Ольга Погодина-Кузмина - Адамово Яблоко
«Конечно же, это просто слова, если не говорится главное», – возразила она мысленно и все же села на постель, посмотрела ему в лицо. И вместо нужного вопроса зачем-то произнесла:
– Ты будешь спать здесь или пойдешь к себе?
– Как тебе удобней, – ответил он, глядя на нее с кротостью, совсем не идущей к его размякшему после секса и алкоголя лицу.
– Тогда я бы хотела привести себя в порядок. Одна.
Он взял с прикроватной полки бокал с коньяком.
– Хорошо. Понимаю, ты на меня в обиде. Это справедливо. Я веду себя по-свински, это следует признать.
– Ты наконец-то заметил? – горько усмехнулась она.
– Признаю, это не лезет ни в какие ворота, – все с той же кротостью кивнул он. – Свинство и глупость, если трезво посмотреть. Карлсон, который живет без крыши.
«Если ты прекратишь это немедленно, у нас еще будет шанс хоть что-то вернуть», – хотела сказать Марьяна, но он опередил ее:
– Понимаю, как тебе должно быть неприятно…
«Неприятно?» – удивилась она этому вялому, ничего почти не значащему слову.
Он взял ее руку, поднес к губам.
– Я не хотел тебя обманывать, поверь. Думал, все будет иначе… Что я справлюсь. Но я не могу измениться. Это сильнее меня. Прости…
Марьяна испугалась, что он сейчас начнет исповедоваться в тех низменных чувствах, о которых она не могла думать без дрожи брезгливости. Ей было так больно и стыдно, что она вскочила, схватила с туалетного столика расческу и сама начала быстро говорить:
– Я очень устала сегодня, Георгий. Много проблем по отчетам, и Шамшева, и эта жара… Я очень хочу спать. Рада, что с тобой все в порядке, но давай поговорим потом.
– Хорошо, – сказал он и начал отыскивать на полу свои носки, немного нелепый, как все мужчины в этот момент.
Отворачиваясь, чтобы не видеть его всегда непристойной из-за чрезмерности признаков пола наготы, она подумала, что гадалка и в этом не соврала – то, что Марьяне хотелось получить от этого мужчины, уже целиком было отдано другому, и все, что оставалось ей – довольствоваться похмельем в чужом пиру. Перед ней было всего два пути – расстаться с ним или смириться, и в обоих случаях она терпела унизительное поражение, которое делало ее глупой и жалкой, прежде всего в собственных глазах.
– Я хотела спросить у тебя одну вещь, – отвлеклась она, останавливая Георгия уже в дверях. – Почему мы не можем нормально разделиться с Сирожами? Почему не отдать им «Альмагест», раз они так хотят?
– Потому, что я не хочу, – ответил он с улыбкой, приподняв бровь.
Глава вторая. Боги жаждут
На кремлевских городских воротах надписано было (теперь уничтожено): Спаси, Господи, Град сей и люди твоя…
Борис ПильнякВальтер прилетал в Москву из Ханты-Мансийска, где он каким-то боком вписался в проект модернизации перерабатывающего комбината с крупными госинвестициями. Георгий встречал его в аэропорту. В последний год партнер крутился не только в столице и в Питере, но и в регионах, не упуская случая попользоваться и человеческим ресурсом российской глубинки. Ханты-Мансийск он тоже осваивал со всех сторон – уезжая, показывал фотографии белокурого лыжника двадцати трех лет с румянцем во всю щеку, а в пару к нему – крепыша-лейтенанта ракетных войск, который снялся в кителе, фуражке и обнаженный ниже пояса.
У Георгия Максимовича, которого раньше забавляла всеядность компаньона, теперь его откровения вызывали нечто вроде душевной отрыжки. Сам он как-то перестал находить удовольствие в случайном разврате. Сейчас его вполне удовлетворяло то разумное, как ему казалось, равновесие в распределении себя между работой, семьей и личной жизнью. Игорь по-прежнему оставался самым остросюжетным его приключением, и влиять на этот выбор уже не мог никто из близких, даже Марьяна и Максим. Он даже отчасти гордился тем, что отстоял свое право на свободу без открытой конфронтации с женой. Хотя порой осознавал, что замок его благополучия построен на зыбком песке.
Вальтер вышел в зал прибытия одним из первых, со своей чуть язвительной улыбкой на полных лиловато-розовых губах. Он открыл объятия навстречу Георгию и смачно выругался по-русски, выражая предельную радость.
Костюм ладно сидел на его поджарой мальчишеской фигуре, шея была закрыта шелковым платком, и лицо, освеженное загаром и косметическими уколами, матово сияло. Старость видела, что маленький швейцарец не намерен сдаваться без боя, и временно отступила с завоеванных позиций.
