Надежда Беленькая - Рыбы молчат по-испански
Внезапно она раздумала идти к метро – не хотелось спускаться в душное подземелье, – миновала ворота и двинулась дальше.
Она увидела его издали, и от восторга у нее захватило дыхание: до чего же правильное занятие выбрал в эту зимнюю погоду незнакомый парень с профессиональной фотокамерой в руках! Опустившись на одно колено, он фотографировал снег. Она замедлила шаг, не сводя с него глаз – так необычно выглядел он в черном пальто среди белизны и грозового сумрака. Словно оторвался от земли и парил в воздухе вместе со снежинками.
Она уже прошла мимо, как вдруг он ее окликнул:
– Девушка, подождите! Здрасьте…
Закрыл объектив и отряхнул снег с пальто.
– Я вас видел год назад, на юбилее университета… Вы меня, наверное не помните.
– На юбилее? – Нина напрягла память. – Нет, не помню. Там столько народу было…
– А я вас запомнил.
– Странно. Ведь целый год прошел.
– Вы тогда что-то опрокинули… Кажется, вазочку с розами.
– Точно, – Нина покраснела. – Было дело. Вазочка маленькая, а воды столько, будто я целый аквариум перевернула. Я тогда туфли надела новые… Вот каблук и того…
– Подвернулся?
– Ну да.
Они засмеялись.
– Везет вам, – сказала Нина. – А я лица совсем не запоминаю.
– У меня профессия такая. Я фотограф. Зовут Максим. А вас?
– Нина…
– Нина, – задумчиво повторил Максим ее имя, словно пробуя на вкус кукольные «н». – Знаете, Нина… у меня к вам просьба: не могли бы вы мне попозировать немного? Вышел вот специально, ждал первого снегопада, а теперь гляжу – не идет дело… Фотографии я вам потом вышлю… Встаньте здесь. Вот так… Теперь идите по дорожке, только очень медленно…
И Нина, сама не понимая зачем, сделала все так, как он хочет. Она не спеша удалялась в том направлении, куда он ей указывал. Снег ложился на лоб и брови, таял и медленно стекал по щекам. И теперь она тоже парила в снежной мгле, где не было ни земли, ни неба, словно мир еще не сотворен. А за спиной щелкал объектив.
Вскоре Макс ее догнал. Они никуда не спешили и до ранних сумерек гуляли вдвоем. Первый снег быстро растаял, под ногами чавкало. Все потускнело и сделалось обыкновенным – город вместе со всеми башнями и шпилями снова погрузился в ненастную осень. Но на память у Нины остались черно-белые фотографии: женщина среди ветвей и крупных снежинок. Себя в этой женщине она узнала с трудом.
Когда стемнело, зашли в кофейню у метро. Макс заказал глинтвейн, Нина – чай с мятой. Было слышно, как снаружи шелестит дождь.
До Нины доносился запах мокрой одежды. Раскисший, едва различимый аромат смутно знакомых духов – Нина пыталась вспомнить, где она встречала эти назойливые духи, но так и не вспомнила.
Она делала вид, что слушает, а сама потихоньку рассматривала Максима. Его лицо было нежным и немного грустным, и Нина не понимала, нравится ей этот человек или нет. Лицо было не совсем обычным – впрочем, необычными ей казались все лица, если она вглядывалась в них подолгу. Темные внимательные глаза, небольшой нос с горбинкой и неожиданно пухлые губы избалованного ребенка. Загорелая кожа, как у человека, который долго жил под южным солнцем – не обычный загар, а глубокая бронзовая смуглость. На щеках – модная щетина.
Рассматривая его, она размышляла о своем давнем открытии: всех людей разделяют невидимые мембраны. Нина не была уверена, замечают ли их другие. Но она видела. Почти невозможно попасть в мир, который тебе не принадлежит. Ты можешь подойти вплотную, можешь коснуться и обнять, можешь сделать отчаянное усилие, так что гибкая мембрана натянется до неслышного звона. Но все равно она не пустит тебя дальше. А если все-таки удается ее преодолеть и ты попадаешь внутрь, тебя ждет сюрприз. Там, внутри, все окажется примерно таким же, как снаружи, с твоей стороны, но немного иным: как будто кто-то очень умелый снял копию с твоего собственного мира. Но копия – это всего лишь копия, и по неуловимым признакам Нина угадывала, что способна воспринимать чужой мир только как подражание своему собственному.
