Евгений Чепкасов - Триада
Саша покрутил пальцем у виска, но Солева такой ответ не удовлетворил и, придя домой, он спросил про кросс у брата.
Миша, заинтересованно хмыкнув, полез в англо-русский словарь и через минуту сказал маленькому филологу:
– Значений куча, особенно глагольных, но нас с тобой существительное интересует… Кросс, распятие, пересечение, крестное знамение, Голгофа… Да уж! А кросс, насколько я понял, сначала бегали по пересеченной местности, отсюда и название. Но слово интересное, с ним играть и играть, – произнес он уже не для Жени, а просто рассуждая вслух. – Даже с кроссвордом можно поэкспериментировать: слово на кресте, Бог-Слово на Голгофе… Спасибо, братец, использую где-нибудь. А теперь иди отсюда: мне писать надо.
Закончив разговор столь бесцеремонно, Миша склонился над рукописью рассказа «Испытание», ощутимо потолстевшей за последние дни. Но поработать толком так и не удалось: вскоре к нему в гости пришел Степа всё с той же идеей фикс, воплощение которой близилось.
– Не боишься, что идея фикс воплощается? – полушутя спросил Миша и процитировал Макаревича: – «А мечта воплотилась во что-то, но мечтой уже быть перестала».
Степа улыбнулся и ответил:
– Как не бояться? Сразу же потеряю смысл жизни и повешусь. Или нет – я уже вешался, что-нибудь новое придумаю.
– С тебя станется, – серьезно заметил Солев. – Может, ну ее на фиг, эту игру?
– Нет уж, вы лучше смирительную рубашку купите в складчину, а после игры сразу наденьте на меня и ведите куда следует, если совсем идиотом считаете, – раздраженно отозвался угловатолицый альбинос.
– Ну ладно, ладно, извини, – пробормотал Миша поспешно. – Что там у нас еще нерешенного с игрой?
– Сначала повтори общую вводную, а потом уже поговорим о сложностях.
– Ладно, повторю. Но ты маньяк – так и знай.
– Не маньяк, а мастер. И вообще, разговорчики в строю. Задание понятно? – комически посуровел Степа.
– Так точно, товарищ прапорщик, – отрапортовал Солев, вытянувшись по стойке смирно. – Разрешите доложить?
– Докладывайте. И вообще, Миш, садись: у нас ведь не про армию игра будет, а поумнее немножко.
– Слышали бы тебя военные, – усмехнулся тот, присаживаясь. – Ладно, докладываю. Ролевая игра, кабинетка, плод твоей больной фантазии, часа на два, называется «Словоглоты». В общем, существует общество словоглотов. Люди как люди, но с небольшой странностью: для продолжения жизнедеятельности им нужно регулярно слышать определенное слово, каждому свое. А сами они это заветное слово произносить не могут. Неживое слово, то есть в книге или в аудиозаписи, – это пища второго сорта, вроде консервированной крови для вампиров. Словоглоты держат свои заветные слова в тайне и вместе с тем всячески побуждают окружающих, чтобы те эти слова произносили, – наводят разговор на лакомую тему, просят спеть любимую песню, рассказать любимый стишок, где это слово встречается. Словоглоты обожают словесные виды искусства, а в собственно-музыкальных, скульптурных, архитектурных, живописных произведениях ценят прежде всего названия.
– Почти слово в слово, как в нашей распечатке.
– Так ведь ты достал всех, все этот бред почти наизусть выучили.
– И классно, – сказал Степа с улыбкой. – Пусть вживаются заранее. Теперь расскажи про Партию, инициацию, колдунов и про остальных.
– Партия – полурелигиозная организация, хранительница предания и норм поведения, – ну, как наша доперестроечная коммунистическая партия, или как в Китае, или как в конфуцианстве. Каждому новорожденному партийные деятели вручают амулет с зашитым в нем словом. Церемония мистически окрашена, все люди, в том числе и партийцы, верят, что это таинство. Когда ребенок достигает сознательного возраста – семи лет, – он вскрывает амулет и узнает свое слово. Это инициация, с этого момента начинается жизнь по взрослым правилам. Если слово сильно не нравится, его можно изменить в той же Партии, за большие деньги, или у колдунов, за меньшие деньги. И у тех, и у других срабатывает. Колдуны, естественно, подпольщики, обращение к нам уголовно наказуемо. Если заветное слово рассекречено, таким человеком можно манипулировать, – это еще одна причина смены слова. Деклассированные элементы, которым всё по фигу, нищенствуют, как в «крокодилах», то есть показывают свое слово пантомимой: если жалостливый и догадливый прохожий произнесет их слово вслух, то нищие получат кайф. В этом смысле нищие живут побогаче многих других, как и в нашей жизни.
