Мария Метлицкая - Ее последний герой
Дома было невыносимо душно. Он встал под холодный душ. Горячую воду отключили неделю назад, а в жару без нее еще тяжелее, чем в холод. Пиво бросил в морозилку, не забыть бы достать.
Душ и чуть остывшее пиво слегка примирили с действительностью. Он уселся в кресло и вдруг пожалел, что так погорячился. Ну наврала девка, с кем не бывает? Можно подумать, он, безгрешный, никогда не врал. Ну, надо ей сделать материал, все понятно. Он уперся как баран, вот она и наврала. А девка, между прочим, неплохая. И мордочка славная, и фигура. И остроумная, и язычок острый, и поела с аппетитом, не выпендривалась. И что он, старый хрыч, на нее набросился? Девка как девка, ничего противного. И ведь права – нечего свои комплексы вымещать на посторонних. Кто виноват, что он облажался и жизнь на склоне лет выставила жирную фигу? Уж точно, не эта журналисточка.
После пива Городецкого сморило, и он задремал прямо в кресле, успев подумать, что сон теперь – его лучшее и главное спасение. Чтобы не вспоминать. Не припоминать. Не задумываться. Чтобы ничего. И жизнь его сегодня – ничего.
Пустота, тлен, существование. Медленная и нудная дорога на Хованское. Потому что на Ваганьково ему путь заказан. Там теперь – депутаты и бандюки. А он и этого не успел – лечь пораньше, к своим коллегам. На престижное место.
* * *Попов, конечно, разозлился. Сказав, что непрофессионализма не прощает. Как это – «не уболтала»? Как «конфликт»? Что это значит – «невозможно»? Неконтактен? Асоциален? Найди подход! Тебе, матушка, за это деньги пло́тят. Завтракали вместе и не смогла? Обидел? Ну, знаешь ли… Нет, другого героя не будет. А потому! Потому что пойдет серия репортажей о том поколении киношников! Уже есть подборка, восемь героев. И все – его коллеги и напарники. Все они варились в одном котле. Любили друг друга, ненавидели, завидовали, отбивали друг у друга жен, уводили любовниц. Старались друг друга перещеголять. Во всем – в работе, в бабах, в квартирах. Создавали шедевры и кропали дерьмо. Дружили, общались домами. Писали доносы. Прогибались и не прогибались под власть. Льстили, врали, дрались – не на жизнь, а на смерть.
И все они жили в одно время, понимаешь! И были как-то связаны между собой. А он, твой Городецкий, был фигурой не последней, а даже ключевой. Вот поэтому, милочка моя, Городецкого ты возьмешь и работу с ним сделаешь. Потому, что без этого старого хрена не сложится весь пазл, ты меня понимаешь?
Она сидела в крутящемся кресле, чуть поворачиваясь в стороны, и не поднимала головы.
Потом тихо спросила:
– А если Янчик? Ну, пусть он возьмет Городецкого, а я – следующего, другого? Ну какая тебе разница? У Янчика получится не хуже, уверяю тебя.
Попов посмотрел ей в глаза и покачал головой:
– Нет, Аня. Не выйдет. Городецкий – твой. И разговор на этом закончен.
Она медленно встала с кресла и, не глядя на Попова, пошла к двери.
– Янчик твой, матушка, увы, уволен, – заявил ей в спину Попов. – Не справился с заданием. А у нас сокращения. Али вы запамятовали, милая? Так что про капризы забудь. Или у вас критические дни? Так это пройдет, – ласково уверил ее редактор и тихо, мерзенько захихикал. – И еще, – добавил он громче. – Никакого отпуска, поняла? Никаких тебе Средиземных и Эгейских, как ты любишь!
Она, ничего не ответив, вышла из кабинета и пошла к себе.
– Скотина, – прошипела она, – все вы сволочи. Тебя бы к этому маразматику. Послушать про то, какие вы, журналюги, сволочи.
Вернувшись на место, она даже всплакнула, что бывало с ней совсем не часто. Зазвонил телефон – на дисплее высветилось «маман». Левкова тяжело вздохнула и нажала на кнопку.
Мать начала с места в карьер:
– Ну и как у тебя с совестью?
Анна молчала, понимая, что вступать в диалог бессмысленно, маман не остановишь, пока она, как говорится, «не сольет». А если подключиться, то децибелы будут расти.
Наконец матушка выговорилась и заявила:
– Ну, и что ты молчишь?
– Берегу здоровье, – ответила дочь, – а то, боюсь, убьет. Как говорят, не стой под деревом во время грозы.
– Остроумно, – хмыкнула мать и уже поспокойнее спросила: – А позвонить нельзя? Хотя бы раз в неделю? К папаше своему небось ездишь, не пропускаешь.