Она пила чай, подливая в чашку из маленького белого чайника – над чашкой плыл пар, запах мяты напоминал лето, – и слушала, что Макс ей рассказывает. А говорил он – как птица поет. Про работу – он фотограф, готовит репортажи. Про Нигерию и черный расизм, про мексиканцев, которые так и норовят нарушить границы родной Мексики и переметнуться в соседнюю Америку, про Венесуэлу, где в джунглях ползают пауки величиной с чайное блюдце и едят птиц. Неужели это правда, про птиц? Нина не верит. Чистая правда, улыбается Макс, только они ловят не крупных птиц, не ворон и не сов, а колибри. Бедные колибри, восклицает Нина. Они же не больше бражника, вот такие – и она соединяет пальцы, большой и указательный…
Из невидимых динамиков лилась музыка, которая придавала обыкновенному разговору странную значимость, словно они не просто люди за столиком в кафе, а герои киноромана. Эта уютная музыка посреди ранней зимы согревала, как горячее молоко. Она сливалась с голосом Макса, подсказывала слова и проникала внутрь его историй.
Нине казалось, что она уплывает в теплое туманное море.
А простенький голосок певицы – проблески солнца над морем.
Эта музыка, не слащавая и не приторная, а просто нежная и немного терпкая, растапливала невидимую мембрану, которая отделяла Нину от этого незнакомого человека.
А может, никакой мембраны не было? Может, и не было.
А Макс уже рассказывал дальше – про биеннале, которая недавно закончилась, про своего любимого Ричарда Аведона. Про соблазны цифровой фотографии и «Фотошопа».
– Что плохого в цифровой фотографии? – недоумевала Нина. – Сразу видишь, что получилось. А если что-то не нравится, в «Фотошопе» правишь, разве нет?
– Сложный вопрос… С одной стороны, вы правы. Сейчас все спешат. А цифра – быстро и дешево: увидел-щелкнул-забыл. Но видите ли, кадр совершенно обесценен. Автоматные очереди мимо цели – вот что такое современная фотография.
– А по-моему, цифра – это волшебно. Да и фотки удобнее хранить, лежат себе в компьютере, а не в пыльных альбомах…
– Что вы, Нина! Что вы такое говорите? Разве что-то может заменить пыльные альбомы?! Это же как рукописи… Вспомните, как было прежде. Например, неудачные произведения авторы сжигали. Это же само по себе – действо: один листок за другим, один за другим… Столько всего успеваешь прочувствовать и пережить, столько понять! А теперь? Нажал «delete» – и готово. Кстати, ведь и с литературой происходит то же, что с фотографией. Компьютеры, интернет, каждый второй – писатель. И что? Где хорошие книги?
– Напрасно вы так, – Нина опустила глаза, приподняла крышечку чайника и заглянула внутрь. – Мне, например, современная литература нравится. И авторов интересных много. А качеству текстов компьютер не мешает, скорее наоборот. Тексты теперь можно вычищать и шлифовать сколько угодно, и внимательный читатель это чувствует, правда-правда. Я встречала изумительные произведения – ни одного лишнего слова! К тому же писатель избавлен от рутины – не нужно перепечатывать тысячу раз одно и то же, хранить в столе груды бумаги…
– Фу, не могу я читать современную литературу… Все поверхностно, упрощено. Простота простоте рознь, и вот эту конкретно я не люблю. На первый взгляд – да, чистенько, гладко. Сюжеты занятные. Но все равно: сожрал – и забыл. Попса… Фастфуд, который быстро усваивается и выскакивает.
Она слушала Макса, задумчиво подперев ладонью щеку. Смотрела на его губы и улыбалась. И не было никаких мембран. Как будто она знала его уже сто лет.
* * *Дома Нина первым делом набрала телефон той самой Юли, которая предложила ей съездить в Рогожин.
Нине с денежными подработками не очень везло: кроме учеников и небольших статей, которые ей время от времени подкидывали переводить, почти ничего не перепадало. «Даже обидно, – размышляла Нина. – Деньги от меня бегут. А почему? Что во мне такого?»
Как-то раз ее пригласили на международную выставку собак – один эксперт был аргентинец, и требовался переводчик-испанист. Выставляли собак комнатных пород. Накануне вечером Нина добросовестно выписывала из словаря в тетрадь кинологические термины. Объявили торжественное открытие, комнатные моськи тявкали на руках у хозяек. Появился эксперт, юркий человечек с манерами конферансье. Выставка была в разгаре, собак водили по сцене, и Нина старалась изо всех сил, как вдруг аргентинский конферансье шепнул ей в ухо на чистейшем русском: «Тсс… Я на самом деле из России… Эмигрант. По-русски говорю не хуже твоего». – «Зачем же вы меня позвали?» – спросила Нина, едва скрывая разочарование. «Как зачем? Я судья. А судье-иностранцу без переводчика несолидно. Тут ни одна собака не знает, что я говорю по-русски. Так что ты, будь любезна, переводи». И Нина переводила дальше, но уже без прежнего энтузиазма.
