Мария Метлицкая - Кровь не вода (сборник)
Элла ужаснулась и покраснела.
– Ты что, все это – серьезно?
– Вполне! – засмеялась Эмма. – Да ты в голову не бери. Все будет нормально.
И Эмма засобиралась в Финляндию.
– А старики? – забеспокоилась Элла. – Я ведь не справлюсь одна.
Эмма посмотрела на нее холодно.
– А что мне прикажешь делать? Ломать свою жизнь? Ведь она только-только, – и в Эмминых глазах заблестели слезы, – только-только! Ты понимаешь? Самоваров этот… Сколько было угроблено лет! Шурик. С ним вообще… один ужас. Друзья его бесшабашные, бабы, шуточки дурацкие! Всю жизнь он, примат, мне изменял. Боже мой! Я всегда была с ними несчастна! А тут – счастливый билет. Ты понимаешь? В мои-то годы, и так! У молодых баб не случается ведь. И что ты прикажешь мне делать? Послать Эдика, дом, сад, Финляндию? Счастье и покой на исходе лет? На закате жизни? Из-за чего? Из-за того, что родители не молодеют? И это говоришь мне ты, моя сестра? Человек, ближе которого у меня нет?
Всю ночь Элла не спала. «Какая же я эгоистка! – думала она, обливаясь от стыда холодным потом. – Бедная Эмка! Бедная! Ведь действительно – шанс. А он и вправду славный, этот Эдик. Эдакий медведь косолапый, а любит цветы. Чудеса!»
Все дни до отъезда она утешала печальную Эмму – успокаивала, что будет все хорошо. Старики под присмотром – благо близко живем. Справимся, не волнуйся! Я тебе обещаю.
Только за пару дней до отъезда осмелилась спросить про квартиру:
– Элка, ну, ты ж понимаешь. С ними так трудно. И тесно ужасно. Ни телевизор посмотреть, ни… вообще ничего. Я перееду к тебе? Ну, в бабулину квартиру? А? Я так мечтала пожить одна – ну, хоть сейчас, хоть немного!
Был отказ – категорический и обоснованный.
– Эдик жадноват, как все иностранцы. Карманных денег не будет – это я поняла. И что? Выклянчивать на колготки и шпильки? Унижаться, просить? Нет уж, уволь! В чужой, незнакомой стране! Квартиру я уже сдала и деньги вперед получила. Так что прости и пойми. Как я там буду совсем одна и еще без копейки?
Элла вздохнула и поняла – в который раз поняла. Она была из понятливых, сестра Эммы.
Жизнь научила. Ну, или сестра.
Эмма уехала, и почти сразу все как-то стало рушиться и разваливаться. Она и раньше была не помощник, понятно, но после ее отъезда Элла совсем растерялась – четверо очень пожилых и не очень здоровых людей, за которых теперь отвечает только она. Она одна! И помощников, пусть даже советом, поддержкой, у нее больше нет.
Она была в отчаянии – в больницу попала сначала тетка, а затем отец. Она разрывалась на части, мотаясь в разные концы города.
Термосы с протертыми супами и бульонами на третьей воде, судочки с пареной рыбой и куриными фрикадельками, баночки с заваренным черносливом и протертой морковью. Неподъемные сумки со сменным бельем. Переговоры с врачами – и это было самое трудное. Общаться не трудно, а вот твердо, четко сформулировать свои претензии и просьбы, настаивать, принимать решения – все это было так сложно, что она совсем теряла силы и еле-еле доползала до дома.
А дома снова ждали хлопоты и проблемы – домашние капризничали, волновались за близких, глотали сердечные капли, вызывали «Скорую» и вываливали на бедную Эллу свои недовольства.
Она снова вставала к плите – а всякая готовка была ей почти отвратительна, своим домом она не жила и к кухне была неприучена.
До ночи она стояла у ненавистной плиты, соля супы и второе своими слезами.
Две квартиры, давно не знавшие ремонта, рушились вместе с жильцами. Отпадали куски штукатурки с потолков, отклеивались старые обои, заворачиваясь в трубочку.
Текли краны, ломались унитазы, вспучивался облезлый линолеум и подгорала проводка.
Она без конца бегала в ЖЭК, ругалась с поддатыми и наглыми слесарями, которые не ставили ее ни в грош и открыто насмехались над неловкой, бестолковой, кудахчущей курицей в старом мешковатом пальто и замызганных ботах.
Денег, как всегда, было в обрез – пенсии стариков уходили на лекарства, а ее скудная зарплата… да что говорить!
Братья ругались – Семен требовал продать старую дачу, содержать которую было уже не по силам, а Илья категорически не соглашался – мотивируя тем, что в нее, в эту дачу, вложена куча сил, нервов, здоровья и денег. Да и вообще – почти родовое гнездо.
