Фазиль Искандер - Золото Вильгельма (сборник)
Как видно из рассказанного, Богатый Портной был человеком нервным и самолюбивым, тогда как Алихан (бывший владелец кофейни-кондитерской), хоть и продолжал именовать себя коммерсантом, как человек давно все потерявший, был спокойным и ровным. Единственное, в чем он проявлял упорство, – это постоянное отстаивание звания коммерсанта.
Когда разновидность восточных сладостей в его передвижном лотке сократилась до козинаков, он не впал в уныние, а стал заполнять свой полупустой лоток жареными каштанами.
– Алихан, – говорил ему Богатый Портной, – изучи ремесло, а то скоро семечки будешь продавать.
– Семечки – никогда! – твердо отвечал Алихан, как бы давая знать, что продажа жареных каштанов входит в шкалу продуктов коммерческой деятельности, хотя и не занимает в ней высокого места, тогда как продажа семечек – это распад, разложение, полная сдача позиций.
Таким образом, Алихан в спорах с Богатым Портным имел свои сильные стороны и твердые убеждения. Но и Богатый Портной, возвышаясь над ним на балконе и охватывая голосом большее пространство, как бы в силу самого положения вещей имел свои преимущества.
Получалось, что он отчасти обращается к соседям, которые, выглядывая из окон ближайших домов и балконов, кивали ему, особенно в жару, в знак согласия. Кивать было удобно, потому что большинство этих кивков сидящий внизу Алихан не замечал. Так что они и его не обижали.
Но и Алихан, опять же в силу самого положения вещей сидевший на низком крыльце у входа в дом Богатого Портного, был до некоторой степени неуязвим, то есть чувствовалось, что скинуть-то его неоткуда, что он и так до того приземлен, что уже почти сидит на земле. А положение человека, сидящего на земле, как бы мы сказали теперь, получив высшее образование, при многих неудобствах обладает диалектической прочностью – что-что, а шлепнуться на землю ему не страшно.
Теперь перехожу к сути главного спора Алихана с Богатым Портным.
Метрах в двадцати от нашего дома была речушка или канава, как ее достаточно справедливо тогда называли. Под каменным мостом она пересекала улицу. У самого моста с той стороны улицы был очень крутой спуск, переходящий в тропинку, которая подымалась вдоль русла вверх по течению. Обычно воды в этой речушке было так мало, что редкая птица решалась ее перелететь, проще было перейти ее вброд, что и делали чумазые городские куры.
Только изредка, когда в горах шли грозовые ливни, она вздувалась и на несколько часов превращалась в могучий горный поток, а потом снова мелела.
С некоторых пор на нашей улице стал появляться странный велосипедист. Странность его уже заключалась в том, что раньше он никогда здесь не появлялся, а теперь вдруг стал появляться. Жители нашей улицы едва свыклись с этой его странностью, как заметили за ним еще большую странность. Он доезжал до самого обрывистого спуска у моста и только тогда (ни шагом раньше) тормозил, слезал с велосипеда, приподымал его и, быстро спустившись в канаву, исчезал на тропе.
Можно было предположить, что живет он где-то там повыше, над речкой, но почему он раньше здесь не появлялся, а теперь вдруг стал появляться, было непонятно. А главное – это его упрямство, с каким он доезжал до самого края канавы, так что переднее колесо даже слегка высовывалось над обрывом, и только после этого тормозил.
Сначала мы все решили, что это он так делает для форсу, но потом заметили, что он никакого внимания на улицу не обращает, что было почему-то неприятно. Выходило, что все это он делает и не для форсу. Тогда для чего? Этого никто не понимал, и Богатый Портной начал раздражаться. Несколько дней он молча присматривался к нему, а потом не выдержал.
– Интересно, – сказал он однажды с балкона, обращаясь к Алихану, который сидел внизу, – когда он сломает шею, на этой неделе или на следующей?
– Никогда, – ответил Алихан, перебирая четки.
– Откуда знаешь? – с брезгливым вызовом спросил Богатый Портной и высунулся над балконом.
– Так думаю, – миролюбиво ответил Алихан.
– То, что ты думаешь, я давно забыл, – сказал Богатый Портной, – но я буду последним нищим, если он не сломает себе шею или ногу.
– Ничего не сломает, – бодро ответил Алихан и, приподняв свои круглые брови над круглыми глазами, посмотрел наверх, – он свое дело знает.
– Посмотрим, – сказал Богатый Портной с угрозой и, отложив шитье, добавил: – А пока подымись, я тебе один «Марс» поставлю…
– «Марс» – это еще неизвестно, – сказал Алихан, вставая, – но этот человек свое дело знает.
