Мария Метлицкая - Цветы нашей жизни
Не зря знающие люди говорят, что в сорок лет у многих, если не у большинства, мужчин натурально сносит крышу. С Андреем произошло так же: он влюбился. По-настоящему и не исключено, что впервые в жизни. Татьяне он морочить голову не стал – выложил все как есть и добавил, что уходит. И тут ей отказало обычное хладнокровие, она поняла, что это не увлечение, не мимолетный роман, после которого Андрей вернется в стойло, будет заглаживать чувство вины, рассказывать, какая она у него самая-самая-пресамая, смотреть виноватым взглядом и по вечерам петь ей про «солнышко лесное».
Татьяна закатила форменную истерику. Андрей, нервно куря, рассказал об этом нашему общему приятелю и признался, что не знает, как быть. Он и здесь не хотел никого обижать, ему было очень важно по-прежнему со всеми дружить. Но Татьяна дружить не хотела. Она хотела быть его женой.
Выдержав несколько истерик, одна из которых окончилась Татьяниным обмороком, Андрей не выдержал. Он ушел, а точнее сбежал. Но не надо забывать – они по-прежнему работали в одной лаборатории. Надежды на то, что Татьяна не станет унижаться при людях, не оправдались. Она поставила цель – вернуть Андрея любой ценой – и останавливаться не собиралась.
Кто-то, может, даже ее мать или сестра, надоумил ее родить от Андрея ребенка. Расчет был простой: мужик он порядочный, пуще всего боится, что его перестанут таким считать, мнение окружающих для него очень важно, так что беременную жену, а тем более жену с ребенком не оставит.
Каким образом ей удалось от него забеременеть – одному богу известно. Может, подпоила, может, как утверждали наши остряки, ударила чем-то тяжелым по голове и изнасиловала. Но факт остается фактом: через несколько недель после бегства Андрей узнал, что через девять месяцев станет отцом. Сказать, что его это потрясло, – ничего не сказать. Он был обескуражен, растерян. Просто не знал, что делать. Но все же взял себя в руки и решил вступить в переговоры. Он пообещал Татьяне принимать участие в воспитании ребенка (раз уж она отказывается делать аборт), но предупредил, чтобы она не рассчитывала на то, что он будет с ней жить. Однако она была непреклонна: никаких полумер. Или он отец ее ребенка и ее муж, живет в их квартире вместе с ними, или все вокруг узнают, какой он подонок.
Все это продолжалось достаточно долго, беременность перевалила за вторую половину, Татьяне скоро было идти в декрет, а Андрей все жил с новой любовью, домой не возвращался.
Он похудел, перестал бриться, выглядел изможденным и несчастным. Словом, на счастливого молодожена не тянул никак. Видно, его возлюбленная оказалась женщиной терпеливой и к Андрею относилась правда очень хорошо, терпела его перманентно плохое настроение, нервные срывы, Татьянины ночные звонки. Та могла, например, позвонить часа в два-три, сообщить, что у нее поднялось давление. Андрей срывался, хватал машину, ехал к ней. Оказывалось, что с давлением все в порядке, ехать обратно не имеет смысла, и утром они вдвоем приходили в лабораторию – так, словно не давление полночи мерили, а предавались жаркой страсти. Во всяком случае Татьяна изо всех сил на это намекала. Андреева зазноба, которая работала в том же НИИ, хранила олимпийское спокойствие. Это было покруче «Санта-Барбары», ей-богу! Кумушки гадали, как долго это продлится.
Татьяна родила в срок отличного мальчишку, как две капли воды на нее похожего. Их с Андреем все поздравляли. Через день после того, как Татьяна вернулась из родильного дома, Андрей пришел в их бывший дом с чемоданом. О том, что произошло, я знаю с ее слов. Почему-то именно со мной она решила откровенничать. Может быть, потому, что не сомневалась – я не стану сплетничать, перемывать им с Андреем кости.
Я и сейчас, когда решила рассказать эту историю, спросила у ее участников разрешения. Ну и имена изменила, разумеется.
Так вот. Пришел Андрей не как побитая собака, а как агнец на заклание. Видно было, что пригнали его чувство долга и огромное желание выглядеть благородным человеком в глазах многочисленных сочувствующих. С порога он выдвинул Татьяне ультиматум: спать я с тобой не буду, все контакты только деловые, сохраняем видимость семьи ради ребенка.
– И тут, – говорит Татьяна, – я прямо как будто протрезвела. Вот просто в себя пришла. Я что, себя на помойке нашла?! Чтобы так унижаться, чтобы так об меня ноги вытирали?! Спать он со мной не будет! Да это я с ним спать не буду! А еще не буду есть, пить и вообще жить с ним!
