Сергей Нагаев - Прямо сейчас
– То есть Лидия Борисовна не просто менеджер, а менеджер проектов, – сконфуженно добавила Полина Петровна, видимо, случай с неправильной аттестацией Лиды был не первым. Лицо Полины Петровны при этом осветилось уважением профана, который понятия не имеет, чем менеджер проектов отличается от просто менеджера, но подозревает чудеса. Лида выделила ей в ответ строго дозированную улыбку, мол, видите, Полина Петровна, даже такие работнички, как вы, умеют достигать успехов, если их системно подвергать менеджерский дрессировке.
– А это наш Данила, – поспешила сказать Полина Петровна, чтобы наконец отвести от себя взгляд Лиды. – Сись, хе-хе, админ.
Данила пропустил эту аттестацию мимо ушей – ему был хорошо знаком не отличающийся изысканностью юмор Полины Петровны. Для Лиды это было открытием, судя по выражению ее лица, ставшего еще более брезгливым.
– Приятно познакомиться, – сказала Лида, посмотрев на Данилу, но не меняя выражения лица.
– Да чего со мной знакомиться? У меня последний рабочий день, и я уже все сделал, что надо было, и как раз пришел попрощаться, – сказал в ответ Данила. Он не посчитал нужным изображать даже формальную степень воодушевления. Его мысли были сейчас заняты другим, а кроме того, он в принципе был не очень-то рад этому знакомству – Лида, сходу определил он, была стервой, причем стервой убежденной, той разновидностью стерв, которые гордятся своей стервозностью, делая вид, что это часть профессионализма. От таких людей Данилу воротило.
Глаза Лиды сузились.
– Это очень хорошо, что вы так быстро справились с поручением, но… – она демонстративно посмотрела на свои наручные часы. – До конца рабочего дня еще много времени. Здесь неподалеку есть хозяйство «Светлый путь». Нужно, чтобы вы съездили туда, отвезли термос с нашей продукцией. Так что – вперед. Возьмите вон там у стены любой переносной термос, кроме того, на котором написано «Кенозин», и – в добрый путь.
– В «Светлый путь», – уточнила бесхитростная Полина Петровна.
Лида окатила ее ледяным взглядом, но Полину Петровну это не смутило, она просто не поняла к чему этот взгляд.
Данила меж тем старался сохранять спокойный вид, хотя при слове «кенозин» сердце его стукнуло. Впрочем, он быстро сообразил, что никто из присутствующих не может знать о той ночной истории с кенозином. Да и вообще, здесь, на станции, его абсолютно ничего больше не касается, а тем более какой-то чертов кенозин.
– Я свою работу сделал, – заявил Данила, – а термосы возить – я не почтальон, я не для этого университет заканчивал.
– Насколько я знаю наше трудовое законодательство, – строго сказала Лида, – администрация имеет право любому работнику поручить ту работу, которую сочтет нужной и которую работник способен выполнить. Вы же с вашим университетским образованием способны отвезти термос? Значит, повезете.
– Так со «Светлого пути» только что Афанасий нам бычка привез, – опять встряла Полина Петровна. – Он же сейчас обратно к себе поедет, вот и повезет термос.
Лида на секунду запнулась, похоже, она не знала про приезд Афанасия. Но, очевидно, чтобы дать понять, кто тут руководитель, медленно и зло произнесла, поглядывая то на Полину Петровну, то на Данилу:
– Если я говорю, что нужно что-то сделать, то просто нужно это сделать. Или это будет расценено, как невыполнение поручения, и оплаты труда не будет. Если этот, как его, из «Светлого пути»…
– Афанасий, – подсказала Полина Петровна.
– Если Афанасий туда сейчас поедет, то он может и Данилу с собой взять. Потому что Даниле оттуда надо будет привезти акт приемки-передачи термоса, с подписью ответственного лица.
– Да ладно, куда этот акт денется? Все ж свои, в следующий раз бы Афанасий и… – докончить фразу Полина Петровна не решилась, потому что на сей раз вполне точно поняла исполненный тихой ярости взгляд Лиды.
«Так тебе и надо, – думал о себе Данила. – Попрощаться он, видите ли, захотел с людьми. Придурок недоделанный. Чего с ними прощаться, они и не вспомнят обо мне через пару дней».
– Полина Петровна, а что у вас сейчас по плану? – язвительным тоном сказала Лида. – Отбор семени. А почему мы тут разговариваем вместо этого?
– Ну сейчас, Зина с Климом и с Афанасием чай попьют, и мы начнем.
