Александр Холин - Ослиная Шура
– Позвольте, – вклинился Герман. – Я помню, когда из России выгоняли Пастернака, то на Писательском Пленуме один из записанцев тоже вопил во всеуслышанье, что никаких книг Пастернака не читал, но знает, гнать его из Советского Союза надо обязательно, мол, таким не место в передовом Советском обществе! Такое же повторилось и с Бродским.
– Что же это такое! – ахнула Шура. – Я знаю, Ольга Михайловна честнейший человек! Она может не перенести такого позора!
– Вот, вот! Сердце старушки просто не выдержит! – подхватил юрист, поэтому я разорвал все договора с этими проходимцами, поскольку убийцей быть не собираюсь. А верховодит над всем Людмила Кадацкая со своим мужем Алёшенькой.
– Швондером?! – в очередной раз ахнула Шура.
Надо сказать, что, запутавшись в своих личных переживаниях, Шура совсем перестала замечать окружающее и чуть не пропустила готовое совершиться преступление. Но действительность оказалась намного хуже: преступление всё-таки совершилось, и старенькая Ольга Михайловна скончалась «от сердечной недостаточности», как было отмечено и зафиксировано дежурившими по району медиками вместе с районным участковым.
Всё верно, всё нормально, старость – не радость, мало ли кто помирает? Родных у скончавшейся не оказалось, поэтому ненавистную бабушку Новое Правление благополучно и быстренько сожгло в крематории и разместило в колумбарии. Всё путём, ни каких придирок и сомнений не должно быть! Вот только человека почему-то уже нет.
А Шуру на несколько месяцев забрала к себе мамочка, потому, что за будущей роженицей необходимо было присмотреть. И вообще, девушке вредно оставаться в образовавшемся узаконенном гадюшнике потенциальных убийц Ольги Михайловны. Недаром адвокат Медведев отказался оказывать услуги профессиональным подлецам.
На Пахре в мамочкиной усадьбе Шуре было неплохо, и вскоре она родила девочку, которую бабушка тоже назвала Шурой. Но дочери мать поставила непререкаемое условие:
– Я не смогла воспитать тебя, дочь, не сумела обеспечить тем вниманием, которого так не хватает детям от родителей. Если Шурка поедет с тобой, то ты так же будешь метаться меж карьерой, домом и дочерью. Пойми, у меня девочке будет хорошо, и у тебя никто под ногами путаться не станет. А когда подрастёт она, можешь забрать и устраивать в какую-нибудь школу «с уклоном». В общем, видно будет. Пока лучше позаботься о себе. Я знаю и чувствую, талант художника в тебе ничуть не умер. Так не смей убивать его на корню!
Стоит ли говорить, что Шура полностью согласилась с решением матери поддержать её в трудную минуту. Новая мамочка несколько месяцев ещё тетешкалась с дочкой, а потом укатила в Москву, догонять не упущенное, ловить не пойманное. Шурочка сама чувствовала, что сможет достигнуть той черты профессионального умения, за которой будет настоящая творческая работа художника – с этим умением она пришла в человеческий мир, значит, необходимо реализовать себя.
Но сегодня умственный анализ привёл к неизбежной депрессии, унынию, безысходности. Может быть действительно лучше, когда ни о чём не думаешь? А тогда, в то время, захлёстывало чувство мести по отношению к Алексею Гилярову, даже какого-нибудь коварства. За что? За то, что доверилась. За то, что тот тоже принадлежал к команде убийц Ольги Михайловны. За то, что уже не сможет доверять полностью никаким «наполеоновским» планам ни одного мужчины в подлунном.
И ведь это случилось – отчуждение приводит к одиночеству, а одиночество – страшная вещь! Столько пришлось быть одной и возвращаться в пустую неуютную берлогу, где на стульях ютилась домашняя безыдейная Хламорра! Столько слёз было пролито в ничего не чувствующую подушку! Никто этого не знает, никому этого знать не надо, но что было, то было.
Только женщина никогда не перестанет тянуться к любви, какие бы перипетии с ней ни приключались. Вера и любовь – две ипостаси, умеющие спасать беспомощного человека. И Шура бессознательно тянулась к вере в любовь, так тянется цветок к солнцу, жаждущий к роднику. Именно это случилось с Шурой сейчас. Она, окунувшись вчера в более чем сомнительное знакомство, переросшее в своего рода приключение, никак не могла с ним расстаться даже во сне. Никак не могла поверить, что всё кончается, даже удивительная ночь.
Наконец, поддавшись уговору солнечных зайцев, Шурочка сладко потянулась, открыла глаза. Телёнка в обозримом пространстве не наблюдалось. Не было его и ванной. На всякий случай девушка заглянула в другую комнату, которая служила запасником для картин, – пусто.