В общем, подошла она к Андрею, воротник его рубашки по-хозяйски поправила, пылинку с плеча смахнула и ласково так сказала:
– Иди, Андрюшенька, откуда пришел.
Он оторопел – приготовился к истерике, слезам, скандалу. А тут такое спокойствие.
– Иди, Андрей, – повторила Татьяна. – Не нужен ты мне. Ребенок нужен, а ты – нет. Будь здоров и счастлив. Захочешь пообщаться с сыном – милости прошу. Нет – тоже не заплачем.
По-моему, она приняла единственно правильное решение. Природный ум, знаете, ни один гормональный взрыв не победит. Мальчик, кстати, вырос умницей. Не без завихрений в переходном возрасте, но тут уж ничего не попишешь, никто не застрахован.
И Татьяна счастлива, что у нее есть сын. А Андрей действительно принимает в его воспитании участие – и материальное, и не только. Он женился на своей возлюбленной и, кажется, счастлив.
Совет четвертый
Перережь вовремя пуповину
«Мы пошли в садик». «У нас насморк». «Мы любим это, а то не любим»… Очень часто любвеобильные мамаши предпочитают говорить о себе и своем ребенке во множественном числе, будто они по-прежнему один организм.
Особенно это жалко выглядит, когда великовозрастная детинушка уже и школу окончила, и в институте вроде бы учится, уж впору жениться или замуж идти, а мама над ним все вьется, как орлица над орленком. А потом мы удивляемся: это почему же у нас такое инфантильное поколение растет? Вот мы такими не были… Естественно, не были – у наших мам была жизнь куда как тяжелее нынешней, мало кто из них мог позволить себе не работать, так что они были рады, что дети вырываются из-под опеки и становятся самостоятельными.
Аня, одноклассница моего сына, была поздним ребенком, которую холил и лелеял денно и нощно целый взвод взрослых: мама, папа, две бабушки, два дедушки, старшая сестра. И каждый внушал ей, что она супергениальный ребенок, вундеркинд. Первое знакомство с этой девочкой, тогда первоклассницей, запомнилось мне тем, что она очень серьезно заявила:
– В разговоре я часто путаю русские слова с французскими и английскими, так что вы вряд ли поймете все, что я скажу.
И принялась рассказывать мне и своей маме, как прошел день, причем это была обычная речь самого обычного ребенка. Иностранных слов я в ней не заметила. Мама, стоящая рядом, внимала девочке так, будто пред ней оракул, а на мой немой вопрос объяснила, что Анечка занимается языками с репетитором, проявляет блестящие способности. Так что путает языки, бедняжечка.
Мама сопровождала Анечку в школу и встречала после уроков класса до седьмого. Так и вижу эту картину: идет Аня, рядом мама тащит за своим божеством школьный рюкзак и внимает. Она бы и дальше сопровождала дитя, но, видно, сама девочка взбунтовалась – стало неловко перед одноклассниками.
Конечно, Анечкина мама была председателем родительского комитета. Все, у кого дети учились или учатся в школе, понимают, о чем я говорю. В каждом классе есть такая мама. Если сильно повезло, то несколько. Они, как правило, не работают, вся их социальная жизнь протекает в школе. Проводив детишек, они долго стоят в школьном дворе галдящей стайкой, перемывая кости учителям, мужьям и свекровям. Работающие мамаши пробегают мимо них сломя голову, а те провожают их снисходительным взглядом: вот, дескать, несчастные, что ж за жизнь у них такая! То ли дело у нас!
Общественную работу Анечкина мама выполняла рьяно. В школе появлялась ежедневно, постоянно предлагала проводить какое-нибудь мероприятие, причем одна ее идея была нереальнее другой. Она стала кошмаром учителей и директора, которые иногда просто не знали, как отделаться от ее навязчивого участия. И каждый ее визит к учителям заканчивался разговором о том, какая у нее гениальная девочка.
Когда классе в третьем учительница рисования позволила себе оценить Анечкин рисунок – обычную детскую беспомощную мазню – на четверку, скандал был до небес. Мама пришла не одна – в качестве группы поддержки был призван ее супруг, Анечкин папа. Он, правда, в основном молчал, но прерывать супругу не решался. А та готова была растерзать учительницу, которая посмела не оценить гениального творения ее ребенка.
Анечкина мама обязательно шла с классом в театры и музеи. Когда дети, выстроившись парами, переходили улицу, она доставала из сумки красный флажок – перекрывала движение. Хотя с ее напором она могла бы остановить не только машины, но и самолет или поезд, причем и без всякого флажка – одной силой взгляда, в котором горело слепое, беззаветное обожание собственного ребенка.
