Наринэ Абгарян - С неба упали три яблока. Люди, которые всегда со мной. Зулали (сборник)
Серого «москвича» у автовокзала не оказалось. Вера поймала первое такси – времени на то, чтобы перебирать водителей, не было – чем дольше стоишь на виду, тем больше привлекаешь к себе ненужное внимание.
– Тридцать рублей, – сверкнув булатными зубами, отключил счетчик таксист.
– Почему так много? – запротестовала Марья.
– Потому что ехать к границе. Не всякий туда на ночь глядя
поедет.
– Все нормально. – Вера усадила Марью на заднее сиденье, сама села вперед – подумала, что лучше находиться ближе к водителю, на всякий случай. Чтобы, если тот что-то заподозрит и попытается как-то навредить ей, можно было дать отпор – ударить, вцепиться в лицо или, на худой конец, крутануть руль машины. Просто так сдаваться Вера не собиралась, не затем она проделала весь этот долгий путь, чтобы погибнуть в тридцати – сорока минутах езды от армянской границы.
Ее очень беспокоила Марья – чем ближе оказывалась спасительная граница, тем больше она суетилась и волновалась.
– Мама, в сумке термос, – Вера постаралась говорить ровным, безмятежным голосом, – налей себе воды и накапай валерьянки.
– Сердце болит? – отозвался водитель. Он притормозил на светофоре, обернулся к Марье, потом глянул на Веру. – Русские?
– Русские, да. Мама после второго инфаркта. Вот, везу к себе. Пусть поживет у нас, наберется сил.
– Давно переехали в Алябайли?
– Двадцать лет уже.
– Моя свояченица там живет, я часто у них бываю. Но вас что-то не припомню.
– Ну, село большое, всех не упомнишь.
– А где вы живете? – Водитель свернул направо, выезжая на боковую улицу.
Вера напряглась.
– Зачем вы повернули направо? Нам ведь прямо ехать.
– Раз уж в Алябайли едем, возьму кое-что, завезу свояченице. Тут недалеко, пол-улицы проехать.
– Вера, а где валерьянка, что-то не найду, – позвала Марья.
– Посмотри в левом кармашке сумки.
– Поискала, там ее нет.
Машина затормозила у небольшого одноэтажного дома.
– Я быстро. – Водитель вышел, громко хлопнув дверцей. Долго рылся в карманах, чиркнул спичкой, закурил. Прошел вразвалочку к калитке. Вера подождала, пока он скроется из виду, потом обернулась к Марье:
– Мам, ты, главное, не дергайся. Чем спокойнее мы будем – тем лучше для нас.
– Не доверяю я ему. Он нехороший человек, я это чувствую.
– У нас нет выбора. Через час-полтора совсем стемнеет. Что мы будем делать на улицах азербайджанского города? Куда пойдем? Мы даже в гостиницу не можем заселиться!
– Хорошо, доченька. Я буду тихо. Обещаю.
Вера отобрала у Марьи термос, налила в крышку воды. Порылась в сумке, зацепилась рукой за что-то холодное, вытащила. Это оказалась серебряная чайная ложка, которую отец привез в подарок Марье, с оттиском на расписной ручке: «Баку, 1913 годъ».
– Откуда она тут взялась?
– Это я положила. На удачу.
Вера убрала ложку в карман пальто, завозилась в сумке, нашарила пузырек с валерьянкой. Накапала тридцать капель, протянула Марье – пей!
По улице, звеня в велосипедные звонки, с громким гиком проехала ватага мальчишек. Вера наблюдала, как они, весело обгоняя друг друга, свернули за угол, подумала с горечью, что детство – самое совершенное состояние души – всех любишь, ни на кого не держишь зла. Вспомнила о Нине с Таточкой, оцепенела от боли – мысль о дочерях делала ее бесконечно слабой и уязвимой. Петрос уже вернулся с дежурства, они, наверное, недоумевают, куда она так надолго пропала. Звонили в парава-карскую школу, узнали, что никакие мероприятия сегодня там не проводились… Как только перейдут границу, нужно постучаться в первый попавшийся дом, позвонить и предупредить, что всё в порядке. Петрос, наверное, будет в бешенстве, отругает ее за необдуманный шаг, ну и ладно, это уже не страшно. Главное, она вывезла маму из Кировабада.
Скрипнула калитка, таксист вытащил на улицу большую сумку. Кинул ее в багажник – сумка отозвалась глухим лязгом, долго возился с замком, наконец – захлопнул крышку багажника. Вера наблюдала за ним в зеркало заднего вида – небольшого роста, коренастый, на вид ее ровесник, может, чуть старше. На щеке, от скулы и до подбородка, тянулся длинный некрасивый шрам. Когда он сел за руль, в салоне машины мигом запахло сигаретами – Вера непроизвольно поморщилась, зарылась носом в ворот пальто.
– Поехали! – крякнул, заводя мотор, таксист.
Машина выехала на главную улицу, запрыгала по неровному асфальту.
– Так где, вы говорите, в Алябайли живете? – продолжил с прерванного места разговор таксист.
