Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда
Иван просыпается, садится. Притулясь к его боку, лежит в сене Варвара.
Феклуша принесла куренка, нагнулась к бревну, тюкнула топором. Подождала, пока он трепыхался, и стала кропить простынь цыплячьей кровью.
– Купил дуду на свою бяду… – проворчала она. – Чего космы-то распустила? Вставай, княгиня молодая. Бери ухват – да к печке. Погуляли, будя…
Девка гонит козу по улице и застывает, открыв рот, уставясь за ограду.
На дворе Феклуша развешивает на веревке наволочки, перину, простыню с багровым пятном.
Варвара моет полы в избе. Она выпрямляется, смотрит в окно на простынь, хлопающую на ветру.
В сумерках мужики молотят просо на току. Феклуша собирает в мешок провеянное зерно. Клочья дыма тянутся из раскрытых ворот овина. Налетает ветер, мужики отворачивают лица.
– А Чукановым-то делиться вышло, – говорит Егор, ни к кому не обращаясь.
Работник Гришка оживляется, опускает цеп:
– То-то Степка, старшой, вчерась в трахтере шумел, мадеры спрашивал…
Под взглядом Баранчика он принимается за работу. Угрюмый Иван стучит как заведенный.
Панька, старшая сноха, сбрасывает на землю снопы, кричит, дуя на пальцы:
– Люди давно шти хлебають, шабашить пора!
Никто не откликается. Мерно ударяют цепы.
На крыльце громко топают, ухнула дверь, слышится затрещина.
– Куды прешь, бесененок, пралик тя расшиби!
Варвара выскочила в сени:
– Сестрица, не шумитя, погодитя, Христа ради!
– Ай спить кто? – удивилась Панька.
– Хлебы спужаются…
С багровым лицом, крестясь и бормоча себе под нос, Варвара вынимает горячий хлеб из печи.
– Нешто слово знаешь? – подозрительно спрашивает Панька.
– Я вам опосля скажу… – бормочет Варвара.
Тимоха уже за столом, стучит ложкой. Баранчик дает ему легкий подзатыльник, тот послушно вскакивает, крестится.
– Очи всех на тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении…
Варвара принесла хлеб, положила перед Баранчиком, стала ни жива ни мертва.
Перекрестив ножом каравай, он отрезает краюху, нюхает пар. Поднялся, протянул деду на печь:
– Кушайте на здоровье, папаша.
Баранчик потянулся к чашке с кулешом, за ним остальные. Распробовал горячее хлебово, покосился на Варвару:
– А сама?
– Напробовалася… – бормочет она.
Чашка быстро пустеет. Варвара тащит самовар.
Панька говорит:
– Ярка белая чегой-то захромала… поглядите, батюшка.
– Чего ты там давеча про Чукановых болтал? – спрашивает Баранчик.
– Да энто я так… – ухмыляется Егор. – Крячиха cказывала, Степку вроде отец отделяеть вчистую…
Баранчик, со смаком хлюпая, тянет горячий чай. Феклуша разливает.
– А не сказывала Крячиха, почто они в мясоед одну репу трескають?
– Да будеть вам…
– Пока старик их дяржал, им в пояс кланялися. Первые богачи были. А помер старик, бабы передралися. Таперя заместо одного двора справного – два, один худей другого… Всё бабы, от их вся зло, от баб…
Панька смеется. Иван уставился в пол.
– Думки твои мне известные… Ступай-кось, Чалому овса засыпь. Завтре картошек на базар повезешь. Панькя с тобой пойдеть.
– А стряпать? – спрашивает Панька.
– Вчерась я стряпала, завтре ейный черед, – подтверждает Феклуша.
– Череду не надо. На стряпню Варькя станеть. И боле никто.
У Феклуши темнеет лицо.
– Энто как же, Яков Трофимыч? Неладно выходить…
В сенях оборачивается Егор:
– Для чего, папаша, других баб обижать?
– Делай чего велено… – Баранчик косится на Варвару: – Подь сюды.
Он стирает пот, не торопясь, достает кошелек, выкладывает медяки.
– Одиннадцать копеек… Завтре в лавку сходишь. Сома соленого возьмешь да цыбик чаю. Копейку он мине должон…
Под взглядами баб Варваре хочется провалиться сквозь землю.
Вздрагивает красный огонек лампады в кивоте, хлопает дверь. Баранчик принес ярку, опустил ее на пол возле печки.
Феклуша на коленях бьет поклоны. Храпит Егор, во сне вскрикивает Тимоха.
Лежа на полатях, Варвара смотрит в темноту. Рядом ворочается Иван.
Скрипит кровать под тяжестью Баранчика.
Перегнувшись через Варвару, Иван спрыгивает на пол. В сенях он сует ноги в валенки.
Феклуша, вскочив, прилипает к окну. Баранчик приподнимает голову с подушки.
На дворе Иван заводит лошадь в оглобли. Подходит Баранчик:
– А ну, вертай коня на место.