Дни шли, а велосипедист продолжал приезжать в своей кепке, низко надвинутой на глаза, в сатиновой блузе с закатанными рукавами, в замызганных рабочих брюках, стянутых у щиколоток зажимами, и, конечно, каждый раз останавливался над самым обрывом, и ни шагом раньше. При этом он ни малейшего внимания не обращал на жителей нашей улицы, в том числе и на Богатого Портного. Я не вполне исключаю мысль, что он вообще не знал о его существовании.
– Так и будет останавливаться со своим дряхлым велосипедом, – сказал однажды Богатый Портной, тоскливо проследив за его благополучным спуском в канаву.
– Так и будет, – бодро отвечал снизу Алихан, – человек свое дело знает.
– Ничего, Алихан, – покачал головой Богатый Портной, – про Лоткина ты то же самое говорил.
– Лоткин тоже свое дело знал, – ответил Алихан и, раскрыв рот, показал два ряда металлических зубов, которые мы почему-то тогда считали серебряными, – как мельница работают.
– А Лоткин где? – ехидно спросил Богатый Портной.
– Лоткин через свое женское горе пострадал, – отвечал Алихан, слегка раздражаясь, – а при чем здесь этот человек?
– Ничего, – пригрозил Богатый Портной, – живы будем, посмотрим.
Несколько лет тому назад Лоткин поселился рядом с нашим домом. На дверях своей квартиры он повесил железную табличку с надписью: «Зубной техник Д.Д. Лоткин».
Лоткина у нас считали немножко малахольным, потому что он ходил в шляпе и макинтоше – форма одежды, не принятая на нашей улице тогда, а главное, все время улыбался неизвестно чему.
Бывало, розовый, в шляпе и в распахнутом макинтоше идет себе по улице с немного запрокинутой и одновременно доброжелательно склоненной набок головой и улыбается в том смысле, что все ему здесь нравится и все ему здесь приятно.
Особенно он расцветал, если встречал на пути какую-нибудь маленькую девочку. А таких девочек на нашей улице было полным-полно. Бывало, присядет на корточки перед такой девочкой, почмокает губами и протянет конфетку.
– Этот человек плохо кончит, Алихан, – говаривал Богатый Портной, проследив за ним, пока тот входил в дом или выходил из дому.
– Почему? – спрашивал Алихан, подняв голову.
– Есть в нем не то, – уверенно говорил Богатый Портной.
– Докажи! – отзывался Алихан.
– Если человек все время улыбается, – пояснял Богатый Портной, – значит, человек хитрит.
Лоткин жил вдвоем с женой, и когда, бывало, выходил с ней на улицу, все смотрели им вслед. Жена его, высокая, выше Лоткина, тонкая женщина, говорили – красавица, проходя, обычно опускала голову, углы губ ее были слегка приподняты, словно она едва сдерживала усмешку, как бы стыдясь за своего Лоткина. А он знай себе идет, размахивая руками и ничего не понимая, улыбается направо и налево, здоровается, приподымая шляпу, и в то же время рыскает глазами, нет ли где поблизости сопливой девчонки в кудряшках, была бы поменьше, умела бы подымать и опускать глаза, да еще протягивать руку за конфеткой.
– Ах ты моя куколка золотая…
Однажды мы пошли купаться в море в такой компании – я со своим отцом, Оник со своим Богатым Портным и Лоткин с женой. Помню, всю дорогу Богатый Портной как-то подшучивал над Лоткиным, делая вид, что он о нем знает что-то нехорошее, а что именно, было неясно. Мне кажется, он завидовал Лоткину, что у него такая красивая жена. Лоткин почему-то на эти насмешливые намеки Богатого Портного не отвечал, а только сопел и все улыбался, прикрывшись от солнца свернутой газетой. На этот раз он был без шляпы.
Вблизи улыбка его показалась мне какой-то напряженной. Было неприятно, что жена его все так же опускала голову, чуть улыбаясь краями губ. Чувствовалось, что она поощряет Богатого Портного, во всяком случае, на его стороне. Тогда я не особенно прислушивался к тому, что они говорили, потому что меня самого угнетало тревожное предчувствие, что отец мой окажется в кальсонах.
Так оно и оказалось. Отец разделся в сторонке и, закатав кальсоны, вошел в море. Отец мой прекрасно плавал, и в воде было, конечно, незаметно, что он в кальсонах, но рано или поздно надо было вылезать из воды, и это растравляло мое сыновнее самолюбие.
Богатый Портной в трусах с голубыми кантами – мы их называли динамовскими – плескался у самого берега, как младенец. Он не умел плавать, но, так как он сам нисколько не стыдился этого, получалось, что он просто не хочет идти в море. Я заметил, что Лоткин в воде пытался заигрывать с женой, но она в море относилась к нему еще хуже, чем на суше.