– Как мило, – Лида была на коне. – Чаепитие в Быково – картина маслом, русская классика. А чего же вы к ним не присоединитесь?
– Я чай не очень-то люблю, – ответила Полина Петровна. – И с Афанасием поцапалась.
– Только поэтому. Пойдите и позовите-ка сюда этих чаевников. За чай денег не платят.
Полина Петровна пошла по коридору и скрылась за одной из дверей. В то короткое время, когда она входила и дверь была раскрыта, из комнаты донесся веселый гомон и смех.
– А вы тоже не стойте, – обратилась Лида к Даниле, – спуститесь пока в хранилище и возьмите термос.
Данила нехотя зашел в хранилище бычьей спермы. Лида несколько секунд постояла на месте, но не вытерпела и чуть ли не с рычанием зашагала к двери, в которую во, крикнула Даниле, который уже спустился в полуподвал хранилища:
– Только не нужно брать термос, на котором написано «Кенозин», любой другой. Слышите?
– Да-да, слышу, понял, – неожиданно бодро и с готовностью быть полезным, словно солдат офицеру, отрапортовал из хранилища Данила.
Лида, вдохновленная (один из врагов капитулировал!), двинулась в карательную экспедицию к оборонительным рубежам любителей попить чайку посреди рабочего дня. А Данила, ухмыляясь и приговаривая: «Слышу-слышу, как не слышать?», взял термос, на котором значилось «Кенозин», аккуратно отлепил наклейку с надписью и сначала хотел приладить ее на другой такой же термос, но тут же передумал и просто отпустил ее из пальцев, и бумажонка спланировала на пол рядом с батареей одинаковых термосов. «Сама клей куда хочешь, коза», – мысленно обратился он к Лиде.
Глава 32. Гром среди ясного неба
Во дворе станции тем временем происходила вопиющая нелепость. Так, по крайней мере, оценивал ситуацию президент Паутов, который был зажат в кирпичном углу неприветливым быком – не нападавшим, но и не выпускавшим его из ловушки. Какой эта ситуация представлялась быку, сказать трудно. Судя по всему, он не находил ее такой уж нелепой, поскольку едва Паутов пытался малозаметными шажками двинуться в какую-либо сторону, бык начинал переминаться и угрожающе дрейфовать в том же направлении. Они уже несколько минут стояли друг против друга, и Паутову все яснее становилось, что это стояние так просто не кончится.
Если бы Паутов хоть однажды в жизни видел тех быков, что обитают на этой станции (как раз за кирпичными стенами, которыми он был стиснут), если бы знал, каким монстром, какой чудовищной громадиной может быть настоящий породистый бугай в расцвете сил, то он бы, вполне вероятно, отнесся к своему визави с меньшей опаской. Хотя как сказать. Несмотря на то, что этому молодому быку, вчерашнему теляти, еще только предстояло подняться по бычьей карьерной лестнице и стать истинно крупнорогатым скотом, следует признать, что уже сейчас рога у него все-таки были препорядочными и могли доставить серьезных неприятностей, могли и убить при удачном ударе. Или при неудачном, смотря с какой стороны оценивать.
Паутов отчаянно трусил, и это его бесило. Он испытывал смешанное чувство страха, злости и презрения – к быку, к себе и вообще ко всей этой идиотской ситуации. Бык вдруг стал для Паутова воплощением всех бед последнего времени – начиная с подлости президента Микулова и кончая митингами молодежи в Москве и других крупных городах, протестовавшей против Паутовской застойно-отстойной, как говорили эти горлопаны, политики. Вернее, наоборот – начиная с митингов и кончая подлостью Микулова, потому что началось все с митингов. Не то чтобы Паутов сейчас, стоя перед вздорным быком, анализировал последние события своей и общественной жизни, просто в этот экстремальный момент он не забывал о Микулове и вспомнил о митингах. Причем вероломство Микулова не вызывало в нем такого накала ненависти, как митинги. Возможно, потому, что Микулов был политиком, а беспринципность, низкие помыслы, готовность всадить нож в спину партнеру являлись, в понимании Паутова, извинительными издержками его профессии. Но вот митинги – совсем другое дело. С этих сборищ нового, не очень понятного поколения началось для Паутова и новое время – время, когда он начал чувствовать, что уже не может считать себя истинным, беспредельным властителем страны. Стала подводить всегдашняя уверенность в себе, иной раз куда-то улетучивался былой кураж. «Эти придурки просто не понимают, ценой каких трудов удалось наладить в стране тишину и стабильность, а главное – потом поддерживать это», – подумал он.
