Татьяна Веденская - Ягодка, или Пилюли от бабьей дури
– Мам, а купи еще пастилы, а? Я тогда сразу выздоровею, – внес предложение Павлик.
– Может, я тебе лучше горчичник куплю? – усмехнулась Ирма. – Или ремня всыплю, за то, что ты лед из холодильника жрал.
– Я только один! – возмутился Пашка. Ирма усмехнулась. Хитрец. Шести лет нет – а хитрит и запутывает следы.
– Ладно, давай иди и лечись. И не нервируй дедушку.
– Да-да, у него подавление, – покорно вздохнул сын.
– Не подавление, а давление, – хихикнула Ирма и положила трубку.
Да уж, растить сына – не самое простое занятие на свете, но сколько прикольного в этом. Особенно если учесть, что нет никакого дурацкого мужа, который бы портил все удовольствие, нудел, командовал, изменял бы и деньги прятал. То еще развлечение. Ну что, когда уже кто-то хоть куда-то поедет? А то впору выйти, выкинуть к черту эту машину и пойти через весь город домой пешком.
– На московских изогнутых улицах помереть, знать, судил мне Бог, – промурлыкала она себе под нос, как вдруг (о, чудо!) джип впереди нее дернулся и тихо покатился вперед.
– Открыли, что ли? Козлы! Все рыла рублевские проехали? – прорычал мужик из старенькой «Волги», заводя движок. Ирма выдохнула, закрыла окошко машины, завела движок и включила первую передачу. Да уж, если когда-нибудь Россию ждет новая революция, она начнется в пробке на МКАД, в районе Крылатского. Впрочем, Ирма революцией не интересовалась, у нее было свое, особое мнение на этот счет. Она хотела жить по-своему.
Ирме было двадцать два года, когда родился Паулас. Его появление стало для всех настоящим сюрпризом. Возможно, что это стало сюрпризом даже для самой Ирмы. Никто и никогда не слышал об отце Пауласа, а когда кто-то из более-менее близких друзей и подруг Ирмы осмеливался поинтересоваться этой незначительной деталью ее биографии, она смеялась и говорила, что это было непорочное зачатие. А что – один раз было, второй раз не может?
– Ирма, как ты можешь? Это же богохульство! – возмущались некоторые.
– А вы в Бога верите? Ну, а я – нет, – поясняла она. – А не хотите слушать ересь, не задавайте глупых вопросов. Или вы думаете, что, если бы я хотела вам рассказать все грязные подробности, я бы не сделала это по личной инициативе?
– Ну, Ирма! – восклицали все. Включая ее стареньких родителей. Для них проблемы начались сразу после рождения Ирмы, и их поток не иссякал с течением лет.
Ее ждали, ее хотели, она родилась, как героиня русской сказки, на закате жизни обоих родителей. Юргису было уже за пятьдесят, а матери около сорока, когда им на руки положили кричащую и негодующую грудную Ирму. В отличие от сказочной Машеньки, Ирма покорно сидеть на печи не хотела и утехой родителей на старости лет становиться не спешила. Еще не научившись ходить, Ирма уже имела свое мнение по любому вопросу. И мнение это порой просто поражало своей нестандартностью. К примеру, ее отец, как уже было сказано, имел прекрасное образование. Окончил МГУ с отличными результатами, а школу в Клайпеде в свое время вообще с золотой медалью. Мать тоже – инженер, с высшим образованием, уважаемый человек, со стажем и персональной пенсией. И что? Заставить Ирму учиться было просто невозможно, хотя, как говорили учителя, у нее нет и не было никаких проблем с мозгами.
– Она просто не хочет. Не желает, понимаете! – из года в год возмущалась ее учительница. – Она считает, что это все – пустое!
– Пустое? – негодовал Юргис. – Пустое?
– А что, нет? – спокойно отвечала Ирма. – Сколько сил и нервов, а что на выходе? А чем, собственно, плохи тройки и четверки? Ты хоть знаешь, папа, что для того, чтобы быть отличницей, надо быть подлизой? Нет уж, мне и так хорошо.
– Тебе хорошо? А я тебя телевизора лишу, в комнате посажу – будет тебе хорошо, – злилась мать. В годы Ирминого детства они с мужем были поразительно едины во всем, кроме разве что вопроса, в кого это Ирма пошла такая упертая. Откуда у нее это свое мнение, черт бы его побрал.
Потом, уже в юности, когда Россия вдруг в одночасье стала православной страной, и даже мама Ирмы покрестилась и надела на шею маленький серебряный крест на цепочке, Ирма вдруг вздумала быть атеисткой.
– Пока что я не решила этот вопрос. Спешить не буду, – сказала она, как отрезала. И категорически запретила матери брызгать комнату святой водой и крестить Пауласа.
