Игорь Соколов - Метафизика профессора Цикенбаума

Печальный Сидоров не спит и водку пьет,
Ока блестит, в ней месяц удрученный,
Спит убаюканный любовями народ,
А он не спит, с невестой разлученный…

Дрожащий, плачущий и сильно потрясенный,
Он ищет свое место под волной,
Плывет в Оке больной и полусонный
И хочет жить с прекрасною женой…

И вдруг на берегу в березняке
Девчонка пьяная петляет точно заяц,
Идет, поет и эхо вдалеке
Подхватывает: муж – козел, мерзавец!…

И Сидоров рванулся тут же к ней,
Схватил ее в объятия и стонет,
Хмельная шепчет ему на ухо: злодей,
Сделай так, чтоб эту ночь запомнить!…

Был крик ее пронзителен и чист,
И ноги обвивали плечи зыбко,
В реке был месяц золотист,
Их разукрасила безумная улыбка,

И Сидоров смеялся как артист,
И она с ним плавала как рыбка…

Сидоров стряхнул с себя тоску,
Взял бутылку русской водки,
Сел на берег, глянул на Оку
И залег в дырявой лодке…

По небу плыли как бараны облака,
И жизнь текла так странно и так тихо,
Что Сидоров подумал, что века
Чаще спят, чем скачут лихо…

Потом дева к лодке подошла
И приветливо отпила тоже водки,
И прилегла с ним в старой лодке,
И сразу сблизились порочные тела…

Сидоров подумал, то, что лоно
Почему-то похищает сразу смысл,
И люди не стесняются закона,
И как-то глупо тратят свою жизнь…

А главное, что просто не умеют
Себя с женщиной вести,
И женщины лишенные идеи,
С любым готовы счастье обрести…

Но только счастье мигом уплывает,
И вместо счастья дряхлые тела,
Жутко скорбно собираясь в стаи,
Покидают вместе логово тепла…

Сидоров вздохнул, ныряя в реку,
Дева тоже прыгнула за ним,
Так с обрыва и с разбегу
Они скрылись в облаках как белый дым…

И также тихо странно проплывая,
Они несли с собой прожитые века,
Потом Сидоров очнулся, ночь глухая,
Девы нет, пустая лодка и Ока…

Тишина и в небе звезды,
Водка выпита и прожит еще день,
Очень странно улетают грезы
И от дев лишь остается тень…

Чтобы помнить их и страстно шевелиться
Звездной ночью у Оки,
В какую темень скрыться птицей,
Чтоб опять убраться от тоски?!…

Печален Сидоров, – девчонка убежала,
И как-то странно ночью на Оке
Думать о пропаже идеала,
Держа бутылку с водкою в руке…

Как ледяная водка горяча, —
Ее глоток внутри все обжигает,
И почему у сердца нет врача,
И не заменит деву женщина другая…

Так Сидоров тихонечко рыдал
И водку пил, вздыхал и снова думал, —
Отчего не вечен жгучий идеал
Девчонки сладостной и от любви безумной…

Пройдет каких-то десять-двадцать лет
И вся краса ее останется на фото,
Еще лет через двадцать лишь портрет
На каменной плите под небосводом…

Так проделав странный пируэт
И ощутив мужчин нежнейшим лоном,
Она забудется как проходящий свет,
Уносящий с собой чувственные стоны…

И тысячи кроватей канут в прах,
И в траве густой сгоревшие мгновенья
Не вернут ее объятий на холмах,
Мы очень быстро растворяемся как тени…

Так думал Сидоров и снова водку пил,
Вздыхал, слезу безмолвную роняя,
Чуя везде заросли могил,
Быть может где-то жизнь совсем иная…

Кто знает?! – водку Сидоров допил,
Поднялся и упал, и вновь поднялся,
Как птица слабая, летящая без крыл,
Он растворился в темноте с безумной цацой…

Сидоров опять глядел во тьму
И водку пил в сиянье лунном,
И в Оке душил в объятиях волну,
Но оставался и несчастным, и угрюмым,
И непослушным окружающему сну…

Вздыхала рядом дева на траве,
Напившись водки, она словно умерла,
Не зря же Сидоров купил бутылки две,
Ночь связала их волшебные тела…

Но после взрыва промелькнувших чувств
Уснула дева, Сидоров застыл,
Он думал, – отчего приходит грусть
И тьма напоминает сон могил…

Он плавал вместе с звездами в Оке
И в лунных отражениях шептал,
Что девы чаще ощущаются в тоске,
Их бездны невесомый идеал

Уже не раз, не два всего его съедал…
Но жизнь проходит и Ока течет,
И девы растворяются в минутах,
Словно все сдают божественный зачет,

