Михаил Елизаров - Ногти (сборник)
– На дачу поедем. Хочешь с нами? Доверим огород копать. Это именно тот случай, когда родители тебе очень рады будут.
– Мечтал всю жизнь… Это далеко?
– На электричке полчаса ехать и автобусом минут десять..
– Пока не впечатляет.
– Дубина, знаешь, как там интересно. Столько событий! Мужики выпили техническую жидкость, вначале ослепли, потом умерли. Мальчику отрезало руку косилкой. А в соседнем доме татарин зарубил свою жену и повесился.
– Я подумаю.
– Лентяй ты, – девушка зябко передернула плечами.
– Замерзла?
– Нет, просто мороз по коже. Или ты плохо греешь.
– Я буду хорошо греть, оставайся.
– Прощаемся! – она быстро подставила рот для поцелуя, затем потянула дверь подъезда, скрипнувшую, как корабельная снасть.
– Ты, кстати, не ответила насчет моего предложения, – донеслись слова.
– Какого предложения?
– Выйти за меня замуж. Даю год на размышление.
– Почему так много?
Молодой человек счастливо улыбнулся:
– Я, видишь ли, еще не нагулялся, не готов к семейной жизни. Могу первой встречной юбкой увлечься. А через год точно уже повзрослею…
Вопреки отцовским прогнозам лампочку в подъезде не свинтили, но горела она тускло, точно неизвестный злоумышленник обворовал ее ватт эдак на сорок. Оставшиеся двадцать из последних сил озаряли потолок в горелых долматинцевых пятнах и живописную географию потустороннего мира, выступившего на обвалившейся штукатурке. От подвала поднимался слабый запах тлена.
«Давно пора ремонт сделать и консьержку посадить, – подумала Надя. – Любая пенсионерка согласилась бы за символическую сумму. И чище было бы, и безопасней…»
Лифт отозвался где-то на девятом этаже и по прибытии рыцарски лязгнул. Дополнительного освещения из кабины как раз хватило, чтобы убедиться, что круглые, будто пулевые отверстия в жести почтового ящика не зияют черной пустотой, а, напротив, законопачены бумажным содержимым.
Кроме предвыборной листовки и бесплатной рекламной газеты, в ящике оказалось письмо. На конверте отсутствовали имя и адрес отправителя. Только печатными буквами во всю длину было размашисто выведено: «Надежде Поляковой».
Предвкушая сюрприз, она выглянула на улицу, но там уже никого не было. Надя положила конверт в сумочку и поспешила к лифту, пока его не вызвали на верхние этажи.Уже в коридоре было слышно, как надрывался телевизор.
Мать приоткрыла дверь гостиной:
– Ты КВН пропустила… А все равно неинтересный. С нашими студенческими капустниками разве сравнится? В них душа была! – Она повернулась к отцу. – Витя, помнишь, на третьем курсе наши оперу поставили «Герасим и Муму»? Такая прелесть! Хор глухих, хор немых, ария внутреннего голоса Герасима: «Всему вино-о-й строй крепостно-о-й!»
– Мама, перестань, у тебя нет слуха!
– Ты такая злая, потому что поругалась со своим воздыхателем?
– Не ваше дело. И с чего вы решили, что я поругалась?
– В дом его не пригласила – раз! – свесился из кресла отец. – Тискались на пятнадцать минут меньше обычного. Это два! Вот и делаем соответствующие выводы. Я так скажу: вымораживай своих ухажеров, сколько душе угодно, только сама не простудись. Нам-то твое здоровье дорого.
– Ты, папа, корыстный, – засмеялась Надя. – Боишься на выходные рабочую силу потерять.
На экране сменилась картинка. Забренчала индийская музыка, под которую из зарослей выбежал семенящим аллюром трусливый слон, за ним показался чумазый мальчик в чалме. Бамбуковой палкой он треснул слона по правой ляжке, и умное животное повернуло налево.
– Надь, ужинать будешь? – спросила мать.
– Не хочу. Мы поели в кафе.
– Все разговоры на кухне! – отец сделал страшное лицо.
– Ты просто безумный делаешься со своим телевизором, Витя, – мать грузно опустилась в кресло.
Надя задержалась на минуту перед экраном. Видеоряд дал сжатое представление о том, как выглядит современный Бомбей, напичканный небоскребами и кадиллаками. Мягкий голос диктора, уловивший, что волшебное погружение в среду уже произошло, задушевно произнес: «Как верно подметил много веков назад наблюдательный составитель "Кама сутры", влагалище бывает трех видов: большое, среднее и маленькое».
Затем появилась девушка в шелковых одеждах, с жирной искусственной родинкой между нарисованных бровей. Заламывая паучьи руки, она начала тонкую песню, похожую на жалобу.
Надя вспомнила про свое письмо и, уединившись на кухне, осмотрела конверт повнимательней – обыкновенный, без марки, значит, сами принесли и бросили, почерк незнакомый. Торопливо вытащила несколько сложенных вчетверо листков.
