Сергей Шаргунов - 1993
– Помираешь? – спросил человек развязно.
– Помираю, – слабо согласился Виктор.
– Ранили?
– Неа!
– А что?
– Сейчас как будто сердце остановится, темнеет перед глазами ужасно, – быстро прожевал жилистую фразу пляшущими зубами.
– Это у тебя паническая атака.
– Атака?
– Атака. Не бойся. Всё нормально.
– Откуда ты знаешь? – повернувшись с надеждой и разжимая пальцы, Виктор обнаружил за круглыми стеклами ореховые пытливые глаза.
– Доктор я, – беспечно объяснил человек. – Снежок ляжет – легче будет.
– Снежок?
– Депрессия у тебя, вот тебе и страшно. Пули напугали?
Не тратя времени на раздумья, Виктор выпалил:
– Дома всё хреново.
– Дома?
– Жена.
– И что она?
– Поругались.
– Бывает. Я сам три раза был женат.
– Я один.
– Довела тебя?
– За… за… затрахала…
– Тебе отвлечься надо. Отдохни. Погуляй. Влюбись в кого-нибудь…
– В кого? – заикаясь от дрожи, спросил Виктор.
– Это уж ты найди.
– Легко сказать: найди, – Виктор оторвал пальцы от лица и, прочно сцепив, с хрустом их заламывал.
– Что, полегчало?
– По-по-чему?
– Да вижу. Отпускает.
– Ни хрена.
– Да ладно, вижу, что лучше! Ты не бойся, главное. И в пекло не лезь. Осенью со многими такое.
– Что ж, я псих, выходит?
– Все мы психи.
Очки доктора были похожи на фары и поигрывали ироничным отсветом.
Потом Виктор ошалело блуждал от Белого дома к мэрии и обратно. Его всё еще немного потряхивало. Не было ни ментов, ни солдат. Люди растекались потоками среди не желавшего тускнеть золотистого дня. Поливалки были отогнаны и сгрудились в оранжевое стадо за мостом. Длинная очередь выстроилась вдоль набережной к дворцу, на верхней ступени которого пышноволосый молодой депутат Шашвиашвили раздавал сувениры – обоюдоострые лезвия колючки. Запомнившийся по сентябрьскому митингу облезлый, рабочего вида мужичок прикладывал к уху транзистор с вытянутой антенной и звал всех ехать на Никольскую, брать “Эхо Москвы”: там, как сообщало о себе радио, слинял милиционер-охранник.
На ступени ниже стоял, в прищуренном раздумье щелкая нагайкой, казачий сотник Морозов. Рядом с ним белобрысая девочка, помладше Тани, важным голоском просвещала женщин:
– Мне из мэрии подарков нанесли!.. Целый мешок! Конфеты! Орехи! Пепси! Заколок всяких надарили! – Она с гордостью показала в свои солнечные пуховые волосы, где сверкало несколько ярких железных стрекоз. – Колготы поменяла! У меня прежние колготы сгнили… За эти дни-то…
– Сколько ты здесь? – спросил Виктор.
– Давно! Еще до блокады. Мы с мамой пришли, она меня на митинге потеряла. – Девочка бойчила, как маленький лектор. – Я в палатке жила, дождь такой шел, я всё время до нитки мокла. Вот и сгнили колготы. Зато я портянки научилась завязывать. В блокаде нормально было. В столовке нас кормили, бутербродами. Еще этот давали… лаваш… Он теплый, вкусный. Все простыли, а я ни разу не чихнула.
– Как обстановочка? – К казаку спустился депутат с обрывком колючки в кровоточившей свежими веселыми порезами руке.
– У Хаса был… – казак напряженно щурился за реку.
– Что говорит?
– Да что… Сидит с трубкой. На столе машинка, грузовичок. Он его катает и поет: “Хазбулат удалой, бедна сакля твоя…”
– Правда-правда, – засмеялась девочка, как будто подыгрывая.
– Э-э, простите… – насколько мог вежливо спросил Виктор. – А где еще такое дают?
– Какое такое? – депутат глянул подозрительно.
– Да вот такое… – Виктор показал на обрывок колючки. – Домой отвезу, жене и дочке. Расскажу, как мы победили!
– Какое домой? – Депутат изучал его неожиданно холодными глазами. – В Останкино езжай!
– В Останкино? – переспросил Виктор и забормотал, словно оправдываясь: – Конечно, поеду! Я давно говорю: даешь Останкино! Телевидение – это сила…
Подошли парни, наряженные в омоновские доспехи, приволокли из неизвестности ящики бадаевского пива и несколько блоков сигарет “Магна” и стали раскладывать на ступенях.
– Будешь? – Румяный человек-гора, похожий на героя былины, протянул бутылку.
Виктор сделал горьковатый глоток. Сдувая пузыристую пену с верхней губы, он увидел, как компания человек в пятьдесят, главным образом подростков, уходит по мосту под многоцветным экзотическим флагом ПОРТОСа с вожатым, державшим автомат наизготовку. “На Тверскую. Телеграф брать”, – горласто объявил кто-то.
