Павел Козлофф - Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Заснул он с твердым деловым решеньем: «Пусть, завтра мы в последний раз сыграем. Успех лишь улыбнулся Катерине, – и, уж тогда – и раздадим долги, и сможем жить, не думая о хлебе».
Екатерина, возбужденная рулеткой, во сне вела престранный разговор. Всего чуднее, что сама с собой.
«Я думала поставить на Zero, но за секунду изменила ставку. И шарик замер там, где я решила. Зачем работают, а не идут играть?
– Но вспомни, что за все платить придется, – шептало вкрадчиво её второе «Я». – И не поможет тут, что «все не так уж важно». Поройся в «тощей памяти» своей.
– Антон мне суженый и посланный судьбой, – упрямо повторяла Катерина.
– Для чувства, а не шариком в рулетке. Жизнь вовсе не погоня за деньгами. Не надо забывать про наше свойство – на самом деле на все это наплевать».
* * *– Ты будто заклинанья произносишь, – ворвался в сон взволнованный Антон.
– Мне снилось, я куда-то улетала. Я, может быть, еще расту. Прости.
Антон тут, кстати, вспомнил про Шекспира. Ромео как Джульетту наставлял. И прошептал, Екатерине, засыпая:
– Расти, расти. И помни обо мне.
* * *Вот так происходила, но пока не очень складывалась жизнь у молодых. Тут явно было чувство, и это предвещало, что всё «слюбится». Но вот, как «стерпится» – пока ещё вопрос не возникал. Екатерина, в тот момент, себя держала фаталисткой, не сомневалась, что Антон вот-вот определится с жизненной позицией, что поимеют они вместе, так сказать, платформу, и будут жить красиво, да и очень интересно.
Они за время после свадьбы разлучались только раз – Антону нужно было в Петербург, вести переговоры. Туда – обратно, и на самолете. Он ранним утром вылетел, а к вечеру, в районе десяти, уже припарковался возле дачи. Екатерина приготовила торжественную встречу, почти банкет.
Каких-либо тревог и опасений не было – жизнь у влюбленных только начиналась.
«Вы меня везите хоронить…»
Тем временем майор Олег Андреич Порываев, который занимался гибелью Альцшулер, дал адвокату Нойкину пакет из документов – свидетельство о смерти Маргариты и разрешение покойную кремировать. Останки бедной женщины уже сказали экспертизе, что смогли.
Душеприказчик Нойкин сделал все, как обещал. Эксперты, приглашенные смотреть картины, установили, что уцелело только пять оригиналов из двенадцати полотен знаменитых мастеров. Вместо семи шедевров теперь висели копии. Подделки, что тут скажешь, удались. Были точны, весьма небесталанны.
– Особенно – «Мясницкая» Машкова, – один специалист был очень сильно впечатлен. – Я полагаю, что сам автор не отказался бы поставить свою подпись.
На пять картин, замененных на копии, существовали дарственные. Три были у Сергея, две – у Строева. Куда и как исчезли «Прачки» Гончаровой, «Вид Москвы» Машкова – придется узнавать.
Найти же внучку Маргариты не составило труда – жива, здорова, восемнадцать лет, и вышла замуж. Когда душеприказчик позвонил её на мобильный и рассказал о смерти её бабушки Альцшулер, то получил ответ:
– Свяжитесь с мамой, я совсем не знаю папину родню.
Но тут же изменила пожеланье:
– Я, лучше, переговорю, и вам перезвоню. На этот номер можно, вы с которого звоните?
Нойкин успел спросить Екатерину, где её отец? Ответ его не удивил – куда он только не закидывал запросы? Повсюду отвечали, что не имеют сведений, где этот гражданин.
Примерно через час душеприказчику Сергею позвонили. Он разбирался в номерах и понял, что звонок из заграницы. Звонила женщина. Была она взволнована, спешила разобраться.
– Простите, Катя говорила – вы Сергей? Я слышала про вас от Маргариты. Я – родственница, Алла Гольдина, гражданка США. Скажите, ради Бога, что случилось?
Он информировал гражданку США, что Маргарита умерла, уже назначена кремация, и он оповещает всех. Он даже дал ей дополнительную справку: Марго Альцшулер, в свое время, обратилась к нему с просьбой, как к другу и юристу, и наказала проследить за исполнением её последней воли. Прощание назначено в одиннадцать в ближайшую субботу. Выходит – послезавтра. Все состоится в крематории, уже заказан зал.
Повисла и висела, (уж простите за банальность) гробовая тишина, и Нойкин начал опасаться, что прервалась связь. Но вдруг он все-таки услышал:
– Спасибо. Я приеду. Катя будет. Ну, и, конечно, будет Вера. Когда поедете Марго из морга забирать?