– Рядом со школой, – выкрутилась Вера. – Буквально через два дома.
– Свояченицу мою зовут Джейран, может, знаете? Она на Валидова живет, у продуктового магазина.
Вера раздумывала буквально секунду.
– Это та Джейран, которая историю в школе преподает? Джейран Махмудовна?
Таксист хмыкнул.
– Нет, наша Джейран не работает. Дома сидит, детей воспитывает.
– Не знаю, к сожалению. Может, и виделись, но точно не знакомы.
– А как твоего мужа зовут? – перешел на «ты» таксист. Он мазнул по Вере быстрым скользким взглядом, задержался глазами на хрупком ее запястье – Вера непроизвольно дернула рукой, убрала ее в карман пальто. Нащупала чайную ложечку, зажала ее в кулаке. Нужно было сворачивать разговор, иначе он сейчас поймает ее на лжи.
– Давайте мы помолчим немного, ладно? А то у меня голова раскалывается.
– Как скажешь.
Машина вырулила на шоссе. Ехать по пустынной дороге было спокойней, чем по людному большому городу. Вера обернулась, подбадривающе улыбнулась Марье. Марья подалась вперед, коснулась прохладной ладонью ее щеки.
– Все хорошо, мам?
– Да, дочка.
Вдоль дороги, справа и слева, устремляясь в далекий горизонт, тянулась бесконечная равнина. Вера который раз подивилась тому, как резко меняется природа по эту сторону границы. Там, в армянских краях, росли непроницаемые вековые леса, шумели быстрые речки, утренние туманы – непроглядные, густые – уползали медленным улиточным шагом, оставляя на траве влажный след прохладно-молочного своего прикосновения. А здесь, на азербайджанской стороне, большую часть года царила палящая, беспощадная жара. Летом земля подергивалась трещинной рябью и пахла так, как пахла гончарная из далекого Вериного детства – зноем, раскаленной глиной, немилосердным человеческим трудом. А зимой дул колючий и злой, наполненный шершавой пылью и мелкой трухой ветер, словно тот, кто выпускал его на волю, первым делом выбивал на пути этого ветра тяжеленные домотканые ковры. И он, подхватывая шерстяной сор вековых ковров, гнал его перед собой, словно пастух – бессловесное стадо, туда, на восток, на спаленный солнцем край земли.
День неуклонно приближался к ночи, машина мерно катилась по дороге, таксист что-то тихо подпевал себе под нос. Вера вздохнула, потерла пальцами онемевший затылок – разгоняя усталость, закрыла глаза. И на недолгие несколько минут провалилась в сон – такой отчетливый и явственный, словно не уснула, а перешагнула из одной реальности в другую. Ей снилась большая, заставленная старой мебельной рухлядью комната. За громоздким темного дерева столом, залитый бьющим из высоких окон светом, сидел отец и шил туфельку – крохотную, изящную, на невысоком каблучке. Вера хотела подойти и обнять его, но, как ни старалась, ничего не получалось – тяжелый массивный стол при ее приближении мгновенно оживал, обрастал новыми углами и боками, заключая отца в неприступное кольцо.
– Папа, – позвала Вера, – папа!
Андро поднял на нее до боли знакомые и родные глаза – глубокие, карие, с золотистыми искринками, удивленно вздернул брови.
– Верушка, что ты здесь делаешь? Твое место не здесь, а там.
– Где там? – оторопела Вера.
– Там, – показал отец в окно. Вера выглянула во двор и мигом его узнала – старое тутовое дерево, фруктовый сад, каменная печь, где свекровь каждую неделю выпекала караваи хлеба.
– Но…
– Возвращайся, – перебил не терпящим возражений тоном отец. И тут же задвигались стены, громко захлопнулись двери – одни, вторые, третьи, увлекая Веру в длинные незнакомые коридоры, уводя ее как можно дальше от него.
– Папа! – закричала она. – Папа!
Машина резко свернула направо, съехала с дороги, затормозила. Таксист выскочил, ринулся к багажнику. Завозился там. Подбежал к Вериной дверце, распахнул ее.
– Выходи!
Вера спросонья не очень соображала, что происходит, стала неловко вылезать, но вдруг краем глаза выхватила предмет в его руках – одноствольное, с тяжелым неповоротливым затвором ружье. Таксист почему-то не целился в нее, а держал ружье на весу, видимо, был уверен в том, что защищаться она не станет.
– Вера! – закричала-заколотилась сзади Марья. Она вцепилась в ручку двери, но распахнуть ее не могла – дверца не поддавалась.
Вера понимала, что нужно действовать не медля, иначе будет поздно. Она почти уже вылезла из машины – одной ногой стояла на земле, но вторая еще была в салоне. Сделав вид, что зацепилась левой ногой за сиденье, она резко нагнулась, схватилась обеими руками за дверцу, рванула ее, больно ударив себя по голени. Таксист непроизвольно дернулся за дверцей – Вера так же резко распахнула ее, сильно стукнув его в грудь, тот отлетел, ударился боком о крыло машины, выронил ружье, сполз вниз.
