Наталия Терентьева - Синдром отсутствующего ёжика
– Этого мало, да?
Я обошла его и села на диванчик, чтобы надеть сапоги.
– Скорей всего, у вашего сына шок от всего, что произошло. Может быть, и температура от этого. Но лучше сдать кровь и другие анализы. Я выписала вам все направления, они лежат на кухне. Там есть еще мои телефоны, мобильный и домашний, в кабинете телефона нет. Если станет хуже малышу или появятся какие-то срочные вопросы – звоните, не стесняйтесь. Мне многие звонят.
Он неожиданно присел передо мной на корточки:
– Объясните мне…
– Что?
Я посмотрела ему в лицо. Сейчас он сидел рядом со мной и наверняка видел мои уставшие за эти дни от слез глаза. А я видела синяки у него под глазами. Да, он говорил, что мальчик плохо спит и он, естественно, не спит вместе с ним. Скорей всего, сам-то папаша засыпает, а малыш его будит, как когда-то будила меня
Ийка. Если она вдруг просыпалась ночью или не могла заснуть вечером, то сильно трясла меня ручкой за плечо и громко говорила в темноте: «Мам, не спи! Повернись ко мне!»
Папаша улыбнулся. Вблизи его лицо показалось мне очень симпатичным.
– Вы так сейчас смотрите на меня… – Он по-прежнему сидел передо мной на корточках и на самом-то деле смотрел на меня он, а я ушла в воспоминания. Мне сейчас все дети – маленькие, большие – чем-то напоминали мою Ийку. – Так смотрите, как будто мне три с половиной года…
– А мне – сто, правильно? – договорила за него я. – Так и есть. Мужчины никогда не вырастают до конца. Не теряют маленького мальчика внутри себя, – пояснила я в ответ на его ироничный взгляд. – Они капризны, как малыши, эгоистичны, непостоянны, легко увлекаются, любят играть, менять игрушки, ломать их, делать больно и смотреть – что из этого получится…
Наверно, он ожидал более суровых слов и облегченно засмеялся. Поэтому я продолжила:
– Не пейте много вина, папа Владика. Не так уж оно полезно. Лучше принимайте ту же микстуру, что я выписала для вашего сына.
– Хорошо, тетя доктор, – вздохнул тот. – Вы позволите? – он взял мою правую ногу за щиколотку и впихнул ее в сапог, потом встал с корточек, чтобы подать мне мою неказистую шубку, которая была очень симпатичной при покупке, когда я, счастливая, ждала Ийку… – Пить не буду. И Владика обижать не буду. Вы ведь об этом думаете?
Я кивнула. Мне хотелось сказать: «И больше не плачьте о своей супер-Маше с маленькими хищными глазками», – но я пожалела Владика. Вряд ли его папа вызовет меня после таких слов, а я хотела еще хотя бы раз увидеть этого грустного малыша и чем-то помочь ему.
По дороге домой я решила зайти в магазин и чего-нибудь купить на ужин, у меня, кажется, закончились даже хлеб и чай… И вдруг я с ужасом поняла – да как же я зайду в магазин?! У меня ведь сегодня украли кошелек! Я как-то совершенно забыла об этом… И что бы мне было не взять денег у папаши Владика? Но как было брать деньги за то, что я выслушала бедного брошенного мужа, оставленного коварной юной моделью с малышом на руках? Может, вернуться, сказать: «Ладно, давайте свои деньги. Я вам помогла, теперь вы мне помогите, а то я ведь тоже бедная, вы просто меня не спросили, как у меня дела… А так бы могли поплакаться друг другу…»
У меня вдруг мелькнула неожиданная мысль, даже несколько развеселившая меня: а ведь хорошо, что Ийки нет. Чем бы я ее кормила? Небогатые запасы, которые у меня были, отданы в беспросветный кредит подружке Настьке. А как не дать, если у той двоих кормить нечем? Есть, конечно, «летние» деньги на второй карточке, которые что-то никак не копятся в этом году, не до лета пока…
Да, плохо. Все плохо. Ну и ладно. Те, что ходят толпами, тучами, стаями, наверняка походят-походят вокруг меня, да и пойдут мимо… Что еще с меня можно взять? Нет, стоп. Говорить так нельзя. У меня еще есть здоровье, у меня есть старенькие родители. Кстати, надо позвонить им.
Услышав голос папы, я, как всегда, почувствовала тепло и радость.
– Сашенька! Может, приедешь? Мама испекла венский пирог, который ты любишь, и слоеные пирожки с яблоками… Иечке привезешь гостинец… Как, дочка?
Я секунду помедлила и решила зайти домой, чтобы взять деньги на дорогу и на фрукты моим старичкам. Я точно помнила, что, когда стирала куртку, нашла в кармане две сторублевые бумажки… И вообще, если по дому поискать, можно еще что-то найти, в старом кошельке, например, или в копилке…
– Да, папуль, приеду, через часок.
– А Ийку не возьмешь?
– Ийку… Нет, наверно… Я спрошу у нее. Боюсь, у нее уроков много.
Папа чуть помолчал, скорей всего, услышал в моем голосе фальшь.
