Вионор Меретуков - Лента Мебиуса
Принято считать, что перед мысленным взором умирающего в один миг проносится вся его жизнь. Воспоминания наваливаются на человека, и он в ускоренном темпе – за доли секунды – успевает просмотреть некое подобие многосерийной мыльной оперы, сварганенной по мотивам его ненаписанных мемуаров.
В случае с душой (сознанием, разумом, духовной субстанцией, «Я») Самсона всё было иначе.
Тот, кто перед Царем Небесным отвечает за доставку мертвых душ на Тот Свет, перестарался, и душа Самсона, минуя приятную стадию воспоминаний, почти моментально угодила в места настолько отдаленные, что добраться до них, используя изобретенные человеком средства передвижения, не представляется возможным.
И сколько ни старался Самсон сосредоточиться и чудовищным усилием воли сдержать свое движение из мира живых в мир потусторонний, чтобы у него всё было, как у людей, и чтобы он, на мгновение превратившись в беспристрастного зрителя, получил заслуженную и выстраданную возможность бросить прощальный взгляд на прожитую жизнь, ни черта у него не получилось.
Только одна картина прошлого, застрявшая в голове с детства, бередила его трепещущее сознание: это бы хорошо начищенный кованый сапог барона Виттенберга.
Этим омерзительным воспоминанием ограничилась его ретроспекция, его неудачная попытка вторгнуться в прошлое, в ту область окаменевшего времени, которая не поддается никаким трансформациям и которая мучает многих из нас безнадежной и скорбной своей неизменностью.
У врат Рая, напоминавших убогим видом деревянные воротца загона для крупного рогатого скота где-нибудь в прериях Дикого Запада, Самсона радушно встретил цветущий бородач.
– Апостол Петр, – представился он. – Милости просим. Руки, извините, не подаю, пахнет рыбой, все утро фаршировал пикшу: Хозяин обожает рыбу-фиш по-арамейски. Помнит, что мой папаша был браконьером и неводом выловил всю рыбу в Геннисаретском озере. Посмотрите на мои руки, кожа покраснела и потрескалась, чистить рыбу тупым ножом и в ледяной воде, это, знаете ли, чертовски противное занятие. Простите за богохульство, но, насмотревшись на то, что творится с человеческим языком на земле, мы здесь решили не отставать от регресса, никак не планировавшегося Господом. Человек ведь давно вышел из повиновения и творит такое, что сам черт не разберет. Впрочем, я отвлекся. А мы вас заждались. Вы Альберт Штукман? Миссионер? Очень рад! Если не ошибаюсь, вас только что съели каннибалы из африканского племени хайрубо? Какая прекрасная смерть! И, согласитесь, какая похвальная оперативность! Наша служба экспресс-доставки стала работать несравненно лучше, вы не находите? Только что вашими хорошо прожаренными окороками закусывали людоеды, и вот вы уже здесь! Поздравляю! От всей души поздравляю, господин Штукман…
– Я не Штукман…
– Как не Штукман?! – Святой Петр сделал шаг назад. – Вы не путаете? – апостол достал из кармана мятую бумажку и протянул ее королю. – Вот же, взгляните, у меня все записано. Двадцать шестое июля две тысячи шестого года от Рождества Христова, четырнадцать часов тридцать три минуты одиннадцать секунд, Штукман Альберт, миссионер, Африка, людоеды, костер, съеден без соли…
– Я король…
– Какой еще король? Король чего? Ах, простите великодушно! Вспомнил! Вы шахматный король! Ну, разумеется, вы Арчи Коэн, чемпион мира. Как я мог забыть? Весьма приятно познакомиться.
Но позвольте, батенька, вы ведь должны были прибыть только через сутки! Автомобильная катастрофа и всё такое… Конечно, это очень мило с вашей стороны, но вы, поторопились, сын мой, честное слово, поторопились! А она, торопливость-то, знаете ли, хороша, когда блох ловишь. Придется вам либо подождать в райском саду, либо отправиться назад, на обледеневшую автотрассу Люцерн-Санкт-Мориц, а завтра встретимся снова. У нас здесь так заведено: порядок – прежде всего!
– Простите, господин апостол, я не шахматный король, я король Асперонии Самсон…
Святой Петр сделал еще один шаг назад.
– Проклятие! Вот так фокус! Как я мог ошибиться?! Ну, конечно же, вы Самсон номер два… Если бы вы знали, как я счастлив! Простите, простите и еще раз простите! Совсем замотался!
