Елена Лактионова - Свободных мест нет. Рассказы советских времен (сборник)
– Славик, едь, пожалуйста, потише, – наконец решилась попросить она. – Что-то меня тошнить стало.
– Ну-у, матушка, – огорчились Ириша и Славик. – Мы тебе еще и половины не показали. Сейчас поедем на Марсово поле, Летний сад тебе покажет, Михайловский замок, Русский музей.
– Совсем я что-то расклеилась, – извиняюще пожаловалась Вера Николаевна. – Еще грипп этот некстати. Ломает меня всю.
Через некоторое время Вера Николаевна и вовсе раскисла: казалось, она вот-вот заплачет. К великому недовольству Славика пришлось немного сбавить ход и вернуться домой.
Прогулка была испорчена.
На следующее утро Ириша, придя в номер к Вере Николаевне, застала ее в постели. На тумбочке возле кровати лежали собранные соседями по номеру лекарства, градусник. Вера Николаевна, комкая в руках мокрый от насморка платок, виновато взглянула на дочь.
– Ну-у, матушка, – растерялась Ириша. – А мы тебя сегодня в зоопарк решили сводить…
Вера Николаевна чувствовала себя очень несчастной: угораздило же ее подцепить этот грипп!
– Мы и с Татьяной договорились уже: они с Димочкой нас у входа в зоопарк ждать будут. Я за тобой приехала. Что же делать?
Вера Николаевна тяжело вздохнула и прикрыла глаза. Сейчас, она полежит немного, совсем чуть-чуть, чтобы силами собраться и, конечно, встанет. Если бы хоть голова так не трещала… И не пойти нельзя, нехорошо получится: они ведь ради нее всё это затеяли, будут там ждать… И Димочка… Замерзнут. Сейчас, сейчас.
Кряхтя и постанывая, Вера Николаевна поднялась, с трудом впихнула в себя вчера купленный в гостиничном буфете жесткий бифштекс на завтрак, оплатила проживание в гостинице еще на три дня, и поехала выполнять следующий намеченный для нее по плану пунктик.
День был сырой, слякотный. Серое небо висело так мрачно и низко, что казалось, это оно, стекая и мешаясь со снегом, творит грязь.
Веру Николаевну подводили к клеткам с облезшими волками, уставшими от суетни людей тиграми, показывали мартышек с печальными глазами, над которыми все почему-то смеялись. Особенно потешались над обезьяной, которая в душевном смятении обхватив руками голову и облокотившись о ящик, стоявший посреди вольера, отрешенно смотрела куда-то поверх людей. Казалось, она только сейчас осознала весь ужас своего положения.
Димочке звери не понравились: он сказал, что «они здесь какие-то жалкие». Ириша фыркала от обезьяньих ужимок, морщилась от вони и дышала через варежку. Татьяна не вынимала носа из ламы. Вера Николаевна, едва подходя к клеткам, первым делом опиралась о заграждение и минуту стояла с закрытыми глазами: так плохо она себя чувствовала. Ноги в войлочных сапогах промокли, и единственно, о чем мечтала Вера Николаевна, это о горячем чае и теплой постели.
К счастью, террариум был закрыт. Птицы особого восторга не вызывали. Посмотрев еще старого слона, зачем-то посаженного в такую тесную клетку, что ему было в ней не повернуться, и колотившего со всей силы хоботом в железную дверь, все поехали в квартиру Славика. Веру Николаевну напичкали импортными таблетками и привезли в желанную постель продуваемого насквозь балтийскими ветрами номера только поздно вечером.
Назавтра были взяты билеты в Пушкинский театр.
– Говорят, там, внутри, очень красиво, – сказала Ириша.
Но, как ни неловко было Вере Николаевне, от культпохода в театр пришлось-таки отказаться. И Веру Николаевну оставили отлеживаться. Чтобы не пропали билеты, в театр Ириша пошла с подружкой. Татьяна, опасаясь за Димочку, держала его дома на карантине.
На следующий день после занятий, придя в номер, Ириша не обнаружила там матери: соседи по номеру рассказали, что вечером она была в таком плохом состоянии, что пришлось вызвать «скорую», и Веру Николаевну увезли в больницу.
Мать дети навещали исправно: Ириша после занятий, а Славик «залетал» передать пакет фруктов.
После выписки Ириша заикнулась было, не продолжить ли им их культурную программу, потому что остались еще музеи. Но Вера Николаевна испуганно замотала головой.
Вскоре она засобиралась домой. Поезд уходил утром, у Ириши был важный семинар, и проводить она не смогла. Славик подбросил до вокзала, но ждать посадки не стал: извинился, ссылаясь на очень нужную встречу, и укатил. Веру Николаевну провожали Татьяна и Димочка.
Накануне вечером Вера Николаевна укладывала в полупустую, ставшую теперь такой ненужной сумку, свои пожитки.
«Ну вот, детей проведала, – думала она, уже готовя себя к "отчету" перед мужем. – Сын устроен хорошо: семья, квартира, столько стран повидал. Дочка, Бог даст, на старших курсах замуж выйдет – хорошо бы за ленинградца, с квартирой. Ну, слава Богу».