Когда он объяснил, что тело уже в морге, в Митино, там, где и крематорий, гражданка Гольдина сказала:
– Хорошо. Спасибо, все там будем.
По-русски сочетанье этих слов привязано к особому значенью, но Гольдина – гражданка США. И даже говорит с акцентом.
Сережа Нойкин уточнял у Порываева, сказать ли внучке, что, возможно, ей достанется наследство? Решили, что пока что – лучше нет. Зачем ей шкура неубитого медведя?
* * *Порываев, как не размышлял, не наблюдал особой связи между насильственною гибелью Альцшулер и несчастным случаем, так незадачливо унесшим юную, лишь начинавшуюся жизнь Валеры Шанцева, похожего, скорее, на пажа у этой дамы, чем на её же жениха. Лишь оставалось непонятным, как у Валерия в кармане нашлись ключи к квартире старой дамы. Но, в ходе следствия, существовали лишь гипотезы. Олег Андреевич не думал сомневаться, что всем таинственным загадкам когда-нибудь найдется объяснение. Майор был убежденный материалист.
Прощанье с Шанцевым происходило тоже в Митино, но за день до кремации Альцшулер, что значит – в пятницу.
Известно, Суриковский институт хотел, чтоб со студентом Шанцевым простились в его стенах – для однокурсников, для всех преподавателей его внезапная кончина представлялась, как трагедия. Среди студентов он был очень популярен, а крупные, известнейшие живописцы и весь педагогический состав пророчили Валерию блестящую карьеру.
Но мать не разрешила, чтоб тело сына выставляли в институте – труп пробыл под водою несколько часов, и ей казалось невозможным, чтоб сынок, в столь грубо искаженном смертью виде, предстал на обозрение. Она просила сделать в ритуальном зале полумрак, сама стояла в изголовье гроба, и стерегла родного мальчика, чтобы прощались с ним лишь издали.
Все люди собрались здесь очень искренне, от горя. Какой-то деятель все говорил, насколько Шанцев был хороший и талантливый, что смерть его – огромная утрата.
Пришли проститься Маргаритины друзья. И Порываев, тоже бывший здесь, смог убедиться, что, небезызвестный Виктор Строев, знакомый по рассказам – вполне нормальный и внушающий доверие мужчина.
Таисия Авдеевна, нет – нет припоминая шутливые, незлые пререкания с «отвратным типом», заплакала, и не скрывала слез.
Через три месяца Валерию исполнилось бы только двадцать три.
* * *В субботу было солнечно, морозно, порывами дул ветер. Уж, так случилось – в Митино, суровый комплекс с его скорбным назначеньем, построен на пригорке, и все, пришедшие проститься с Маргаритой, или же кутались у входа в ритуальный зал, или попрятались в машинах, посматривая на часы. Приехали все загодя, но, оказалось – пустят в зал в одиннадцать.
Здесь уважали время, и была определенность. К Марго уже пришел последний час, а проводы, как завещала Маргарита, и исполнил Нойкин, не следует особенно растягивать. В одиннадцать раскрылись двери зала и провожающие стали заходить.
Народу собралось немного. Порываев увидал её друзей. Андреев стал поближе к гробу, почти не отводил свой взгляд от равнодушной, отчужденной маски, ещё недавно бывшей светлым и живым лицом Марго. Строев стоял, понурив голову, а Нойкин занимался делом – ему необходимо кое с кем поговорить, потом – забрать все документы.
К Таисии Авдеевне у входа в зал пытался приставать с вопросами невзрачный пожилой мужчина. Потом уже Олег Андреич смог узнать, что это Эдуард, смотритель дачи из Ильинского. Таисия Авдеевна, мгновенно, с ним разобралась. Ответила, и даже рассказала что-то, оставив удивленье на его лице, но было очевидно – ей не до него.
Когда открыли доступ в зал, от черного большого BMW к его дверям направились три женщины. За ними двинулся черноволосый молодой мужчина, который нес цветы – большой букет из белых роз и три букета из прекрасных хризантем, разнящихся по цвету.
При входе женщины чуть задержались, и каждая взяла свои цветы из рук молоденького господина, шедшего им в след. Довольно молодая дама в черном кожаном пальто, с завязанным по брови, как у монахинь, черным шарфом, прошла до постамента, где стоял открытый гроб. Другие – сразу подотстали, потом и вовсе отошли к стене, их спутник находился рядом.
Таисия Авдеевна, как и другие, стояла в образованном у гроба полукруге, смотрела на лицо подруги, на провалившиеся, отчужденные глаза.
Лишь Алла сразу поняла, восприняла, как неожиданность, когда приблизилась и стала возле гроба, распределила розы, потом взглянула на глубокие глазницы, на переносицу, связавшую два провалившихся овала.