Письмо начиналось с хамского эпиграфа: «Для той, кому привычнее брать не в толк, а сама знаешь куда…»
Надя даже оглянулась по сторонам, точно кто-то рядом мог разделить ее недоумение, чувствуя, как от гнева разогрелись щеки. Она скомкала письмо и зашвырнула в мусорное ведро.
– Сволочь неблагодарная, – пробормотала Надя, думая, что автор, довольный очередной шуткой, катит сейчас в свои забытые чертовы кулички.
Прочитанное все же скверно укладывалось в рамки грубого розыгрыша. Надя достала из ведра мятые листки, к которым уже налипла яичная скорлупа и картофельные очистки.
«Очень надеюсь, что пока еще разговариваю с тобой, а не с пищевыми отходами. Вначале выслушай, а потом я примирюсь с любым собеседником…»
Невесело усмехнувшись прозорливости сочинителя, Надя быстро посмотрела на последний, как ей показалось, лист. Подписи не было. Заключительная фраза обрывалась ничего не значащим переносом «одевал теплом солнечных лу-…». Скорее всего страницы были сложены не по порядку. Надя решила, что разберется по мере прочтения.
«Не вышло, не справился с эмоциями. Но я не жалею и не стану ругань свою зачеркивать или начинать письмо заново. Всякая корректура – уже лицемерие. Хочу оставаться с тобой до конца искренним. Ты, конечно, спросишь, а уместна ли с девушкой подобная искренность? Совершенно верно, неуместна. Поэтому и приношу мои извинения, такие же глубокие, какими еще могут быть только соболезнования.
Во первых строках сообщаю, что это письмо – единственное и последнее. Честное слово. Для чего я пишу его? Может, чтобы ты, наконец, узнала, какую любовь потеряла, как была нужна мне.
Страшно подумать, почти страницу исписал, а ничего толком не сказал, лишь демагогию развел. С чего же начать… Забавно, всегда умел на людях складно излагать свои мысли, такие речи закатывал, что держись, а один на один с бумагой и пары слов связать не могу.
Итак, слишком поздно о чем-то вздыхать, сожалеть. Сразу успокою. Мои чувства в прошлом. Я больше не буду унижаться, напрашиваться. Говоря избитыми фразами любовного лексикона, я отпускаю тебя и ничего не пожелаю на прощанье, потому что вычеркнул тебя из спектра моих желаний…»
Надя деланно засмеялась и покрутила у виска:
– Подумаешь, испугал. Шизофреник!
Перевернула страницу. Новые строчки окончательно убедили, что тот, с кем она недавно простилась у подъезда, не имеет к письму ни малейшего отношения.
«Не нужно изумленно покачивать головой, крутить у виска пальцем. Твоя память не нуждается в этой символической подзаводке. Подскажу. Знакомство наше, в общем-то, одностороннее. Конечно же, ты видела меня раньше, и неоднократно. Просто не придавала значения. На черта сдался тебе тощий, патлатый фрукт, слегка за тридцать, эдакая бородатая помесь блюза с концептуальной живописью, а если к этому прибавить нос типичного "Иосифовича", так получится полная картина. Такие не в твоем вкусе, ну конечно. Тебе же больше нравятся бритоголовые коммерсанты, на манер твоего предпоследнего ухажера. Кстати, он не гнушался водить со мной дружбу, но не об этом речь…»
– Очень даже об этом, – зло пробормотала Надя. – Вот ты и проговорился, мудак.
Она выбежала в коридор за телефоном и скрылась в своей комнате, подгоняя ногой волочащийся по полу шнур. Набрала почти забытый номер.
– Ну, здравствуй, Надежда! Вот уж не ждал! – отозвался хрипловатый, будто завернутый в целлофан, мужской голос. – Рассказывай, как жизнь молодая?
– Так себе…
– Тогда у меня предложение. Я сейчас подъеду, и мы куда-нибудь к черту на рога закатимся. Как, не против?
– Только не сегодня. В другой раз.
– Когда еще этот другой раз будет? Развеешься, заодно обо всем расскажешь.
– Ну, правда, не могу. И еще неприятности всякие. Я почему тебе и позвонила…
– Ладно-ладно, – доверительная хрипотца обернулась деловой сухостью. – Говори, в чем проблема?
– Это и проблемой назвать сложно, сразу и не объяснишь..
– Давай выкладывай, не стесняйся, – подбодрил голос.
– Короче, мне один козел письмо подбросил, я даже не знаю, кто.
– И что?
– Он бред всякий написал!
– Ты из-за этого так нервничаешь?
– Хорошенькие дела, может, он вообще маньяк какой-нибудь!
– Ясно. А я чем тебе помочь могу? Разобраться-то несложно, но надо знать, по крайней мере, с кем.