– Смылся, мерзавец, – буркнула Шура, ещё раз оглядывая царство Хламорры – совершенно безыдейного, но отнюдь не безвкусного беспорядка – живописная сущность её жилища, приставшая к ней со студенческих времён. Или раньше? Не важно. Когда-то давно, очень давно, Шура пыталась воевать с Хламоррой, только все её стратегические полувоенные разработки терпели неудачу: Хламорра радостно отвоёвывала пространство, заставляя считаться с собой, любить себя, даже относиться с уважением, что само собой, по отношению к любому другому беспорядку было бы просто абсурдом.
Лёгкая грусть, задевшая Шурочку полой горько-дымчатой одежды, быстро улетучилась – всё хорошее проходит, кончается рано или поздно. Может быть, есть какая-то жизненная правда в том, что Телёнок удрал? Но ведь мог, собакин сын, хоть телефон оставить! Шура резонно считала: пусть это хорошее пройдёт лучше раньше, оставив после себя шлейф воспоминаний о необыкновенных счастливых минутах, чем к этим же минутам прилаживать потом костыли, превращая лёгкое красивое счастье в уродливую колченогую старуху с отвислой губой и остекленевшим взглядом.
– Я слышу снова: был ли мальчик? Быть может, мальчика и не было, – пропела Шура.
Она забралась с ногами на любимый матрац, с честью выдержавший ночное испытание, подтянула телефон, принялась набирать номер подруги. Счастье счастьем, а поделиться с кем-то на предмет Телёнка Роби было жизненной необходимостью, тем более что прошедшая ночь до сих пор являла себя яркими вспышками эпизодов, таивших радость, грусть, сожаление, блаженство. В фейерверке этих воспоминаний Шурочка никак не могла разобраться. Надо было хоть как-то, хоть что-то систематизировать – так учил её Герман Агеев, который регулярно посещал владения Шурочкиной Хламорры и давал небезынтересные советы. Но о Германе она не хотела думать вовсе, по крайней мере, сейчас, а вот совет подружки оказался бы как нельзя кстати. К телефону долго никто не подходил, потом трубка надсадно крякнула – обозначился полусонный голос Нино:
– Аллё-ё…
Её подружка – удивительнейшая особь из рода сапиенсов – считала себя Иоанном Златоустом, Рамачаракой и Фрейдом одновременно, то есть, три в одном флаконе, как это сейчас принято в косметике. Надо сказать, иногда непредсказуемая Нино выдавала такие перлы, что любой Кант или Бердяев казались противу неё первоклашками.
Во всяком случае, Нино так оценивала себя не без основания, потому что, скажем, в воскресение бежала утром в православную церковь на христианскую Литургию. Вдоволь помолившись и скороспело пробубнив зазубренные молитвы, спешила на сходку поклонников великого Ауробиндо, где знакомый советский йог Виктор Иванович, читал под дымок индийских благовоний лекцию «Об астральном откровении ищущего», или же о «Поиске астрального откровения».
Причём, йог ещё с советских времён Виктор Иванович неукоснительно требовал, чтобы прихожане его величали махатма Свами. Видимо, Ниночке обалденно нравилось надевать на рожицу «умняк» и, закатив глаза, вдыхать выпущенную советским йогом струю могущественной праны. После всего Нино успевала ещё в клуб «Меридиан», где диакон Андрей Кураев агитировал собравшихся ни в коем случае не связываться с экуменистами,[6] а вступать в их добролюбное общество. Всё это пока ещё было терпимо, но больше всего Нино удивила Шурочку танцами в кришнаитской братии на Арбате.
Совершенно случайно, забредши на эту полупешеходную улочку по каким-то своим делам, Шурочка проходила мимо тамошних художников, поэтов, музыкантов и просто торговцев всякой всячиной, не особо присматриваясь к гомонящим вокруг толпам. Обратила внимание и остановилась только возле вездесущих кришнаитов, полюбивших плясать иногда именно на Арбате.
На первый взгляд ничего, вроде бы, особенного не было в этих молодых нерусях, родиной которых ещё совсем недавно была многодетная Россия.
Бросив взгляд на кружившихся в танце почти индийских гурий и пери, Шура застыла в обрушившимся ниоткуда столбняке: прямо перед её носом выплясывала Нино в настоящем индийском сари, с серёжкой в носу, с красным пятном меж взбалмошных бровей и остекленевшими нечеловечьими глазами.
Несколько минут Шура стояла, открыв рот, не сразу сумев понять происходящее. Потом попыталась протиснуться к подружке, которую от неё почему-то намеренно оттесняли наголо выбритые мужики в оранжевых индийских одеждах. Шуре пришлось даже применить кулаки, чтобы пробиться к новоявленной советско-индийской плясунье, пытающейся пародировать танец живота.
