Михаил Гиголашвили - Толмач
– Я – Бура. Меня всяк бурундук от Черкасс до Киева сто пудов знает. Можно так называть, я в понятии. Кому разрешаю – пусть. А кому нет – того, аля-улю, в бараний рог скручу! – И глаза парня стали злыми.
– Что такое?.. – заволновался Шнайдер, но я успокоил его:
– Ничего, говорит, что его кличка Бура и его все знают на Украине.
– Еще бы, если он вор или бандит, – отозвался Шнайдер.
– Что это, он меня «бандитом» величает? – спросил Бура, недовольно щурясь и доставая сигарету из спортивных штанов.
– Ну, тебя же с автоугонщиками поймали… – ответил я от себя.
– Да не надо мне туфту шить!.. Я не васюрик вчерашний. Никаких фактов нет. К тем шалыганам касательства не имею! Просто в телеге вместе оказались. Пусть докажут. Хрен с редькой им в нос! Сто пудов чистый я! – Он угрожающе заскрипел на стуле, попросил пепельницу, но мордоворот в косынке, заглянув в открытую дверь и услышав его просьбу, громко щелкнул дубинкой по плакату с перечеркнутой сигаретой и погрозил Буре:
– Ферботен! Запрещено! – и со злобным стуком захлопнул дверь.
Шнайдер включил диктофон и попросил беженца назвать место своего рождения и адрес, по которому жил.
– Насчет рождения в папирах все тик-так. А адрес!.. – Бура усмехнулся, спрятав сигарету за ухо. – Их у меня за последнее время навалом. И в Америке был. И в Дании сдавался. И в родной милиции сидел, и в американской полиции побывал. И в подвалах хоронился, и в буре[63], аля-улю, гнил. Какой ему?
– Домашний адрес, где он реально жил, а не там, где только был прописан, – спокойно уточнил Шнайдер.
Бура подумал, нехотя продиктовал: «Stadt Solotonoscha Tshervonosavodskaja 15/10». Я записал и передал Шнайдеру. Он взглянул, не стал ломать язык, а сказал в микрофон для секретарши, чтобы та переписала адрес с листа.
– Уточните, кто из родственников остался у него на родине. Есть ли на Западе близкие родственники?
Родственников никаких ни на Украине, ни на Западе у Буры не было:
– Фатера убили, когда я еще соплежуем был. А мотейка померла года три назад… Сто пудов три года будет в январе.
– Где учился? Был в армии? Где работал?
Учился Бура в школе неплохо, мать была учительницей и заставляла его заниматься. Отец был инженер и много не пил. Но в последних классах Бура подсел на кокнар и попал в колонию, где отсидел три года за горсть мака, которого на любом огороде – хоть задницей ешь. В армии не был – судимых не брали. Работал фотографом в местной газете – с детства любил с фотоаппаратами и всякой техникой возиться.
– И с машинами, очевидно, – ехидно вставил Шнайдер.
– Да, и с машинами, а что?.. С детства несправедлуху терпел, все меня доставали – еврей, мол, жид пархатый, курчавенок, еще не висишь в петле?.. Ничего, сука, скоро тебя и других жидаев, жидовок и жидайчат на суку повесим! Что ни день – после школы в подворотнях били и мучили, гилье отнимали… Ну, деньги…
– Для евреев открыт Израиль. Почему вы не уехали туда, если вам было так плохо? – заметил Шнайдер.
Бура отмахнулся:
– Да ну, в самом деле!.. Был в том иудском Израиле, к родичам фатера ездил, больше не хочу, спасибо большое. Жара, вонища, грязь, только держись… Много Абрамов вместе – это очень плохо. Я вообще никуда б не дрыскнул с Украины, если б меня эти твари позорные не достали…
– Он говорил, что был в Америке? – спросил Шнайдер. – Когда? Где? Пусть скажет подробнее!
Бура насупился, потер небритые впалые щеки:
– Да, был. Смылился туда в прошлом году, просил убежище. В лагерь под Нью-Йорком загремел. Там – драка. Я дал одному китаезу по чану, а чан и распаялся. Воркуны настучали, надо было рвать когти. Увихрил на юг, где потеплее. Там опять сдался, убежище попросил. Чалился месяца три. И дело уже ништяк в мою пользу корячилось, но пришлось обратно на Украину гнать – на жену стали наезжать, не могла она без меня, она тогда с икрой была…
– С икрой? – не понял я и попросил его говорить понятнее, на что он ответил:
– Говорю, как могу… Ну, брюхата, ребенка ждала. Она у меня веревка упорная. Приезжай да приезжай!.. – выманивала меня из Америки. А я, дурак, тогда в нее вкляканный был… ну, любил, значит. Притрюхал на зов. Вижу: гилья нет, голый вассер…
– Вассер?.. – переспросил я.
– Ну, дело дрянь… А псы откуда-то узнали, что я в Америке убежище просил, и еще хуже привязались. Ну лаять каждый божий день – предатель, дезертир, мы тебя под землю уроем, голову отрежем! Вижу – пузырно дело, сто пудов бежать надо опять, пока эти братилы не замели. Ну и дернул в Данию, через Чухну. Потом и прищепка моя туда же рванула. И вот мне – отказ, а ее пока держат!
