Андрей Геласимов - Десять историй о любви (сборник)
– Это не я! У меня много однофамильцев. Гуляев – очень распространенная фамилия в России.
– Мы проверим.
– Проверьте! Я уверяю вас, что имя и отчество не совпадут!
– Хорошо, хорошо, – следователь поднял правую руку, чтобы остановить отчаянный напор со стороны задержанного. – Вы же хотели узнать о преступлении.
– Да, извините. Я вас слушаю.
Гуляев даже сложил на столе перед собой руки, как делают послушные школьники в младших классах, когда внимают своей первой учительнице.
– На теле жертвы, – продолжил следователь тоном патологоанатома, диктующего отчет, – были обнаружены также многочисленные ножевые ранения. Кишечная полость вскрыта очень острым предметом – скорее всего опасной бритвой либо хирургическим скальпелем…
– Простите, – перебил следователя Гуляев. – А для чего вы мне сообщаете все эти ужасные подробности?
– Но… Вы же сами просили.
Его лицо под фальшивыми волосами выразило настолько фальшивое удивление, что Гуляев нервно рассмеялся и замотал головой.
– Нет, я спрашивал не об этом. Я лишь хотел узнать, в чем конкретно меня обвиняют, а вы обрушиваете на меня кровавые детали. Хотите ошеломить меня, сбить с толку, чтобы я от растерянности подписал все, что мне подсунут! Такие у вас методы?! Не выйдет! Со мной это не пройдет!
Следователь замахал на него руками.
– Да что вы! Даже в мыслях не было…
– Не надо! – вскочил с табурета Гуляев. – Думаете, напугали? Я сам о таких вещах могу рассказать, что ночь потом спать не будете! Вы про Нагорный Карабах слышали? У меня знакомый один есть, который участвовал там в боевых действиях. Так вот он мне рассказывал, что однажды солдаты из его подразделения в футбол играли отрезанной головой. В футбол! Человеческой головой! В двадцатом веке!
Гуляев уже кричал, размахивая руками, уплывая куда-то, теряясь в том ужасе, который пытался обрушить на ненавистного следователя.
– Вы успокойтесь, пожалуйста, – хлопнул тот, наконец, рукой по столу. – И сядьте!
Повернувшись к двери, приоткрывшейся на крик, он жестом показал, что все в порядке. Дверь тут же закрылась.
– Может, воды? – следователь испытующе смотрел на Гуляева.
Тот уже опустился на табурет и отвернулся к узенькому окошку. С улицы долетел долгий автомобильный гудок.
– Хотите воды? – повторил следователь.
– Нет, – ответил Гуляев, хотя очень хотел.
Несколько секунд в комнате стояла тишина.
– А на чьей стороне воевал этот ваш знакомый? – заговорил первым следователь. – Он армянин или азербайджанец?
Гуляев поморщился:
– Да какая разница? Обвинить кого-нибудь хочется? Или для вас политический аспект что-то меняет?
Следователь вздохнул и пожал плечами:
– В этом случае, наверное, нет.
– Вот именно… Так что давайте больше не будем играть в страшилки… Объясните лучше, каким образом найденное мною кольцо… – Гуляев кивнул на прозрачный пакетик, лежавший между ними на столе. – Как оно связано с погибшей?
По лицу следователя он вдруг понял, что попал в самую точку. Полицейский не успел скрыть мелькнувшую в его взгляде досаду, и Гуляев тут же уцепился за эту соломинку. Годы, проведенные в университетских аудиториях, и сотни принятых экзаменов выковали из него проницательного психолога. Его студенты знали, что любая попытка ловчить у него на зачете обречена на провал. Гуляев замечал всё.
– На каком основании вы уверены, что кольцо принадлежало именно этой женщине? – воодушевившись, продолжал он развивать свой успех. – Ведь на трупе вы его не нашли, коль скоро оно оказалось у меня под кроватью. Или оно пропало уже потом? Это вот так вы следите за своими вещественными доказательствами?
Сарказм, прозвучавший в последней фразе, был явно излишним, и Гуляев немедленно уловил это по насупившемуся лицу следователя, однако, даже поняв, что перегнул палку, продолжал наседать и в конце концов добился желаемого. Полицейский признал, что стопроцентной уверенности насчет этого кольца у следствия нет, однако по внешнему виду оно абсолютно соответствует снимкам, которые предоставил муж погибшей.
– То есть вы задержали меня из-за каких-то там фотографий? – снова не удержался от саркастических интонаций Гуляев.
– Да, – кивнул следователь. – Мы разослали их по отелям в надежде на то, что сотрудники найдут в номере или опознают у кого-то из постояльцев пропавшее вместе с отрезанным пальцем украшение. В итоге сегодня утром нам позвонили из «Элизиума».
– Великолепно! Значит, в таком важном деле, как убийство… Или – смертоубийство, как вам понравилось выражаться… Вы полагаетесь на полуграмотных горничных, которые не говорят ни на одном европейском языке, а вместо этого разглядывают фотографии… Отлично! Браво! Это просто новое слово в криминалистике.
