Жанна Абуева - Дагестанская сага. Книга I
– Позор! Позор! Как мог он поступить так со всеми нами?! – причитали двоюродные тётки Ансара по отцовской линии, с возмущением глядя на Жарият, которая сидела перед ними, опустив низко голову и прикрыв краем платка побледневшее лицо.
– Кто теперь захочет взять в жёны его сестёр? Об этом он подумал? – негодующе продолжали голосить тётки.
В этот момент дверь с шумом распахнулась, и в дом ворвалась Забидат, мать Кумсият, приходившаяся Магомеду снохой. Несмотря на миловидную внешность, Забидат славилась острым и ехидным языком, и её бесчисленные сплетни и интриги не раз вносили сумятицу и разлад в межтухумные отношения.
– Бедный Ансар! – с жаром воскликнула Забидат прямо с порога. – Он не виноват! Это она, бесстыдница, вынудила его пойти на это! Строила ему глазки, заигрывала с ним и, наконец, отдалась, ночью впустив к себе через окно! Я это знаю точно! В конце концов, он – мужчина, и почему не взять то, что само идёт в руки! А она какова? Это всё их развратная ханская кровь! Кичатся своим происхождением, а на деле все развратники, особенно их женщины! А самая развратная из них – эта Айша, будь она проклята! Это из-за таких негодниц, как она, страдают порядочные девушки вроде моей Кумсият!
Выпалив всё это на одном дыхании, Забидат на какое-то время замолкла, а потом снова заголосила:
– Бедная моя дочь! За что ей такое?! Почему она должна была пройти через этот позор? Моя чистая, скромная девочка, которая и глаз ни на кого не подымет! У неё на лбу написано, что она порядочная девушка, не то что эта бесстыжая девка, которая своим бесстыдством завлекла нашего мальчика… Ничего, ничего… скоро он ею наиграется и ещё вернётся к нам… а мы уж подумаем, простим или нет!
Обведя присутствующих гневным взглядом своих узкосощуренных зелёных глаз, Забидат с гневной мстительностью добавила:
– Запомните, что я вам скажу. Вот здесь и сейчас, прямо с этого места я проклинаю и эту злодейку Айшу, и весь её род за то, что она заставила страдать мою дочь! Пусть никогда в жизни не будет ей счастья!
Сказав так, она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью и оставив после себя тяжёлое гнетущее молчание.
Конечно, случившееся ещё долго продолжало бы обсуждаться в кази-кумухских семьях, но другие события, неумолимые, как лавина в горах, заставили вскоре людей позабыть обо всём.
Глава 10
Империю лихорадило. Огонь революции, мгновенно превратившийся в пожар, полыхал во всех точках громадной страны, и народ, словно очнувшийся от долгой зимней спячки медведь, поднялся во весь свой рост и двинулся напролом, влекомый страстными призывами большевиков к построению нового мира, в котором все были бы свободны и равны.
Зрелище было одинаково захватывающим и страшным, и не было семьи, которую происходящее оставило бы в стороне.
Пробудив умы, а вернее, чувства простого люда, революция продолжала своё победоносное шествие по стране, неумолимо истребляя на ходу всё, что мешало или могло бы помешать ей идти вперёд.
Впервые за многие столетия Россия осталась без царя, но народ, ведомый большевиками, не желал более повиноваться никакой власти, кроме как своей собственной, и в эйфорическом возбуждении готов был и дальше крушить и разрушать всё, что олицетворяло для него прежний мир.
Повсюду на местах спешно создавались революционные комитеты, куда входили наиболее активные из сторонников большевиков. Лозунг «Вся власть Советам!» успешно претворялся в жизнь, несмотря на упорное сопротивление «белых», готовых сражаться – и сражавшихся – до последней капли крови за «матушку Русь» либо в отчаянии покинуть её пределы.
Страну лихорадило, а вместе с ней лихорадило и Кавказ. И здесь простые горцы желали лучшей жизни в справедливом обществе, которое было им обещано большевиками. Революционный пожар огненной рекой разлился по всему Кавказу, не миновав и Дагестан, где высшая власть в лице ханов, беков и шамхалов в наибольшей степени олицетворяла собою вековые устои, казавшиеся незыблемыми, но порядком пошатнувшиеся в результате безмолвно-враждебного противостояния богатых и бедных. Давно уже были в прошлом те времена, когда народ сам избирал себе правителей, готовый идти за ними на любого врага, посмевшего посягнуть на его священную землю. Нынешняя знать мало напоминала прежних бесстрашных и отважных, как львы, правителей, и с готовностью служила царскому самодержавию, всё более отдаляясь от собственного народа.