– И правильно, дочь, – одобрил ее старый коммунист Юргис, который крах коммунистического учения воспринял весьма болезненно.
– Я, может, вообще, в католики пойду. Или в буддисты. Я должна решить сама, если сочту нужным, – ответила она, заодно огорчив и отца. Ирма выросла совсем уж самостоятельной и непослушной. Иногда ее просто было сложно понять. Она выполнила основной категорический наказ отца и матери: поступила все-таки в институт, хотя и в этом сделала все по-своему, не пошла туда, куда ей говорили, – на экономиста или врача, а по собственной доброй воле выбрала агрономический факультет Тимирязевской академии.
– Почему ты хочешь быть агрономом, дочь? – бесновался отец.
– Буду растить хлеб. Разве плохо? Может, меня литовские предки зовут, фермеры, – смеялась Ирма.
– Но у нас сельское хозяйство практически умерло, – разводила руками мать.
– Будем реанимировать, – заверила их Ирма и действительно отучилась до самого конца, к вящей радости родителей.
Они прослезились на вручении диплома и почувствовали, что выполнили свой долг уже почти полностью, за одной малостью, которая сильно беспокоила их обоих. Для полного счастья оставалось только выдать Ирму замуж. Вот уж после этого они смогли бы, как говорится, с чистой совестью и… нет, не умереть. Умирать они оба даже и не собирались. Наоборот, после того, как Ирма вышла бы замуж, жизнь для старичков Пятрулисов только бы началась. Они бы смогли развестись.
– Я так устала стирать твои рубашки!
– Я больше не могу слушать твою болтовню.
– А мне надоели твои вечные песни про Литву. Вот бы ты туда уехал.
– Без тебя – хоть в Сибирь!
Да, совместная жизнь родителей Ирмы зашла в тупик. Они явно не были одной из тех пар, которые, отмечая годовщину свадьбы, садятся вместе обнявшись и умиляются, вспоминая, как встретились в первый раз. Юргис и Оксана устали друг от друга, однако выдать Ирму замуж было совсем не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Во-первых, они все-таки жили в России, где мужчины женятся совсем не так охотно, как, скажем, в Таджикистане. Да и капризов у русских мужчин много. Это если не брать в расчет то, что отец Ирмы мечтал выдать ее замуж за литовца, которого вообще было непонятно где брать. Во-вторых, Ирма с ее характером представляла собой отдельную проблему. Она вообще не хотела замуж. И не хотела тихого семейного счастья, которым ее так соблазняли родители.
– То-то я на вас гляжу с вашим счастьем. Знаете, дорогие родители, все это больше похоже на каторгу. Семейные узы, знаете ли, те же цепи, – смеялась она, отказываясь знакомиться с сыном Марины Федоровны из третьего подъезда.
– Но что тебе стоит просто посмотреть! – возмущалась мать.
– А чего я там не видела? Очередного придурка?
– Ну почему придурка?
– Потому что все они – придурки. Мне и одной хорошо, – говорила Ирма.
За все годы ее студенческой юности ее можно было только пару раз заподозрить в проявлении романтических чувств, но и те закончились ничем. Потому что, в-третьих, и в-главнейших, Ирма была некрасива. Не то чтобы она была уродлива, нет. Она могла бы быть даже мила, если бы прилагала к этому какие-то усилия, однако, как вы понимаете, она этого не делала. Большинству девушек этого и не требуется, потому что юность красит лучше любого визажиста, однако смешение столь чуждых друг другу кровей дало свои результаты. Ирма унаследовала от отца светлые тонкие волосы, ломкие и такие непослушные. Скандинавские голубые глаза, будь они чуть дальше друг от друга, а лучше, чего уж там, вообще размещены на другом лице, могли бы стать безусловным достоинством, но с русским носом-картошкой, тяжелыми, какими-то даже татарскими (откуда что берется) скулами и низкой линией бровей даже сияющие голубые глаза не могли изменить положения. Лицо было грубоватым, как будто его вылепили не из глины, а из цемента, да работал к тому же подмастерье. Лицо вышло круглым, чересчур румяным, а подбородок был слишком массивным для женщины. Короче, несмотря на белизну волос и голубизну глаз, Ирма никогда не привлекала к себе взглядов противоположного пола. Разве что по пьяни, но этого она терпеть не могла, получив вместе с генами отца его же гордость и уважение к себе. Она вполне могла бы занять место той самой некрасивой подружки, которую вечно таскают с собой, но предпочитала оставаться в одиночестве.
Все это, вместе с не слишком высоким ростом и тяжелой костью, понижало ее шансы на победу в конкурсе на лучшую подпись в книге регистрации браков. И она, по-видимому, решила не участвовать в нем вовсе.