Иван молча делает свое дело, проверяет гужи, затягивает седелку. Кончив возиться с упряжью, открывает ворота и говорит:
– После погутарим. А то так уйду.
Баранчик качает головой, бормочет угрюмо:
– Ирод турецкай, булгак, весь в матерю покойницу…
На Михайлов день Баранчик на дворе подрезает кабанчика.
В фартуке, весь в поту, с голыми волосатыми руками, он работает с удовольствием, неторопливо и ловко. На завалинке дед щурится на тусклое солнце. Увидев Варвару с миской каши, он замычал, заволновался.
– А я табе кашки запарила слатенькой… Да не бежи, дедунь, никто не отыметь…
Псы ворчат, вздрагивая от возбуждения, не сводя глаз с Баранчика. Он ухмыляется, поглядывая на старика.
– Энто он теперя тихой, как голубь, Трофим Яковлич. А был – чистый зверь. Как напьется, мы по суседям ховались с сестрой. Из прясла кол вынеть – и пошел махать. А именья своего – вша в кармане да блоха на аркане, всю жисть в батраках…
Феклуша наливает свиной крови в стакан, в другой – водки. Обтерев руки, Баранчик крестится, пьет водку, запивает кровью. Феклуша протягивает стакан Тимохе, тот с отвращением кривится.
– Какой ты мужик в таком разе? Варьке поднеси…
Варвара с удовольствием вытягивает стакан до дна, облизывает губы, кланяется:
– Благодарствуйте, батюшка.
У ворот останавливается телега с лошадью. Баранчик поднимает голову:
– А кучер иде же?
Варвара выскакивает на улицу, оглядывается по сторонам, заводит лошадь на двор.
Баранчик качает головой:
– Иде ж он его мотал? Энтому коню сколь ума вложено – Ваньке бы малость призанять. Не поскупился Господь, ума дал как енаралу. Выводи его да напои…
Пошарив в телеге, Баранчик вытащил из-под дерюги овчину и два мешка. Он пощупал овчину, развязал мешок, обнаружил в нем овес.
Тут появился Иван. На негнущихся ногах он зашел в калитку. Лицо у него было разбито, напухший глаз сочился кровью.
– А вот и кучер пожаловал…
Иван, не говоря ни слова, шагнул в сарай и завалился в сено. Баранчик пришел следом:
– Полежи, полежи, охолонися. Може, в башке твоей провеется маненько…
Варвара, с лошадью на поводу, сунулась в сарай:
– Батюшки, рубаху-то скидай, все пельки оторвали! А глаз-то, глаз!
– Проморгается, – сказал Баранчик.
– Вина дай, – велел Иван.
Дождавшись, пока она отошла, Баранчик тихо, со злобой заговорил:
– Пошто же ты девку страмишь, дурень? Привел жану, а сам к Аниске? Али силом на табе хомут надели? А свадьба энта? Сколь добра первели, коня на энту цену купить… А овес откуль?
– В трахтире, хохлы в Усмань торговать ехали… А пущай зевло не разевають.
Варвара принесла водку.
– Воровать-то грех, ай не слыхал? – Баранчик подмигнул Варваре. – Чего ж мало взял? Овес добрый…
Егор дремлет на лавке. Феклуша читает, бабы и Баранчик слушают, лузгая семечки.
– …Мнози бо зверие в той пустыни тогда обретахуся. От них же един зверь, рекомый аркуда, еже сказается медведь, иже повсегда обыче приходити к преподобному…
Соседка Крячиха переспрашивает:
– Ведмедь, что ль? Страсти какия…
– …Иногда же блаженный сам алчен бываше, аще и един кус хлеба обреташе у него и то перед зверем оным пометаше…
– Чаво?
– Ведмедю давал, а сам голодный сидел, – сердито объясняет Феклуша.
Крячиха вздыхает, накидывает платок на голову:
– Вот оно, святые-то люди как жили… Будя, побегла к свому ведмедю…
– Давай-ка, бабы, по углам, – кивает Баранчик. – По сено ехать с ранья…
Убрав со стола, Варвара постелила овчину на сундук и улеглась. Феклуша стала на молитву. Баранчик собрался задуть лампу, но, поглядев на Варвару, насупился.
– Энто дело неподходящая, – сказал он. – Вставай.
Она поспешно села.
– Он, конешно, дуролом. Брага в ём молодая ишо киснеть. А ты на свою сторону гни. Ты – баба, твоя места тама, где твой мужик, тверезый он али пьяный…
В сарае было темно и тихо. Варвара помолчала, потом пролепетала:
– Мине папаша велели сюды итить…
Спичка на мгновение осветила лицо Ивана. Варвара подождала, пока он закуривал, и полезла на сено. Набравшись храбрости, она сказала:
– Иван Яковлич, ежели ты со мной жить не хочешь, лучше я до мамани ворочуся.
Он приподнялся на локте, схватил ее за лицо, больно сдавил. Варвара сжалась, ожидая удара, но он не ударил, только смотрел на нее угрюмо. И вдруг выпустил.
Иван заворочался, зашуршало сено. Рука его легла на грудь Варвары.
