Алексей Арцыбушев - Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа
Вторая попытка найти пристанище не обошлась без участия в ней недобрых людей. Метался я не потому, что манил меня юг, а потому, что человек не знает своей судьбы и ищет ее. Сейчас она мне предельно ясна, когда передо мной, как карты на столе, разложена вся моя жизнь. Ни одной из них не передвинуть, не поменять местами. А завтрашний день открыт: карта лежит рубашкой вверх, и не подсмотришь.
В Москве меня ждала неожиданность – продается дом под Новороссийском. Вот план, вот сад и огород. Десять тысяч. Пять сейчас, пять там, после купчей. По рассказам, вроде все хорошо: сватает дом тети-Гранина знакомая. Я уже говорил, что я не имел права жить в Москве, согласно справке об освобождении из ссылки. Москва и крупные областные центры, а также все столичные города республик для меня были закрыты. Где-то необходимо было обосновываться с семьей, работать и растить ребенка. Коленька сразу же прописался в Александрове, в ста километрах от Москвы. Что мне там делать? Варюшка в Москве, я там? Это не выход. Купить в Александрове домик и переехать туда? Там на дома баснословные цены. Снимать? Дорого, не вытянуть. Моей огромной ошибкой было то, что я всецело полагался на свои силы, не видя в Варе вторую рабочую силу. Я не видел ее не потому, что не хотел, а потому, что ее не было. Кроме дома, я искал кусок земли, который бы кормил. Тогда я не мог все взвесить, чтобы не ошибиться.
Неприятный разговор с Александрой Ипполитовной подстегивал меня скорей решать главное, а главным для меня был свой дом. Поверив, доверившись честности человеческой совести, я отдал в Москве пять тысяч и купил «кота в мешке». Погрузив весь скарб в вагон, мы тронулись в путь, фактически в никуда. Меня могут резонно спросить: как же ты, такой ушлый проходимец, с лагерным стажем, попался на у дочку проходимца? «На каждую старуху есть своя проруха». Но этого еще мало. Когда мы на грузовике влезли на гору Сапсай и я увидел вместо дома турлучный[153] сарай, я отдал проходимцу остальные пять тысяч.
Это была не евангельская добродетель, это было отчаяние! Почти всю свою жизнь я старался уйти от зла, не внутри меня сидящего, то особая статья, а от злых людей. При этом я всегда что-то терял, но, несмотря на это, я уходил с глаз долой, чтобы пресечь в себе обиду, чтобы не разжигать вражду. Поэтому я отдал еще пять, будучи поставлен в безысходное положение, понимая, что я остаюсь гол.
Я начал думать, как построить хату на этом пустом месте. Руки опускались. Местные бабенки рассказали Варюшке, что тут есть человек, который хотел у них купить этот участок за пять, те не продали и нашли дурака в моем лице. Мы решали, что нам надо как можно быстрей продать купленное и мотать удочки в Москву. Что мы и сделали незамедлительно, потеряв пять тысяч.
Тут необходимо забежать немного вперед и рассказать, как рука Божия вернула нам потерянное. Варюшка устроилась на работу, и ей там буквально насильно всучили несколько облигаций первой денежно-вещевой лотереи, которые продавались на каждом углу и которые мы по бедности своей не покупали. А тут просто заставили. Приходит она и жалуется на потерю дене. г Проходит время, в газетах опубликован тираж выигрыша. Она глазам своим не поверила: мы выиграли мотоцикл. Обозначенная стоимость его 5000 рублей. Копейка в копейку. Я взял мотоцикл и продал его за 6000, покрыв тем самым все накладные затраты, связанные с этой покупкой «кота в мешке». Бог правду видит, да не скоро скажет!
Снова Москва и Ваня Сухов на вокзале. Я поехал в Александров, снял на время чулан у Коленькиной хозяйки, прописался. Там получил паспорт и сел меж двух стульев. Одна нога в Москве, другая – в чулане. Так, раскорячившись, жить трудновато, а что поделаешь, коль судьбе так угодно? Другого выхода у меня не было.
Вернувшись с Севера, у многих побывал, со многими повидался, а главного человека не видел, встреться я с ним раньше, я бы не метался в напрасных поисках. Как-то сижу я у Леночки с Ясенькой, вы их помните, это еще с Мурома друзья моей мамы. С ними жила тетя Соня, двоюродная сестра Саши Некрасова. К ней в это время зашел Саша, я его впервые увидел за все эти десять лет. Зашел разговор обо мне. Я рассказал, что два раза писал в прокуратуру и дважды получил отказ. Саша Некрасов рассказал, что он один реабилитирован из всего нашего дела. Он считал, что мне необходимо идти на прием к замгенпрокурора Самсонову.
– Хороший малый, – добавил он, – иди, ты ничего не теряешь.