И потому зёрна, брошенные большевиками вроде Манапа и его единомышленников, попадали в благодатную почву и быстро всходили, превращаясь в буйное цветение ржи, пшеницы или мака…
Листовки революционного содержания одна за другой появлялись на ночных улицах дагестанских городов, возвещая о начавшейся в России революции и подчёркивая ведущую роль в ней пролетариата.
«Царь – враг народа, – говорилось в них, – …все народы восстали и дерутся, давайте сделаем и мы то, что делают другие народы, давайте и мы примем участие в деле, чтобы опустилась голова врага… Сторонниками правительства являются миллионеры, ханы, беки, чиновники и офицеры, кои доят народ, как кобылицу. Вот они-то и есть наши первые враги, с которыми мы должны воевать… Сблизившись с большевиками могучей России, как с братьями и сёстрами, в сотрудничестве с ними нужно взять власть в свои руки, землю помещиков распределить между собой, овладеть фабриками и заводами…»
Листовки спешно подбирались полицией и сторожами, но они всё равно успевали проникнуть в народные сердца, находя там горячий отклик.
Февральская революция была воспринята дагестанцами как событие, принесшее людям долгожданную и желанную свободу. В результате Февральской революции в городе Темир-Хан-Шуре был образован Временный исполнительный комитет, представлявший в Дагестане Временное правительство и претендующий на руководство всей Дагестанской областью. В трёх дагестанских городах – Темир-Хан-Шуре, Порт-Петровске и Дербенте – под руководством меньшевиков были образованы Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Революция сильно обострила политическую обстановку в Стране гор. Реакционные силы, куда входили князья с помещиками и офицеры с буржуазией, возглавляемые крупнейшим помещиком и лже-имамом Нажмудином Гоцинским, совместно с Узун-Гаджи, провозгласившим себя последователем имама Шамиля, и князем Нухбеком Тарковским объявили большевикам непримиримую войну, пытаясь отвоевать у них своё право на господство и призывая народ беспрекословно выполнять их требования. Созданные ими в горах вооружённые отряды состояли из представителей дагестанского духовенства и последовавших за ним простых горцев. В намерения Гоцинского входило захватить Темир-Хан-Шуру, разогнать Исполнительный комитет и установить шариатское правление, для чего он и двинул на город свою шеститысячную армию.
Заполненная вооружёнными горцами Темир-Хан-Шура приняла угрожающий вид, и перепуганные горожане поспешили укрыться в своих домах, чтобы не нарваться ненароком на какое-то неприятное приключение.
* * *Небольшой домик, расположенный на одной из вымощенных камнем тенистых темир-хан-шуринских улиц, был почти не виден за высоким дощатым забором, и потому посторонний глаз не грозил проникнуть даже через окно в одну из его комнат, где собрались сейчас мужчины, чтобы посовещаться между собой об обстановке, создавшейся нынче в Дагестане.
Один из собравшихся, высокий и статный мужчина весьма колоритной наружности, обратился к сидящим со словами:
– Итак, царь свергнут, и его правительство тоже. Царские генералы и губернаторы убрались, наконец, восвояси, и сейчас перед нами стоит главная задача – не допустить в Дагестане той анархии и разрухи, какие имеют сейчас место в России исключительно по причине мировой войны.
При этих словах Махач Дахадаев, а это был именно он, посмотрел на сидящего напротив человека в военном кителе, которого все называли полковником Джафаровым, и добавил решительно:
– Вместе с царским правительством и русскими чиновниками должны отойти в сторону и те из дагестанцев, которые скомпрометировали себя службой царю. Я имею в виду всю чиновничью интеллигенцию и всё офицерство!
– То есть включая и меня? – осведомился иронично Магомед Джафаров.
– Именно так, – твёрдо ответил Дахадаев. – У власти могут и должны оставаться только чистые люди, никоим образом не связанные со старым режимом.
– Махач абсолютно прав! – вмешался до этого молчавший Джалалутдин Коркмасов, импозантный мужчина с приятными манерами и внешностью аристократа. Пригладив волнистые с проседью волосы, он добавил: – Необходимо, чтобы народ понял и видел, что власть действительно сменилась и что в неё пришли совершенно новые люди!
– Ну что ж, – медленно произнёс полковник, – пожалуй, не стоило мне сюда являться. Очевидно, меня пригласили на это совещание лишь для того, чтобы объявить, что мне нет места в новой власти! Я и не думаю скрывать, что симпатии мои на стороне буржуазии! Более того, я убеждён, что революция – это величайшая ошибка, которая обойдётся очень дорого нашему народу. Честь имею!
