Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга первая. Сказка будет жить долго
– Не очень сильно. Вот здесь, – и потёрла зелёную коленку.
– Воо-от! Я жи знал! Зачэм столко дней тэрпела? – Обрадовался папа, и вечером они уже сидели в очереди в «Детской поликлинике» к хирургу. Аделаиде было очень страшно, она вспоминала разные ужасы с прививками и ложками во рту, но она не подавала виду, тем более что папа был так счастлив.
Хирургом оказалась вовсе не мужчина, а женщина. Её звали Светлана Петровна.
Светлана Петровна очень внимательно выслушала отца, пощупала пухлую ногу и спросила:
– Детка, зачем ты обманываешь?
Аделаида смотрела в пол. Она же не могла сказать чужой тёте в белом халате:
– Мне жалко папу! Он так хотел, чтоб моя ножка болела!
– Она молчала.
Тогда заговорил папа. Он явно был недоволен результатами осмотра и очень сомневался в компетентности женщины-хирурга. Женщина в его понимании могла готовить «абэд» (обед), быть учительницей, как его жена, или мерить температуру детям. Это называлось «пэдэатир». Но, чтоб женщина и хирург… Потому ничего и не видит и не соображает!
– Что ви гаваритэ?! – Возмущённо изрёк папа. – Ви не видитэ, что творится (с ударением на «о»)?! Пачэму она тагда храмаэт? – Грозно наскакивал он на Светлану Петровну.
Светлана Петровна, как ни странно, совсем не испугалась папы и не собиралась вести дипломатических переговоров. Она всякого насмотрелась на своём рабочем месте и наслушалась. Выглядела для их Города очень вызывающе, была изящной блондинкой в голубой кофте под белым халатом. Папины грозные восточные взгляды её не испепелили, Светлана Петровна кивнула в сторону Аделаиды:
А вы разве не видите, какая она у вас жирная? – Пожав плечами и усевшись за врачебный стол, спросила она, всем своим видом давая понять, что приём окончен. – Жирная, ходить не может, у неё ляжки трутся, вот и хромает. Она даже не хромает, а как утка переваливается со стороны в сторону. Сколько она весит? Килограммов за сорок? А должна шестнадцать-семнадцать. Зачем вы ребёнка так раскормили? Вам её не жалко? Отдайте её на какой-нибудь спорт, чтоб похудела…
Папа, казалось, вообще не понимал о чём идёт речь. Единственное, что он понял, и это его относительно успокоило, что «мамад-джан» хромать не хромает, а так «ходыт» потому, что «немного пухленкий и ножки такие». (Так ходит, потому, что даже не хромает, а просто ходит, потому, что немножко пухленькая и ножки такие».)
– Ей незя занимаца спортам и вабщем бегат! (Ей нельзя заниматься спортом и вообще бегать!), – С гордостью произнёс папа, – у неё гнойние гланди! (У неё гнойные гланды!)
– Ну, так прооперируйте её! Удалите их! – Светлана Петровна нервно листала историю болезни, и, казалось, она с секунды на секунду разлетится на отдельные листочки. – Это не оправдание. Посадите её на диету, пока прооперируете! Вы не понимаете, что гробите ребёнка?!
Аделаида мотала головой то вправо, то влево, не всё понимая, о чём спорят доктор с папой. Что такое «гробите»? Они разговаривали на повышенных тонах, совершенно не замечая её присутствия, как будто говорили действительно о бочках и утках. Зато она совершенно ясно поняла, что она – «жирная», а «жирная» – это, как оказалось, не только плохо, потому что без шеи, но и потому, что она «гробится», скорее всего, от слова «гроб»! Папа же, по всей видимости, пребывал в полной уверенности, что и не внушающая доверия блондинка – доктор под названием «хирург» тоже им завидует, потому что ихнего «нагтя на стоит» (ногтя не стоит)! Папе Аделаида нравится. И мама говорит, что она самый красивый ребёнок во дворе. Если её кто-то и задевает, то только от зависти, потому что их с папой «все знают», «знают, какая они семья» и «Аделаида очень красивая» и её ждёт «прекрасное будущее». Аделаида не совсем понимала слова о «прекрасном будущем», но раз «прекрасное», – значит, мама права, сейчас, конечно, жить плохо, зато нужно только немного перетерпеть и подождать, пока оно, это самое будущее, придёт!
Она совсем не испугалась не раз и не два услышанного слова «прооперируйте её», только тётя это называла «миндалём», и ей стало смешно, что у неё в горле орешки. Она даже не обиделась на тётю за то, что она, такая большая и взрослая, путает гланды с орешками и тоже назвала её «жирнячкой». Конечно, она обязательно сделает эту операцию! И будет сидеть или лежать с открытым ртом и терпеть. Обязательно потерпит! И тем более, мама ей говорила:
– Клянусь тобой, это совсем не больно!
– Не может же мама обманывать! Правда, когда делают прививки, мама тоже говорит «клянусь тобой!», но бывает очень больно. Только это совсем другое! Прививка – другое, когда что-то должны отрезать – совсем другое!
