Ильдар Абузяров - ХУШ. Роман одной недели
И вот я ходил по этому городу, потому что какая-то сила вновь и вновь гнала меня на улицу, ночевал, где придется: на чердаках и в мокрых подвалах, у теплотрасс, там, где сливаются земля, небо и вода. В дешевых ночных клубах, в густых клубах танцпольного дыма и пара от теплотрасс: облака – как подушки под головой, земля – как нестираные простыни из-под больного в лепрозории, стекловата – как свалявшееся комками одеяло. И чувствовал, что эта внутренняя свобода, по сути, и есть халява.
Но однажды я все-таки нашел свой особый, не иллюзорный, способ путешествовать. Потому что когда на очередном собеседовании очередной работодатель меня спросил, умею ли я заниматься впариванием, я, не моргнув и глазом, ответил, что всю свою независимую жизнь только этим и занимался, что впаривал и впаривал. Так я устроился в компанию, торгующую всякой ненужной всячиной в общественном городском транспорте и на остановках, в том числе путевками и экскурсиями по городу. Стоял возле Гостиного двора и зазывал прохожих. А потом, когда экскурсовод попал под троллейбус, я вызвался провести вместо него обзорную экскурсию, потому что не раз зимой садился, чтобы согреться, в экскурсионный автобус, а летом, чтобы проветриться, на речной трамвайчик и слушал, слушал рассказы об этом городе. В котором ты либо великий, либо полное ничтожество.
Либо – либо. И третьей любви не дано. Ибо все остальные свои работы я считал лицедейством.
6И, надо сказать, в тот вечер у меня получилось. Я стал экскурсоводом, сталкером в этом городе мертвых. Работая не из-за денег – какие там деньги? – а ради свободы своей воли и власти. Экскурсоводство – это так себе, больше для души. Это единственная возможность свободно творить для меня, не имеющего никаких способностей и специального образования, а значит, шансов на прибыльную работу и долгий упорный карьерный рост.
У меня нет профессии, которая бы смогла меня прокормить. Работать экскурсоводом – это единственная возможность руководить толпой. Нужно только встать на подножку автобуса или скамью речного трамвая, как артист, и через диктофон впаривать, вещать о великих событиях и великих зданиях, монументах и людях города-музея. Некоторым приемам, например, поклону после выступления, я научился у актеров, работая декоратором.
Мне главное, чтобы людям было интересно, чтобы им было хорошо. Особого дохода это не приносит.
Когда мне первый раз мужчина старой, но шелковой и прохладной рукой пожал руку, я подумал: вот старый педрила, во время экскурсии так и норовил до меня дотронуться. Ощущение его нереально-нежной женственной кожи долго не проходило и вызывало у меня приступ тошноты.
Но когда я хотел уже идти мыть руки, то обнаружил прилипшую к ладони новенькую гладкую купюру. Вот откуда прохлада и нежность! Сначала я не понял: слишком мало, чтобы пытаться купить мои сексуальные услуги, слишком много для милостыни нищему.
Поделившись с коллегами, я узнал, что на Западе экскурсоводам за хорошо проведенную экскурсию принято давать чаевые. Датчане давали чаевые в белых узких конвертах по несколько евро. Но зато чуть ли не всей группой.
А однажды мне пытался всучить чаевые и местный абориген. Мы долго шарахались друг от друга.
– Нет, возьмите!
– Что вы, не надо! Оставьте себе!
Было как-то ужасно неловко и стыдно.
7Но чаевые – не самое плохое. Хуже всего неинтересующиеся, зевающие, безразличные. Помню, один из экскурсантов сказал: «Я сюда приехал не для того, чтобы дома смотреть. А чтобы их покупать».
Он присматривал квартирку где-нибудь в центре, на худой конец на Петроградской стороне, и просил меня подсобить в поисках. За то, что я принес ему газеты с объявлениями из почтовых ящиков, он мне дал большие чаевые. А потом пригласил на чай с ланчем в неплохой китайский ресторанчик.
Абсолютно невыносимый человек без чувства юмора. Только и говорил о себе и своих деньгах. О квартирах, в которые вкладывается по всем перспективным направлениям. Потому что нельзя класть яйца в одну корзину.
В ресторане он заказал себе деревенское яйцо всмятку с оранжевым желтком и красной икрой. Дешево и сердито.
– В Москве жилье слишком дорогое, а значит, скоро так будет и в Питере, – пояснял он, медленно разжевывая яйцо. – Ибо власть захватили питерские: правительство питерское, и заводов много зачинается.
И все без иронии и самоедства, с чувством собственного достоинства, с вполне самодовольным от съеденного яйца лицом. Я не знаю, как досидел до конца ланча, чтоб не бросить ему в рожу листом китайского салата.