И я пошел по его совету. Предварительно записался на прием к Самсонову. Подошел назначенный день. У кабинета народу много, все такие же, как я. Я решил идти последним. Пришел мой черед. Любезное обхождение, садитесь. Сел, назвал себя, объяснил суть дела. Самсонов достал папку с моим делом. «Хранить вечно». Листает, смотрит.
– Вам правильно отказали, вы не подлежите реабилитации, так как обвинялись в подготовке террористического акта на членов правительства!
– Это неверно. Мне пыталось следствие навязать эту статью, но после очной ставки с Корнеевым и Романовским это обвинение с меня было снято, в чем мне дали расписаться. Кроме того, посмотрите решение ОСО, в нем я приговариваюсь к шести годам лагерей, по статье 58-10-11 часть 2. В решении ОСО нет статьи террора.
Самсонов внимательно перелистывает лист за листом. Смотрит решение ОСО. Террора нет. Смотрит обвинительное заключение. Террор есть. Листает, листает.
– Ничего не пойму. Вы говорите, была очная ставка?
– Да, была, на ней и Корнеев, и Романовский отказались от своих ранее данных показаний на меня, вырванных у них путем применения насильственных средств.
– В вашем деле нет материала об очной ставке.
– Как нет? Значит, этот материал был невыгоден следствию: на очной ставке провалилась состряпанная версия, поэтому они и изъяли эти документы из дела. После очной ставки мне выбили все зубы.
Я открыл пасть.
– А вы не знаете, где сейчас Корнеев? Нам необходимо для пересмотра вашего дела его подтверждение о том, что очная ставка была и что он и Романовский на ней отказались от своих показаний. Без этого мы пересматривать дело не можем.
– А где его искать? Прошло десять лет, он, может быть, давно умер. Романовский жив, и я знаю, где он, о Корнееве понятия не имею, жив ли он вообще? Прокуратуре легче навести справки о нем, чем мне искать ветра в поле.
– Прокуратура розысками не занимается. Ищите, найдете – приходите. Без Корнеева, я вам повторяю, мы не можем ваше дело рассматривать.
Аудиенция окончена! Полнейшая безнадежность! Крах! Все надежды рухнули! Где искать? Что искать? Кости, если умер, ничего подтвердить не могут. Знает ли о нем вообще кто-нибудь? Жив ли он? С такими грустными мыслями я и пришел к Варе. Что делать?
Я решил сейчас же ехать в Александров и все рассказать Коленьке, может быть, он что-то подскажет, посоветует? Ярославский вокзал. «Поезд до Александрова отправляется с третьего пути». Всю дорогу страшная тяжесть на душе давила грудь. Тупик, черный тоннель. Мелькали платформы: Абрамцево, Хотьково, Семхоз.
Показался Загорск[154] со своими соборами и высокой колокольней. Выйти! Выйти! «Выходи, выходи!» Обязательно выходить. Какая-то сила выпихивала меня из вагона. Таким силам я подчиняюсь, зная, куда они меня зовут. Они звали меня к мощам, к мощам! Туда, туда. Только там помощь, только там и нигде больше. Я вышел! Я пошел!
Троицкий собор, освещенный сотнями горящих свечей у раки преподобного Сергия. Пронизанные мерцающим светом, уходя в полумрак высоты, смотрят на меня лики святых из деисусова чина. За колонной справа невидимый народ пел на распев акафист преподобному, слышны были только голоса, наполняющие душу молитвой и покоем. Сзади стояли люди на коленях и горячо молились. К мощам текла живая нескончаемая река человеческих душ, обремененных житейскими скорбями и бедами. Поднимаясь к святой раке, вставая на колени, люди просили помощи. Целовали святые мощи и медленно спускались со ступенек солеи. У изголовья иеромонах в черной мантии, епитрахили и поручах, обратясь лицом к народу, тихо и внятно, нараспев читал Евангелие: Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы. Возмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим. Иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть (Мф. 11: 28–30). Поднявшись к мощам, я встал на колени и крикнул в сердце своем, из самой его глубины. Это был вопль о помощи. Слился он в единый вздох:
– Хоть ты мне помоги!
Поклонился в землю, поцеловал изголовье и вышел.
У меня было такое ощущение, что я там, у преподобного, оставил всю свою печаль, и меня больше ничего не давило и не мучило, я был спокоен. Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы… (Мф. 11: 28).
На поезде я доехал до Александрова и пошел большим картофельным полем, за которым был дом и мой чулан. Заходило солнце, расплескивая закат по вечернему небу и по всей земле. Еще издалека я увидел так знакомую мне фигуру Коленьки, медленно идущую в лучах заката мне навстречу. Он не ожидал меня и не встречал, а просто гулял, как он говорил, дефилировал. Мы повстречались.