Обретая сердцем радостное утро,
Но и его ждет устрашающий почет…

Сидоров опять прилег на деву
И затерялся в пламени Любви,
И ощущал, как бьется живой невод,
Шептала дева ласково: Плыви…

И он вплывал в ее живое чудо,
И плакал, и отчаянно кричал,
Вдохновленный весь безумным блудом,
Он находил в девчонке страстный идеал…

И вновь уснула захмелевшая деваха,
И Сидоров бросался вновь в Оку,
Одушевленный сладостью размаха,
Он разгонял в волнах вселенскую тоску…

Цикенбаум находился под угрозой
Исчезновения и в девах, и в Оке,
Сидоров терялся в нежных грезах,
Амулетов держал муху в кулаке,

Мухотреньких играл с девой под березой,
Мир находился в яростном пике…

Бомбили Ливию счастливые безумцы,
Японию реактор заражал,
Только девы с Цикенбаумом смеются,
Вот и Сидоров нашел в них идеал…

Даже Амулетов с юной девой
Нашел внезапно сладость в камышах,
Мухотренькин под березой с девой смело
Ощущает крыльев сильный взмах…

И лишь странные, уставшие от жизни,
И не верящие в жизни ничему, —
Терялись будто звезды в вечных высях,
Печальным обликом стремясь взорвать луну…

Мир умирает и рождается в мгновенье,
Окутан девой как небытием,
Я ощущаю даль возникновенья
И замираю весь под божеством…

Перед рассветом Цикенбаум с девой бродит,
Замучил бедную в кустах и на траве,
Ока молчит в таинственной природе
И что-то странное творится в голове…

Облака плывут, освещены луною,
На востоке только проблески зари,
Но не спят безумные весною,
Теряясь в ласках сладостной игры…

Хочешь, расскажу тебе стишок, —
Цикенбаум шепчет нежной деве,
Но тут его пронизывает шок
И он уже с желанною на небе…

Плывут в обнимку будто облака,
Не замечая, как их сущность в небе тает,
Как стремительны в движении века, —
Собираются в невидимые стаи…

Их лица высветил другой глубокий смысл,
И слезы, падая, вдруг превратились в звезды,
Тела, сводящие в безумный образ жизнь,
Дрожа ресницами, плели метаморфозы…

И поезд, пролетевший быстро в даль
С мелодией давно забытой песни,
Над Окой в тумане высветил печаль
И как солдат пропал уже без вести…

Цикенбаум  тронул деву и пошел,
Но она, догнав его, схватила,
И целуя страстно горячо,
Показала вновь неведомую силу…

Профессор тут же позабыл стишок,
Да и зачем стишок, когда так сладко мило
Сердцем обретать земной грешок,
Чуя лоно как волшебную могилу…

С миром что-то не так, – прошептал много раз Цикенбаум,
Девы, водка, Ока, даже я ему мнились лишь сном,
Он то в лона глядел, то заглядывал в темные ямы,
Мир пытался встряхнуть или перевернуть кверху дном…

– И зачем жизни смысл привязался ко мне как липучка, —
Деву нежно обняв, Цикенбаум шептал снова в даль, —
Может, миру нужна очень хорошая взбучка,
Чтобы жертву приняв, успокоился вечный алтарь?!…

Дева лоном развеяла странные страшные мысли
И профессор вздохнул, как младенец, испив молока,
И другие девы на нем сладострастно повисли,
Словно блажь прилетела откуда-то издалека…

И профессор смеялся и тешил дев обладаньем,
Водку пил, закусив шашлыком, угощая меня,
Он как будто проник взглядом во тьму мирозданья
И с девой в Оке удалился из скорбного сна…

Я молчал у реки, ощущая его растворенье,
Я с такою же девой забыл о том, что есть срок
Уходящим в Вечность виденьям и светлым мгновеньям
И я в лоне девы тоже растаял как Бог…

Несчастный Сидоров, счастливый Цикенбаум
Нашли вдвоем приют на берегу,
Пил водку Сидоров, храня безмолвный траур,
Пил Цикенбаум, улыбаясь на Оку…

И девы то смеялись, то рыдали,
Их окружив весельем и тоской,
Профессор чуял раздвоение в реале,
Словно кто-то рисовал вдали покой…

Несчастный Сидоров лежал под нежной девой,
Цикенбаум с девой слился под волной,
Ослеплял блаженства страстный невод,
Мысли быстро уносились в мир иной…

Профессор с девой ощущал несоответствье
По независящим причинам от него,
Он проникал в чарующее девство,
Воплощая в жизнь стремительный рывок…

И вдруг почувствовал, что платит своей жизнью
За эту связь, за наслажденье, красоту,
За обладанье сказочною высью,
За право воплотить свою мечту…

Вот отчего так Сидоров печален,
Даже под нежной девой слезы льет,
Профессор чуял воплощение в реале
И сам на атомы делился как народ…