– Значит, ваша жена в Дании? – уточнил Шнайдер.
– Ну да.
– Вы же сказали, что за границей родственников нет?
– Жена – разве родственница? – удивился Бура.
Шнайдер записал даты и спросил дальше:
– Как вы в Германии в конце концов оказались?
Бура вздохнул и что-то прошептал про себя. Я переспросил, но он, помотав головой, ответил:
– Рвать копыта надо было из Дании, чтоб не депортировали после отказа. Решил в Неметчине азюль просить. Капусты нет – ехать как?.. На поездах – стремно, ксивы смотрят. Вот один румын предложил: «Поехали, мол, со мной до Неметчины, а там дальше – сам». Я в согласии. Он еще двух прохиндеев взял – албана одного, кабана, и чеха противного. И погнали…
– А кто четвертый был? – поинтересовался Шнайдер с карандашом наготове.
– Никого. Не было четвертого. Приснился всем четвертый.
– Приснился? – Шнайдер подозрительно посмотрел на него, но потом махнул рукой и попросил продолжать, а мне тихо сказал, что это, в конце концов, не наше дело, а следствия, пусть они и мучаются…
Бура оживился, потер щетину, прошелся рукой по черепу:
– Как въехали – так нас, аля-улю, полиция сразу и взяла за пищак. Обшмонали капитально. Мои личные котлы, браслетку зинберную, видик, камеру… – перечислял Бура на пальцах. – Все прахом пошло, все под ворованные вещдоки подвели, изъяли с протоколом. Откуда ж я знал, что этот чех противный и албан позорный – воры, а «пежопель» их блядский – в розыске?.. Чех, шалай, мне свой шперц с волчатами не показывал…
– Шперц?.. Волчата?..
– Ломик – замки ломать. И отмычки. И кто же знал, что албан этот хуев – земленог?.. Ну, беглый, значит, адда, его по всей Германии давно ищут. Я откуда знал?.. Ничего не знал сто пудов!.. Сел и поехал с ними по глупости.
Шнайдер иронично посмотрел на него:
– Вас поймали около Фрайбурга, на самом юге Германии. А из Дании в Германию въезжать надо, между прочим, с севера. Почему вы сразу не сдались, а бог знает сколько и где ездили?
Бура подумал, пожевал губами:
– Румын-гадюка не пустил, начал мне вола вертеть: сиди, мол, катайся, куда спешить, смотри природу. Ну и вот, досмотрелся, аля-улю. Сто лет не надо такой природы.
Уточнив даты, Шнайдер спросил, чего, собственно, Бура хочет, в чем его проблемы. Тут в комнату без стука заглянул верзила и спросил, не надо ли чего.
– Нет, нет, спасибо. Пожалуйста, не беспокойте нас! – твердо ответил Шнайдер.
Верзила с сонной подозрительностью поглядел на всех поочередно и захлопнул дверь. Бура повертел в руках сигарету и сунул ее за ухо:
– Я попал в самый черный список, когда в 1999 году снял на фото, как в Черкассах синагогу пожгли. Обидно мне стало. Мой дедуня там жил и в ту синагогу ходил – а эти гады красного петуха пустили, глазом не моргнули. Я после пожара фото щелкал, а меня мусора прямо на месте повязали, пленки и аппарат ногами истолкли. В скотовозку суют, товарят, дело открывают. В общем, еле откупился тогда рыжьем, что от мотейки осталось. Считай, краем прошел. Второй раз в их сучьи лапы попал, когда снимал сходку на площади: опять в ментуру поволокли, в бур кинули, держали без хлеба и воды. Сто пудов еле очухался. Я, как вышел, вбился в робу, галстук одел, попросил былиша моего, братана близкого (он со всем начальством вась-вась) к мэру завести – жаловаться. А мэр, сука ебучая, на меня ОМОН вызвал – мол, преступник, угрожает…. и всякие такие глупые песни…
– Без ОМОНа ни один рассказ не обходится, – весело вздохнул Шнайдер.
– Да, ОМОН. Эти быки меня на козлодерку сволокли, опять в бур забурили. А когда на допрос повели – я через открытое окно скакнул на улицу. Они – стрелять, собак пустили… Вот, весь покусан, и пчела в ноге сидит. – Объяснив мне, что «пчела» – это пуля, он задрал штанину, показывая на икре следы от укусов, более похожих на человечьи, нежели на собачьи. – Но я от гавок юзанул. И – сюда.
– Как? Какими путями? – спросил, прищурясь, Шнайдер, сказав мне вполголоса: – Хотя, конечно, правды не услышать…
Бура улыбнулся:
– Да не трудно, если зелень есть. За баксы через чухляндскую границу поводила переволок, а в Хельсинках за баксы на паром русские бомжи помогли нырнуть. Так в Дании оказался. Оттель досель прибег.
– Хорошо, – подумав, решил что-то для себя Шнайдер. – Спросите его, это все его причины?
