Вон они, продпоезд на втором пути. Ступайте к командиру отряда.
Старосты стонут:
– Обратно отряд? Да нас уж почистили, с утра ишо… Такой отряд, еле ноги унесли!
– Это где же? У Снегиревки? То бандиты, шайка Кольки Бербешкина озорует, – объясняет начальник, хватая взлетающие справки. – А эти губкомовские, с мандатом, по всей форме. Заградительный отряд имени товарища Бебеля. Они тут хозяева…