Гуляев был уже почти в своей тарелке и модулировал голос так же красиво и чувственно, как он это делал на собственных лекциях. Финальная реплика о криминалистике должна была, по идее, уничтожить простофилю следователя.
– Эти бедные девушки, очевидно, знаками дали понять вам, что опознали кольцо на снимке? Вы отдаете себе отчет, что не сможете использовать их показания для идентификации улики?
– А нам этого и не надо, – пожал плечами следователь. – Мы ждем результата анализа.
– Какого анализа? – осекся Гуляев.
– Обычного. На кольце были обнаружены следы крови. Сейчас их идентифицируют на предмет совпадения с кровью жертвы.
Следователь посмотрел на часы и кивнул.
– Думаю, уже всё готово. Пойду, узнаю.
У двери он обернулся и подмигнул.
– Вы тут не скучайте. Поработайте, если хотите, – он указал на раскрытый ноутбук. – Компьютер у вас пока не забираю. В нем ведь модема нет?
– Нет, – Гуляев отстраненно покачал головой.
Он был похож на человека, который долго и трудно шел по болоту, избегая зыбкой трясины, затем выбрался наконец на более-менее надежный островок, но не успел перевести дыхание, как островок этот зачавкал и стал расплываться прямо под ним.
– Ну, вот и славно, – сказал следователь. – Потому что Интернет – это зло.
Подмигнув еще раз, он скрылся за дверью.
Гуляев сидел неподвижно несколько минут. В горле у него пересохло. Сердце билось громко и неровно, пропуская удары, иногда проваливаясь в какие-то ямы, ведомые одним кардиологам и перепуганным сердцам. Живот сводило тем гадким холодом, который прихватывает в самолете при сильной турбулентности или когда лайнер вдруг проваливается вниз. Гуляеву было страшно.
Он встал из-за стола и подошел к окну. Густая растительность снаружи не позволила ему ничего разглядеть. Он ощутил себя замурованным в склепе. Ползучие растения, облепившие крохотное окно, были венками, прислоненными к надгробию. Гуляев представил себе траурную плиту и свой лихорадочный глаз, выглядывающий из небольшого отверстия между буквами «л» и «я» в набранной золотом строке с его собственной фамилией. Задохнувшись от приступа жуткой клаустрофобии, он отшатнулся от незатейливой дырки в стене, которую тут выдавали за окошко, и вернулся к столу. Дышал он тяжело, как после бега, ступал неверно.
«Однако права очевидца и участника событий вынуждали нашего сказителя сердиться на легкомысленную, так ему казалось, склонность своих слушателей к путанице и к неуместным, опять же по его мнению, в такой сфере, как смертоубийство, метафорам…»
Гуляев перевел взгляд с монитора на дверь и прислушался. Ему показалось, что в коридоре прозвучал чей-то негромкий смех. Секунду-другую он смотрел в ту сторону, но дверь не открылась.
– Да пошли вы… – пробормотал он и, зажав уши ладонями, начал истово читать вслух:
«Размахивая культями и покрикивая, он горячо доказывал нашу неправду и постоянно приводил какую-то историю о деревянном коне и о хитрющем царе Итаки, который, окажись он на нашем месте, уж конечно, не вел бы себя так беспечно, и если бы даже сам не принимал во всем этом участия и едва ли ни придумал всю проделку, то после первого же рассказа любого нормального понюхавшего крови бойца, с отрубленными к тому же руками, сразу бы сообразил что к чему и какая огромная тактическая польза следует из подобной хитрости для тех, кто осадил несговорчивый город и уже не чает видеть стены его проломленными, а лучших жен – плачущими и покорными. Мы же на это соглашались с нашим хулителем, воздевали сокрушенно руки, скорбя о военно-тактической нашей бездарности, и, конечно же, тотчас забывали, кто там забрался в лошадиное чрево – троянцы ли, данайцы или, быть может, третья сторона – мало ли кому взбредет на ум против кого-то воевать и хитрить. Неужели необходимо запоминать всех этих драчливых, надутых вояк на одно лицо, расхаживающих подбоченясь туда и сюда в греческой истории, когда миру подарен столь восхитительный рассказ об обмане, сотнями нитей связанный с уходящими в туман прошлого и будущего забавными плутнями людей и богов, взаимно существующих, кажется, лишь для того, чтобы с озорством и жестокостью надувать друг друга или чтобы множить и множить эти истории с надувательством, глядящие одна в другую в бесконечном ряду зеркальных отражений, так что с ума сойдешь, если вздумаешь отыскивать самую из них первую, с которой, собственно, все и началось, и уж во всяком случае, свой затуманенный взор не обратишь на какую-то девчонку, проведавшую о новоявленной родне и решившую сбежать в тяготах нарождающейся похоти. Не обратишь, разумеется, если не усмотришь и здесь подобного ряда зеркал и двойников, перешептывающихся на понятном только для них языке и прекрасно осведомленных, насколько значительны и ужасны могут быть последствия взбалмошного, казалось бы, поступка одной вздорной девчонки…»