– Оставь папашу! – разозлилась Анна. – Покоя он тебе не дает. Или еще тревожит? Беспокоит, может? Это любовь, Светлана Сергеевна, не иначе.
Мать задохнулась от возмущения:
– Ну, знаешь ли! Совсем обнаглела!
– Внучков своих воспитывай, – зло бросила дочь и нажала отбой.
И тут разревелась в полную силу. Кто-то заглянул в кабинет и быстро захлопнул дверь.
Потом она пошла в туалет и умылась холодной водой. Вернулась в кабинет, поставила чайник, бросила в чашку три ложки растворимого кофе, добавила три куска сахара, достала зеркальце и накрасила губы красной помадой.
«Жара, – подумала она. – Нервы. Усталость. До отпуска еще два месяца. Нет, слава богу, полтора. Все осточертели. Попов прав: еще и критические дни. Вот гад! Как прочухал…
Ну ничего! Завтра обещают дожди и грозы. Женские неприятности тоже к концу. Маман требуется иногда ставить на место. До отпуска – всего полтора месяца. Городецкого возьмем, не таких брали. Держись, старый пень! И все у нас будет чики-пуки! Не сомневайтесь! Всех победю! Потому… Да просто победю, и все! Потому что такая. Умная и красивая!»
Она подошла к зеркалу, вскинула подбородок и чуть выпятила ярко накрашенный рот.
Потом поправила волосы и показала отражению язык.
За окном отдаленно загрохотало. «Началось», – злорадно подумала она и открыла ноутбук.
* * *Что самое грустное в старости? Отсутствие желаний. А самое главное – ты разочаровался в себе. Осознал, что врал, предавал и делал подлости. Ничуть не меньше остальных, тех, кого ты считал отъявленными подлецами. Ты тоже шел на компромиссы: уступал начальникам, прогибался, вначале неумело и потом мастерски, льстил, старался угодить и попасть в любимчики. Правда, причины были: ему хотелось снимать, хотелось работать. Но делал он совсем не то, что ему не просто хотелось, а было жизненно необходимо. И он, особо не сопротивляясь, заткнулся и стал положительным, бесконфликтным и успешным «лирическим певцом любви». Лепил счастливые концы, в которых всегда торжествует добро, любовь и верность побеждают предательство и обман, в итоге все становится хорошо, а зло оказывается повержено.
Его подташнивало от вранья. Близкие друзья по-прежнему предавали, женщины уходили к более успешным, деньги все так же играли решающую роль. Деньги, слава, возможности. И он по-прежнему хотел того же самого. Любви красивых женщин, желательно – самых красивых. Денег, дающих свободу и размах. Машину, новую, последней марки, квартиру, розовый унитаз, нержавеющую кухонную мойку, белую спальню с позолоченными вензелями, копченую колбасу и икру в финском холодильнике, твидовый английский пиджак, туфли из мягкой замши. Загранкомандировки, пусть в ту же Болгарию. А ведь бывали и Италия, и Франция, и даже невозможная Австралия… Все это оказалось гораздо важнее, чем то, о чем он мечтал в юности: сказать свое слово, оставить свой след, оставить после себя…
И женщин он выбирал по тому же принципу. Чтобы самая-самая. А самые-самые оказывались неверными, капризными, мелочными, расчетливыми. Им всегда было мало и хотелось больше. И они уходили туда, где было это «больше». Квартира больше, машины лучше и поездки чаще.
Друзей он стал подозревать в неискренности. Неуспешные – точно завистники. Успешные – вообще сволочи. Переступят, не моргнув глазом: отберут сценарий, подлизавшись к главному редактору и подпоив худсовет, – подло, по-мелкому. Соврав, например, что он, Городецкий, смертельно болен и окочурится на середине картины.
Все кругом врали, улыбаясь друг другу в глаза. Поливали приятеля за его же спиной. Доносили начальству. Стучали в загранкомандировках: напился, спустил деньги на баб, купил то, что ему не положено. И самое печальное, что выживали именно те, кто лгал, льстил, наушничал и пресмыкался лучше и успешнее других. А те немногие, кто оставался честен и не поддавался соблазнам, те, кто бился головой в закрытые двери, разбивал лоб и сердце, кто наивно и искренне верил, что может что-то улучшить и изменить в жизни, тот, кто наплевал на замшевые пиджаки и продолжал жарить пустую картошку на коммунальной кухне… Они ломались. Спивались или умирали молодыми. Часто – по собственной воле. Петля, окно, упаковка димедрола…
Путь правды был шаткий, коварный. И он выбрал другой. И казалось, все бы ничего… Только те, кто шел с ним по тому, «сладкому», почему-то выжили. По-прежнему держались на плаву. И были очень довольны жизнью. Мелькали в телевизоре, светились на фестивалях, носили новые пиджаки из вечного английского твида. И поддерживали под острый локоток прекрасных женщин – новых и молодых.