– У вас все хорошо, дочка?
– Да, папуль, отлично. Мы здоровы, целую! – быстро ответила я и нажала отбой.
Смогу ли я продержаться и не рассказать родителям о том, что у нас произошло? Но ведь все равно когда-то придется рассказывать. А вдруг Ийка вернется? Сегодня? Завтра… Или чуть попозже… Я сама не верила в это, чувствовала, что так просто все не закончится, но говорить родителям решила именно так.
Мне трудно врать. Не считаю это особым своим достоинством – ведь часто вранье помогает строить нормальные, доброжелательные отношения с посторонними и щадить близких. Но чтобы соврать хорошо и достоверно, мне нужно сделать усилие над собой, а потом еще запомнить, что именно соврала, и не перепутать в следующий раз. Вот Ийке всегда было легко врать, с четырех лет она легко и просто могла обмануть кого угодно и чувствовать себя при этом хорошо. Я пыталась наказывать ее, не сурово, но так, чтобы запомнилось, что удобное тебе вранье – не единственный способ общаться с окружающим миром. Я лишала ее мультиков, убирала любимую игрушку на пару дней. Ийка страдала, но врать не переставала. Первый ее ход в сомнительной для нее и трудной ситуации – извернуться, чтобы не оказаться виноватой.
Со временем я стала надеяться, что эта ее способность найдет какое-нибудь творческое воплощение – например, она станет придумывать истории, что-то писать… Но нет. Кнопочка вранья включается у нее только тогда, когда нужно избежать моего гнева. Наверно, так происходит и в школе. Учителя, скорей всего, об этом и не догадываются. Учится Ийка средне, вежлива и скромна, и если бы не редкое имя, ее бы точно путали с другими, ничем не выделяющимися девочками. А так учителя пожимают плечами и говорят: «Ия? Да все нормально…»
Глава 3
А я в придорожной канаве
На дне
Печально лежу у себя
На спине…
На следующий день у меня были груднички, ранний утренний прием, я проснулась еще до того, как телефон успел сообщить: «Шесть часов тридцать две минуты». Я всегда ставлю часы на неровное число минут, почему-то от этого мне не так грустно пять дней в неделю вставать по команде. На самом деле без Ийки подниматься так рано было совсем не нужно, потому что половины обязанностей не было. Не буду же я для себя варить овсяную кашу или печь легкие блинчики с изюмом и корицей с утра пораньше.
Я встала сразу, еще до того, как меня стали бы одолевать невеселые мысли. Вот выйду на улицу и обо всем подумаю, там плакать особо не расплачешься, надо следить за маршрутом, не попасть под машину, одной рукой держать сумку, чтобы не утащили еще и ключи от квартиры с двумя пианино, другой придерживать шарф около рта, стараясь не глотать колючий морозный воздух, – в общем, полная занятость. Это не совсем то, что в тепле и уюте постели оплакивать все свое несостоявшееся и несбывшееся.
Я выпила чашку невкусного чая с молоком и попыталась съесть мамин пирожок с яблоками, который она мне вчера впихнула в сумку «для Ийки». Я подступалась-подступалась к главной теме дня, глядя на своих родителей, бесконечно любящих нас с Ийкой, – на оживленную, бестолково толкущуюся по кухне маму и на принарядившегося к моему приходу совершенно беспомощного папу, – да так ничего и не сказала.
Сейчас пирожок в горло не полез, и я сразу вспомнила маленького Владика, который не хотел ни есть, ни пить. Еще бы… Если мама, центр и основа мироздания, бросит тебя, как ненужную игрушку, через весь коридор и уйдет, унеся с собой тепло, свой запах, свое большое тело, около которого не холодно и не страшно, то какие уж тут фруктовые пюре и тефтели из баночки! Выйдя из дома на полчаса раньше нужного времени, я решила заставить себя дойти пешком до поликлиники. Я видела, как к остановке как раз подъехал мой автобус, но мужественно прошла мимо, зная, что ничто так не успокаивает нервы, как самые простые, древнейшие и дремучие рецепты – быстро ходить, загружать себя работой, умываться ледяной водой поочередно с горячей, пока не перестанешь ощущать разницу…
Хочется поплакать – наплюй на косметику, включи воду и подставляй безжалостно лицо воде, минуту, две, три… Потом разотри его самым жестким полотенцем и собери мышцы на лице в подобие улыбки. Мат медсестры Нины Ивановны – в моем случае – обеспечен как минимум.
Вчера мы так и вели прием. Мамаша с детенышем за дверь – я бегом к раковине и лицо под воду. Нин Иванна, не поднимая головы от очередной карточки, вздыхает: «Ну, что ж ты замаялась вся, а! Хлопни пивка и заешь мятной жвачкой, не майся! А я не скажу никому…» Нин Иванна меня не очень любит и мечтает, чтобы ее перевели к другому врачу. Я вполне разделяю ее чувства и тоже не очень люблю. Я знаю, что многие медсестры ближе к шестидесяти годам перестают понимать, почему они не врачи и почему какая-то сопливая, самоуверенная врачиха хочет делать все по-своему – по-новому или, наоборот, по давно забытому старому.