Как он может мне, бездомному, говорить о своем черном риэлторстве? Помню, в первые дни пребывания в Питере, когда у меня не было крыши над головой и вдруг зарядил сильный летний дождь, я, спрятавшись под козырек бутика, увидел над своей головой белую растяжку: «Купи себе этот дом. Участвуй в программе долевого строительства».
«Издеваются, суки! – подумал я, стоя под козырьком в одиночестве. – Что я смогу купить с моим доходом? Разве только этот козырек, потому что на саму растяжку денег не хватит. И еще – нет ничего страшнее унижения полной ненужностью и равнодушием окружающих тебе людей».
Может быть, покупающим дома в центре Питера стоит принять долевое участие в судьбе беспризорных или бездомных. Потому что это вы, сытые и довольные, сидите у своих телевизоров и через них, как через оконные стекла, наблюдаете, как малые дети и взрослые мужчины, каждый десятый из которых с высшим образованием, погибают за колючей проволокой социальной изоляции, словно в гетто.
Но помните, вы, как те вертухаи с вышки, что деградируют, теряя сочувствие и социальное чутье, вы тоже обречены на гибель, потому что пять миллионов детей, что сейчас просят у вас на кусок хлеба, вырастут и сметут вас с высот ваших вышек. Они уже сейчас целая армия.
8А мой собеседник все трепался и трепался над белой тарелкой. О том, как он присмотрел себе квартиру на Петроградке с лепниной на потолках. Рядом дом с пауками Лидваля. И о том, как он все там переделает под хайтек и евро, потому что не любит всю эту русскую аляповатость. И потому что сегодня другая мода. «Пора рубить бороды нашим старым домам-боярам, – говорил он, – как это в свое время делал Петр I. Надо идти в ногу со временем. И евроремонт – тоже неплохое вложение средств. С евроремонтом жилье можно сдать за хорошие деньги иностранцам. И так, риэлторствуя, на родине ждать, пока недвижимость подрастает в цене».
Я бы мог подумать, что он шутит, если бы к тому времени не был уверен, что у него совсем плохо с чувством юмора. И тут я взбесился, так что мне в первый раз пришла мысль захватить автобус с заложниками. И увидеть на первом сидении его недоуменное круглое, холеное лицо. «Нельзя класть яйца в одну корзину». Я так и видел заголовки таблоидов вместо неоновых вывесок. «Террорист-сталкер захватил автобус с туристами». «Среди жертв смертника оказался крупный бизнесмен-риэлтор».
Вместо растяжки над Невским перед моими глазами красовался заголовок: «Террористы захватили лучшего из лучших владельца квартир, коттеджей и пентхаусов».
9Дети с конгресса, приехавшие со всего мира, с которыми я сейчас провожу экскурсию и рассказываю о красотах этого города, об архитекторах Гречинском и Кваренги, хотя ничего и не понимают в стилях, изо всех сил стараются вслушаться и вникнуть.
Лучшим же моим клиентом-ценителем за всю практику была пожилая дама с седым пучком волос под беретом. «Бэрэтом», – как она говорила сама. Почти вымерший вид старой питерской интеллигенции, что дорожит каждым здаием. Сухая, худая, она останавливалась у каждого дома и подолгу стояла, задрав голову и разглядывая пилястры и лепнину до тех пор, пока жилки и желваки на ее шее не начинали натянуто дрожать, словно не выдерживающие напряжения нити струн.
Однажды мы с той дамой оказались в неизвестном районе. Сначала ехали и ехали. А потом шли и шли улочками. И вот мы очутились в одном доме, который, по ее словам, должен был перестраиваться изнутри. Реконструкция, а не реставрация. Большая разница.
– Я думаю, этот дом ХVIII века, – сказала она, внимательно рассмотрев здание, и вопросительно посмотрела мне в глаза. Я ничего не мог ей ответить и поэтому отвел взгляд.
– А давайте зайдем внутрь и проверим.
И вот мы уже входим во двор через узорные, чисто питерские, ворота и попадаем в заброшенный дом на Литейном. Пустые, разбитые окна и парадные лестницы с коваными перилами. Огромное треснутое и запыленное зеркало отражает как подъем по этой лестнице, так и спуск вниз. В одной из квартир мы обнаружили несколько бездомных подростков.
– Привет, Ирек, что тут делаешь? – подошли ко мне пацаны.
– Ну вот, – сказала женщина, – вы, кажется, знакомы. Оно и к лучшему. Я как раз хотела просить жильцов сохранить этот чудо-дом.
– Не беспокойтесь, мадам, – сказал один из подростков, Курт. – Мы сделаем все, чтоб отстоять этот дом как памятник нашей архитектуры.