Почему-то вот только совсем нет радости в душе? Ах, грипп этот некстати, вот уж некстати…
Ириша, заходя попрощаться, говорила:
– Ну, мам, ты же ничего почти и не видела. Ты еще приезжай. Это же такой замечательный город. Здесь есть куда сходить, есть что посмотреть. 1985 г.
1992 г.
Варенье
День начался неудачно с самого утра. Была открыта форточка, Маша всю ночь мерзла, она это смутно чувствовала сквозь сон, но не проснулась, а утром обнаружила на нижней губе пузырек лихорадки. Маша старательно его припудрила, подкрасила помадой, но красное пятнышко на вспухшей губе всё-таки было заметно.
На лестничной площадке между этажами сидела худющая белая кошка, а вокруг нее и дальше, на ступеньках, копошилось так много котят, что Маше с первого взгляда почудилось, что ими кишит вся лестница. Несколько котят усердно тянули из бачка с пищевыми отходами чью-то кишку.
Маша брезгливо сморщилась и, чтобы шугануть всю эту нахальную компанию, по привычке затопала ногами и сказала: «Кш-ш-ш», но дистрофичная кошка вдруг раскрыла пасть, страшно зашипела, перебивая Машу, и присела на передние лапы, готовясь к прыжку. Маша испуганно замерла, ожидая нападения. Кошка медлила. Они так и стояли, глядя в глаза друг другу: кошка, в любую секунду готовая к атаке, и Маша, боясь шевельнуться и едва дыша. Немая сцена продолжалась долго, нужно было как-то выходить из этого положения. Маша не знала как. Наконец кошка поняла, что всё зависит от нее и, видя, что никаких поползновений не ее деток больше нет, выпрямилась, высоко подняв голову со впалыми щеками, и независимо прошла наверх мимо Маши, злобно на нее поглядывая. Маша, всё еще боясь пошевелиться и одними глазами следя за кошкой до тех пор, пока та не скрылась из виду, тогда только осторожно, стараясь не шуметь, прошла между котятами – не дай Бог кого задеть, – и припустила по лестнице вниз.
Из-за этого Маша чуть не опоздала на работу. Она пролетела через проходную в самую последнюю минуту, а пока добежала до цеха, рабочие, уже переодетые, выходили из раздевалок. У самой раздевалки она налетела на мастера; он сказал хмуро:
– Переоденешься – подойдешь ко мне.
Когда Маша, не ожидая уже ни чего хорошего в этот день, подошла к мастеру, он сунул ей в руки коробку с ее вчерашними деталями и недовольно сказал:
– Вчера ОТК забраковал твою работу. Иди и переделывай. А новые получишь, когда это сдашь.
Маша обхватила обеими руками коробку и поплелась к своему станку. Работа была несложная, но требующая особой точности, и работа шла медленно. Потом решив, что у нее получается, Маша стала контролировать себя реже, чтобы сделать побольше, – и вот результат: сиди теперь, исправляй. Много сегодня заработаешь, как же!
Несколько деталей пришлось выбросить: оказались испорченными безнадежно, а с остальными Маша прокопалась почти до обеда.
Обедать она пошла в только что открывшуюся после ремонта блинную, где с ней произошел еще один конфуз. Маша вошла в застекленный квадратный вестибюль; тяжелая металлическая дверь зала была открыта вовнутрь, вплотную касаясь соседней стенки. Стекла были так чисто вымыты, что Маша не обратила внимания на открытый проем, а приняла открытую дверь за дверь, которую нужно открыть. Она рывком дернула ее и хотела было прошмыгнуть в зал, но с такой силой налетела на стеклянную стенку, больно ударившись лбом, что отлетела от нее, испугавшись и пятясь, как от какого-то неожиданного фокуса. Народ, находящийся в зале, обернулся на стук, а Маша, разобравшись наконец в чем дело, ужасно сконфузилась и вошла, уже правильно, красная от смущения и, не поднимая глаз, быстро пересекла зал и поднялась на второй этаж.
На лбу вздулась шишка, и Маша прикладывала к ней металлическую болванку.
Возвращаясь домой, Маша была полна своих забот и совершенно забыла про кошку. Но та мигом напомнила о себе из полумрака подъезда, куда Маша попыталась войти, зловещим шипением и позой, готовой к прыжку. Маша дернулась назад, отбежала, оглядываясь, не гонится ли за ней эта остервеневшая от бытовых неурядиц многодетная мать-одиночка.
– Дура! – сказала ей Маша. – Коту нужны твои паршивые котята?
Она вытащила из сваленного во дворе строительного мусора рейку и, снова подойдя к подъезду, громко заколотила ею по дверям и крыльцу; потом с опаской заглянула внутрь: лестница была пуста. Так же колотя рейкой впереди себя по перилам для острастки, добралась до квартиры. Возле двери Маша увидела подозрительное темное пятно, будто что-то подтирали вытекающее через порог. Сомнений почти не было – опять!