– Что ты даришь? – спросил он, усевшись в машине. – Я привез много красной икры и резной моржовый клык. Это удобно дарить?
Он похлопал рукой по своему баулу с золотыми застежками.
– Вполне, – кивнул Георгий. – Я дарю кабинетную гравюру.
– Любит антиквариат? Русские просто помешались на этом. Скупают в Европе старые развалины, которые владельцы годами не могли продать… Мне часто говорят – кто имеет дело с русскими, предает европейские ценности. Но при этом все рвутся в Россию, чтобы хоть немножко здесь нажиться, – он сделал масляные глаза. – А потом погулять с красивыми девочками и мальчиками.
– Поездка оправдала ожидания? – полюбопытствовал Георгий.
– Где-то и около. Расскажу и покажу, – кивнул он, подмигивая. – А как ты поживаешь? Как наш маленький Игорек? – Он снова перешел на немецкий. – Я жду, когда ты уже найдешь себе что-нибудь новенькое, неприлично так долго играть в Ромео и Джульетту в нашем возрасте.
– Ждешь, когда освободится место? – полюбопытствовал Георгий, и тот пожал плечами.
– Конечно. А как здоровье твоей жены? Она все такая же спортивная?
– Пожалуй, – проговорил Георгий по-русски.
– Пожалуй – это значит «да» или «нет»? – спросил Вальтер, не чуждый бытового филологического любопытства.
– Пожалуй – это значит «все возможно в этом лучшем из миров».
По московским меркам недолго постояв в пробке на выезде с кольца, они преодолели остаток пути меньше чем за час, успев за это время обсудить и несколько рабочих вопросов – по передаче акций и по корпоративным отчетам за финансовый год. Перед воротами резиденции пришлось выйти из машины. Люди с автоматами проверили документы, досмотрели, попросили открыть капот и багажник джипа, осветили салон фонарями. Только вслед за этим поднялся шлагбаум, и вооруженный охранник, козырнув, указал им направление к дому.
Трехэтажный особняк с колоннадой поднимался над водоемом; вековые ели стерегли его тайну, как Кощееву смерть. Перед крыльцом на длинных флагштоках развевались шелковые вымпелы. С огромного баннера, закрывшего всю верхнюю часть фасада, смотрел в светлую даль человек, которого Георгий знал когда-то молодым и полным веры в то, что он сможет переделать этот мир.
– Это и называется культ личности? – спросил Вальтер не то в шутку, не то всерьез.
– Добро пожаловать в Византию.
Они оставили джип на стоянке, где поблескивали новым лаком дорогие машины гостей.
– Это же «майбах», – пробормотал Вальтер, приглядываясь к соседнему автомобилю. – Безумие. Все никак не привыкну к этому.
– Попробуй расслабиться и получить удовольствие, – посоветовал Георгий. – Это Москва.
Видимо, предупрежденный с поста охраны, навстречу им вышел Слава Семенков – примечательная личность, внештатный шут при хозяине имения. Когда-то Семенков был менеджером женского вокально-инструментального ансамбля, хорошо поднялся на фанерном чесе по стране, но почти все потерял в кризис. Затем, поставляя живой антураж для частных вечеринок, он перезнакомился со многими влиятельными людьми и мог бы заново сделать карьеру, если б не природная лень и не водка.
Рядом с Семенковым стоял, покачиваясь, бывший скандальный журналист, ныне руководитель крупного медиа-холдинга. Концы его развязанного галстука спускались на выпирающий самодовольный живот.
– Господин Измайлов, наше почтение и шарман! – закричал Семенков, приближаясь. – Хлопцы пьяные, кони запряженные! Вас только ждем!
– Хорошо погуляли? – спросил Георгий, слегка отстраняясь от Славы, лезущего с пьяными объятьями.
– Я ему твердо заявил – всё, оплачивайте мне пересадку печени, или я обделаю ваши персидские ковры во всех углах! – Семенков все же схватил Георгия за рукав. – Я бесценный член общества, пусть мне отрежут кусок от молдавского гастарбайтера. А я воспою его в стихах, как Гораций Мецената.
– Кого в стихах, гастрабайтера? – спросил журналист и сам громко засмеялся своей шутке.
Они подошли к огромным тяжелым дверям, у которых ждал второй кордон охраны: юноши, затянутые в черную униформу с особыми знаками отличия, все светловолосые и голубоглазые, как персонажи трилогии Сорокина про лед.
Журналист шел молча и негромко икал, а Семенков без остановки сыпал словами:
– Для меня ему сорок тысяч жалко, а у самого бабки несчитанные, швыряется, как детки в песочнице. Бассейн – точная копия из дворца Чаушеску. На заметку желтой прессе – он двадцать лет про этот бассейн втайне мечтал. Он же совершенно невменяемый, это медицинский факт, я всем говорю.