– Уберите выпивку! Я буду жаловаться! Не позорьте ряды! – появился узколицый человек с противогазом через плечо.
Прикладываясь к бутылочке, Виктор пошел в сторону Калининского.
Военные грузовики с ревом выезжали туда и уносились на большой скорости, им кричали и махали с тротуаров и принимались уверенно и увлеченно обсуждать, куда те поехали: на Лубянку, в Минобороны, в ТАСС, в Краснопресненское РУВД за автоматами, потрошить оружейный магазин, в Таманскую дивизию за подмогой…
Он провожал их долгим взглядом, и ему казалось: они несутся прямиком к прощальному солнцу.
Глава 26
Лена включила телевизор вовремя. Привычное лицо ведущего было неожиданно новым: растерянным, коричневатым, в темных пятнах, очки словно бы вдавились в глазницы.
– Уважаемые телезрители, – он с трудом разлепил пересохшие губы. – В связи с вооруженной осадой телецентра, – жадно лизнул край рта, – мы вынуждены прервать вещание.
На экране повисла радужная сетка.
Лена пробежалась по каналам – не работали все, кроме РТР, где тоже малоузнаваемая, в малиновых пятнышках – ага, без грима, – взволнованная светловолосая ведущая округляла прозрачные глаза и звонко чеканила, иногда прерываясь, чтобы с немой мольбой проглотить слезный комок:
– Нападающие используют автоматы, гранатометы, тяжелую технику. Напомню, сегодня днем толпа боевиков, прикрываясь женщинами и детьми, напала на сотрудников милиции и прорвалась к зданию бывшего Верховного Совета. По состоянию на пятнадцать часов убито как минимум десять милиционеров. Многие взяты в заложники. По сведениям из Кремля, президент ввел в Москве чрезвычайное положение и комендантский час. В эти минуты бесчинствующая толпа приступила к штурму телецентра Останкино. Напомню, мы работаем из резервной студии.
– Сволочи! Что творят! – Лена подняла голову к мутному потолку, как бы обращаясь на второй этаж, в пустую комнату мужа. – Разве так нормально? – Она повернулась к дочери, которая, сидя за столом, впервые в жизни, сама не понимая зачем, пыталась разгадывать кроссворд. – Ты смотри, что в Москве происходит… Таня!
– А?
– Разуй глаза, а…
– Мам, там папа, да? – сомнамбулически спросила Таня, продолжая глядеть в газету.
– Ой, неужели туда полез? – Лена сделала телевизор громче и тихо добавила: – Кобелина…
…На углу мэрии Виктор обнаружил грузовик с открытым кузовом, набитым мужчинами с трофейными дубинками, некоторые были в касках и при щитах.
– Куда? – заглянул в окно водителя.
– Останкино брать! – оскалился тот под черными усами подковой и показал два пальца, напряженно трепещущих рогаткой V.
Грузовик сорвался с места, сидевшие в кузове разом подскочили, и их умчало.
Рядом люди заполняли красный автобус с выбитыми стеклами. Виктор вошел в автобус, пропустив вперед невысокую женщину с короткой темной стрижкой. Она приткнулась в конец салона и села, сначала внимательно осмотрев сиденье – нет ли там осколков, он, пробравшись следом, встал рядом. У нее была бежевая юбка до колен, челка спадала на лоб.
Автобус заполнился и, непрестанно сигналя, поехал под шумный разговор:
– Победа!
– Сегодня день рождения Есенина!
– Все-таки есть Бог на белом свете!
– Такое раз в жизни бывает!
– Будет о чем рассказать внукам!
– Кстати о птичках – этот щит пулю удержит?
– Не удержит.
– А два щита? Если я два щита подставлю?
– Срут на голову, ответить не дают…
– Я с Алма-Аты, хоть родным привет передам!
– Я поближе, из Калуги. У меня погоняло на баррикаде – Калуга.
– Получим эфир – армию позовем…
– За Ельцина армия точно не пойдет. Военные обещали: крови проливать не будем.
– Если народ правду услышит, сразу миллион на улицу выйдет…
– Народ для них скотина бессловесная…
– Русский человек как ребенок, всему верит, что по телеку.
– Ты сам, что ли, не русский?
– Я-то русский, но я прозрел!
– Надо сделать передачу “Сутки для народа”! Не час – сутки! Ясно? Пускай, кто хочет, выступает!
– Смотрю телевизор и думаю: “Демократ, а, демократ! Дай хоть словечко сказать!”
– Я не смотрю, не выдержал, на помойку отнес.
– Теперь заново покупать придется!
Когда выехали на Садовое, разговоры сменились песней. Сначала оглушительно исполнили гимн Советского Союза, хотя кто-то протестовал, называя себя монархистом, а потом затянули: “Степь да степь кругом…”