Бред, конечно. Родовое гнездо на глазах хирело – крыша текла, двери и рамы рассохлись, участок методично зарастал бурьяном, яблони и сливы давно выродились, забор сгнил и частично упал.
Платились только взносы – копейки, конечно, но в их положении!
Элла ездила и туда – нечасто, по настоянию родителей. Заходила на участок, садилась на трухлявые ступеньки и начинала реветь. Дом, где прежде собиралась огромная и дружная семья, где бабуля вечно стояла на узенькой кухоньке – поди прокорми такую ораву! Стол на терраске – круглый, под старенькой скатертью – требование бабушки! А на столе – малосольные огурчики, эмалированный зеленый тазик с пирожками – яблоки или капуста, стеклянная вазочка коричного печенья, плошки с вареньем – своим, клубничным, смородиновым или крыжовенным.
Любимые дачные чашки в красный горох – чай из них самый душистый и вкусный.
Дедуля в плетеном кресле (Илья притащил с помойки – «Вот дураки! Выкинуть такой раритет!») с газетой в руках и в очках на кончике носа. Мама с теткой шушукаются и смеются, а дедушка смотрит на них, улыбаясь и покачивая головой с седой, все еще густой, кудрявой шевелюрой.
А отец и дядька о чем-то спорят в саду или в сарае – пилят дрова, подрезают яблони, красят сарай. И они с Эммой – совсем маленькие – играют в песочнице или варят «кукольные» щи из крапивы, компот из рябиновых ягод, Эмма иногда злится и ругает сестру.
Но они счастливы! Все! Так безгранично счастливы, так беспечны, наивны, полны надеж и планов, своих девчачьих секретов, маленьких тайн, что расстроить их ничего не может – ну, или почти ничего.
И счастлива бабушка, из кухонного окошка наблюдая за дедом. И счастлив дед – у детей, дорогих сыновей, прекрасные семьи. А внучки какие! Радость и счастье. И душевный покой.
И счастливы мама и тетка – подруги, наперсницы, сестры.
И братья – вот только-только покричали, подулись, поспорили – и уже снова рядом, снова решают проблемы. И снова вместе!
И под сливой кроватки с любимыми куклами – Стеллой, Эмминой «дочкой», и Катей – Эллиной.
А вечером все пойдут на речку, и девочки с разбега, взявшись за руки, влетят в сероватую мутную теплую воду, увязнут в илистом дне и будут топтаться на нем, громко смеясь.
А на берегу будут сидеть их молодые матери, еще такие красавицы, с такими горящими и счастливыми глазами – в ярких сарафанах, с полотенцами в руках, чтобы принять своих дочерей – обтереть замерзшие, дрожащие, тощие тельца, укутать в пикейное одеяло и сунуть по яблоку и конфете.
А совсем вечером, когда они вернутся домой, бабушка поставит на стол тарелку оладий и выдаст по кружке «козлячьего» молока – так говорит бойкая Эмма.
Молоко обе не любят, это почти пытка, но пьют. Через день из деревни приходит молочница Софья и продает молоко «за бешеные деньги» – так говорит бабушка, и «бешеное молоко» надо пить – для здоровья, конечно! Чтоб не болеть долгой холодной зимой.
А перед сном зайдет мама или тетка и целый час – счастье, счастье! – будет читать девочкам вслух. Конечно, любимые книги – «Дорога уходит вдаль» или «Волшебник Изумрудного города». Или «Детство Темы».
А отцы будут спорить о чем-то на террасе, и бабушка будет цыкать на них – но это поможет минут на десять, не больше.
Шумные люди, шумное семейство. Очень шумное и очень счастливое!
А девочкам, сестрам, будет уже все равно – они уже крепко спят, летают во сне, Растут. Мечтают. О чем? Да кто ж знает! Проснувшись, они и не вспомнят об этом: детские сны – легкие, воздушные, короткие и непременно счастливые.
Все… Все были счастливы в ту давнюю пору… Все.
Все были и все были счастливы.
Господи! И куда все ушло? Почему? Так скоро и так… безвозвратно?
Потом она вытрет слезы, дернет входную дверь – она давно уже открывается просто так: еще в прошлом году замок сорвали и вынесли какую-то ерунду – старые одеяла, подушки, кастрюли. Да и бог с ним, со всем этим «добром». Что там жалеть? Старое полуистлевшее барахло? Когда давно уже нет дорогих людей. Когда уже нет огромной и дружной семьи. Смешно говорить.
Из дома пахнет сыростью, волглыми тряпками, мышами и тленом. Красть уже нечего – все давно растаскано, разворовано – благо об этом не знают родители.
Она пройдется по комнаткам, увидит какую-нибудь вещь – бабушкин платок или старую кофточку. Мамин халатик – темного ситца в мелкий цветок. Пожелтевшую, размокшую коробку от отцовских папирос, любимую чашку дядьки с отколотым краем – высокую, темно-зеленую в рыжую крапку.