«Нет, – твёрдо решила про себя Аделаида, – больно не должно быть!»
Идя с папой домой и вспомнив о мороженом, которое можно будет есть сколько угодно, она совсем развеселилась. Она единственное чего теперь хотела – вырвать гланды!
«И всё-таки, надо будет спросить у Кощейки, – думала Аделаида, стараясь попасть с папой шаг в шаг, – интересно, замечает ли она, что я жирная, или это не всем видно?»
Глава 3
Сегодня пошёл дождь, и Зинаида Николаевна сказала, что ни одна группа гулять не пойдёт.
Аделаида всегда любила дождь, кроме когда они отдыхали на море. Тогда никто купаться не ходил, и все жильцы дома сидели под навесом во дворе во всяких куртках, играли в домино или карты. Когда шёл дождь, если они с бабулей в Сочи ходили в гастроном, особенно интересно было проходить мимо «переговорных пунктов».
Они тоже несколько раз туда заходили, но брали какие-то «талончики» на три минуты и быстро уходили. Там, на этих «пунктах», собиралось очень много народу, они заказывали телефонные разговоры со своим родным городом, потом садились на лавочки и ждали. Кому не хватало лавочек, стояли на улицах под дождём и курили. Когда проходил час, они снова подходили к кассе и просили «девушек», чтоб «ускорить». Девушки говорили, что нет «связи». «Девушками» были все, даже морщинистые бабушки с большими серьгами и морковочной помадой на губах. Наконец, после долгого ожидания бабушка за стеклом кричала:
Воркута!!!! Воркута!!!! Есть Воркута? Есть? Третья кабинка!
В маленькую герметичную кабинку набивалось по три-четыре человека, мокрых от дождя. Стекло в двери моментально запотевало, и их уже не было видно. Но, если оставить дверь приоткрытой, то можно было услышать, как кто-то кричит срывающимся от натуги голосом:
Как дела-а-а??!! Как дела-а-а, я говорю??!!
Потом дверь кабинки окончательно распахивалась, оттуда выглядывала чья-то лохматая голова, и, не стесняясь ни людей в зале, ни работников переговорного, истошно докладывала:
Девушка!!! Не слышно ничего! Я их немного слышу, а они меня – нет! Сделайте что-нибудь!!!
Тогда Аделаида думала, что они спрашивают «как дела?!» вовсе не в телефонную трубку, а в какую-нибудь дырочку, к которой подсоединена труба до этой самой очень далёкой Воркуты. «Чего это они разговаривают не по телефону?» – Недоумевала она.
Потом они с бабулей шли домой под зонтом по мокрым плитам, которыми были выложены все улицы прекрасного города Сочи. На них падали розовые, нежные как пушок, цветы азалии и тут же превращались в скользкую жижу. И босоножки промокали, и носки. Они чавкали и из них шли пузырьки. И по лужам тоже шли пузырьки. И каждая капля, когда падала, разбрызгивалась и делала в луже королевскую корону. Как будто тысячи мышиных королей бежали куда-то, спасаясь от воды. Это было красиво и очень печально. Их было жалко. Поэтому дождь в Сочи – это грустно!
Но дома Аделаида очень любила дождь.
Обычно, если не было дождя, мама говорила: Пойди, погуляй во дворе. Что сидишь?!
Приходилось идти, «гулять»… А в дождь можно было по полному праву совсем не высовываться на улицу. Не то, чтобы она не любила двор, просто летом ей всегда было очень жарко и она сильно потела. Тогда мама приводила её домой и засовывала под майку полотенце. Полотенце должно было промокать пот и отделять мокрую майку от спины, чтоб Аделаида со своими «гландами» не простыла. Зимой во дворе наоборот было очень холодно. У неё была серая цигейковая шуба (это мама её так называла) и сапоги, которые постоянно промокали, как только выйдешь во двор. Она хотела лепить снеговичков, но снег совсем не клеился и рассыпался, а варежки промерзали моментально. Дети бегали, играли в снежки и лизали сосульки. Они лизали эти ледяные сосульки, и от них шёл, как от печки, горячий пар. Аделаида одна стояла как столб, смотрела на них, молча, пока промокшие ноги не замерзали окончательно. В этот момент она страшно завидовала Сёмке. Сёмка был маленьким и гулял по снегу только с мамой или папой. Закутанный в комбинезон и два клетчатых пледа, он сидел в коляске со съехавшим на глаза капюшоном и всё равно ничего не видел.
Вот когда шёл дождь, было и не жарко, и не холодно, и можно было рисовать, сколько хочешь.
В садике Зинаида Николаевна приносила им большие листы белой бумаги, вырванные из тетради по рисованию, раздавала карандаши и давала задание. Они были очень интересными. Например, нарисовать картинку, где половина неба, а половина земля. Аделаида пол верхнего листа закрасила коричневым, половину голубым. Получилось как грозовая туча. Оказывается, надо было закрасить половину листа, чтоб получилось, как горизонт, и нарисовать что-то на горизонте. Правда, всё равно вышло так красиво, что её листик повесили на стенку. Её листики часто показывали детям и вешали на стенку. Это называлось «стенд».