Поверите ли, работы столько!.. Чертовски много работы! – вскричал он, поднимая руки, на которые налипла рыбья чешуя. Потом увлек короля за собой, бормоча:
– Как же вы все, люди, стали похожи друг на друга! Ну, прямо близнецы… Чудеса, да и только! Но ничего не поделаешь, – апостол тяжко вздохнул, – двадцать первое столетие, последний век в истории человечества, время усреднять, нивелировать, выравнивать всех, делать одинаковыми, типовыми, чтобы всех подогнать под один образец и хоть как-то затолкать, разместить в Раю и Аду… Всё забито под завязку… Как Господь и Люцифер решат этот вопрос, ума не приложу, ведь мест-то свободных почти не осталось…
Самсон был введен в предбанник, называемый католиками Чистилищем.
Чистилище удивительным образом походило на обычные общественные приемные, какие бывают в государственных учреждениях. Вдоль стен, крашенных желтенькой краской, стояли простые деревянные скамейки. На стенах в рамочках висели групповые снимки каких-то дремучих бородачей с впалыми щеками и маловыразительными глазами.
Справа от себя Самсон увидел изящную конструкцию с металлической чашей наверху, из которой строго вверх поднималась тоненькая струйка дыма, казалось, что некто неаккуратный не загасил сигарету. Естественно, Самсон принял конструкцию за плевательницу и тут же попросил разрешения плюнуть.
Вместо ответа апостол Петр легонько подтолкнул короля в спину.
– Пока не дам команду, глаз на Всевышнего не поднимать! – строго прошептал он Самсону на ухо. – Счастливчик ты, Самсон! Для тебя сделано исключение: ты будешь принят без обязательного в таких случая сорокадневного стояния на коленях и беспрестанной молитвы, восславляющей Милосердие Господне.
– Весьма польщен, но я не знаю наизусть ни одной молитвы…
– Это тебе только так кажется. Здесь ты должен забыть все свои земные штучки… Тут, голубчик, действуют совсем другие законы. Скажут, и, как миленький, будешь читать молитвы хоть сто лет без остановки… Плохо ты, братец, нас знаешь!
Самсон смотрел себе под ноги и слышал странные звуки. Будто под сводами помещения летала стая крупных лесных птиц, которые производили своими крыльями тяжелое шуршание, глухое похлопывание и даже поскрипывание.
Разноцветные ромбической формы мраморные плиты пола напомнили Самсону королевский дворец в Армбурге. Он вздохнул…
Петр тем временем повернулся к Самсону и прошептал:
– Подними глаза!
Самсон не испытывал земных страхов. Только интерес. Кого он увидит через мгновение? Как будет выглядеть тот, чей лик никогда явно не являлся ни одному живому человеку? Будет ли это добрый старец с детскими глазами и бородой Санта Клауса или некая бесформенная студенистая масса, похожая на фантомы из ночных кошмаров или чудищ из голливудских фантастических блокбастеров?
Сейчас Самсону казалось, что он всегда верил в существование загробной жизни. При отсутствии полноценной и крепкой веры в Бога, той веры, которую ему предлагала церковь, надежда на загробную жизнь, хотя и попахивала язычеством, тем не менее, живила в нелегкие минуты жизни, особенно в часы утреннего похмелья, когда реальные предметы обретали пугающе размытые формы, а все мысли вяло копошились в опасной пограничной области, между полусном, бодрствованием и смертью от инфаркта.
– Подними глаза, остолоп! – услышал Самсон злобное шипение апостола.
Самсон распрямился и увидел перед собой, на расстоянии десятипятнадцати шагов, большой стол. Стол был покрыт полотняной серой скатертью. Скатерть была аккуратно выглажена. Чувствовалась заботливая женская рука. Нас столе – графин с зеленоватой водой, колокольчик, старинный черный телефон и несколько граненых стаканов.
За столом, переговариваясь и листая бумаги, сидели какие-то странные субъекты, которые были бы неотличимы от людей, если бы над их острыми плечами не помещались несуразные грязнопепельные крылья.
Двое из них, постарше, были в очках. Когда крылатые субъекты делали какое-либо движение, громадные крылья, раза в два больше орлиных, издавали тугое шуршание и иногда – легкое поскрипывание. Эти звуки и слышал король, приняв их за шорох крыльев лесных птиц.
Одеты архангелы были в белые свободные одежды, отдаленно напоминающие не совсем чистые хитоны, этакие домотканые эмбрионы церковных одеяний времен нарождающегося Христианства.
– Почему их трое? – задал Самсон вопрос апостолу.
– Тебе что, мало? – удивился Святой Петр.
– И всё же? Почему их не двое, не четверо, а именно трое?
– Не понимаю, чем тебе не нравится число «три»?
– Кто из них Господь? Неужели тот?.. – Самсон глазами показал на одного из пожилых ангелов.
– Чему вас только там, на земле, учат, бестолочь! – вознегодовал апостол, вдруг сбросивший с себя маску радушия. – Это же Пресвятая Троица, балда! Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух, дубина! Тот, что в центре, с белой бородищей, это Бог Отец.