– Отлично! А теперь – об иноке и Соборе, – попросил Степа, по-котовьи жмурясь от удовольствия.
«Все мы, фантазеры, одинаковые… Нас цитируют – мы кайфуем, как те же словоглоты…» – подумал Миша, глянув на друга с грустной нежностью, и продолжил:
– Инок – от слова «инакий», не такой, как все. Я бы назвал его Neo, как в «Матрице», но хозяин – барин, то есть мастер. Ладно, инок так инок. В общем, существует древнее предание о том, что этот инок явится среди словоглотов, и он будет обладать способностью обходиться без сокровенного слова, и будет призывать словоглотов к новой жизни, полной страшной свободы. Кажется, ты так и написал… Философ, блин! Так вот, этот инок-Neo является и проповедует, а чего он такое проповедует, ты не сказал, – типа, мáстерская информация. По этому поводу созывают Собор, как в средневековой Руси, – представителей разных социальных слоев. Этот Собор и есть игра. Все выслушивают пророка, думают и высказывают свои мысли по поводу.
– И при этом каждый, заметь, преследует свои цели.
– Ну да, преследует. Во-первых, каждый думает об учении инока: выгодно оно лично ему или нет. Во-вторых, каждый добивается от окружающих, чтобы его слово было произнесено не менее одного раза за пятнадцать минут.
– Слова достаются перед игрой, по жребию. Какое слово у кого – знаю только я, – важно молвил белобрысый мастер. – Если словоглот за час слышит свое слово не четыре раза, а один или два, то он засыпает. Если он свое слово больше не услышит, то не проснется до конца игры. Это я вчера придумал, – по-моему, гениально!
– Прикольно, – хмыкнул Миша. – И будет у нас через два часа сонное царство…
– Не будет! В крайнем случае, на песнях, стихах и «крокодилах» выехать можно. Но когда о словах догадаются, начнется жесткое мочилово, уж поверь мне. Кстати, если словоглот сам произносит свое слово, то он тоже засыпает.
– Ладно, сегодня ты гений. Игра заканчивается, насколько я понял, вынесением соборного решения относительно инока. Решение выносится через два часа, – типа того, регламент. Тоже хорошо. Со всем согласен. Так в чем же проблема?
– Инок закосил, – сказал Степа и развел руками.
– Вот козел! – выругался Солев. – Он же единственный профессиональный ролевик был! Слушай, а может, ты?
– Нет, я мастер, у меня роль должна быть контролирующая и чтобы можно было со всеми взаимодействовать. Я парторгом буду. А тебе не хочется Neo сыграть?
– Ну на фиг! Я буду писателем, кормильцем народа. Уже много прикольного для этой роли придумал…
– Есть еще вариант.
– Какой?
– Гена. Рыбачок.
– Инок Гена, – со смаком произнес Миша и повторил недавнее: – Сегодня ты гений. Но потянет ли он? И согласится ли?
– По-моему, он натура творческая. Молчун, правда, но там много говорить и не надо: учение-то очень простое. Уговаривать я умею. И главное, – добавил Степа, лукаво глянув на взбудораженного собеседника, – главное то, что ты тесно пообщаешься со своим прототипом, ты же хотел этого…
– Я проставлюсь, Степ! – воскликнул Миша с благодарностью. – Ящик пива, честное слово, если ты его приведешь!
– Ладно, как ты говоришь. Хорошее слово – «ладно». А где же ты, богатенький Буратино, работаешь теперь? Что-то раньше не замечалось такой щедрости.
– На книжном рынке, уже недели три. Разве я не говорил?
– Нет. Книгами торгуешь?
– Вожу на тележке. Хорошая работа. Утром со склада, вечером на склад, весь день свободен. Там еще мужичок такой прикольный работает – Павел…
– Ну, мужички меня не интересуют, – перебил Степа. – И зубки мне заговаривать не надо, я всё помню: ящик пива, если приведу Гену.
– Заметано, друг!
* * *
Как всегда, Гена опоздал на первую пару минут на десять. Девчонки-однокурсницы, с которыми он встретился в троллейбусе, сразу же сказали, что теперь точно опоздают. Примета, мол, такая народная: если увидишь по пути в универ Валерьева, то по любому опоздаешь. Перед дверью аудитории Гена попытался по-джентльменски пропустить дам вперед, но те попросили его быть мужчиной и втолкнули первым, а сами шмыгнули следом. Прошло хорошо: успели до переклички.
Спецкурс по русской литературе серебряного века читал молодой преподаватель, недавно защитивший кандидатскую. Тощий, белобрысый, в галстуке, не подходящем к костюму, он с сосредоточенным, напряженным, почти мучительным выражением на лице посмотрел в журнал и начал перекличку.
